— В таком случае, милорд… Я сдам все позиции, которые уступила мне по условиям капитуляции противная сторона. Я выведу свои войска. Я предоставлю милорду самому завоевывать замки.

— Ваше преосвященство не поддержит меня?

— Ни одним человеком, ни одной пушкой!

— А если мятежники попытаются прорваться к берегу?

— Я не стану им препятствовать. Напротив, именно к этому я и буду их призывать[60].

Нельсон отвернулся, несколько раз прошел по каюте. Взял себя в руки.

— Хорошо. О своих решениях я сообщу вашему преосвященству письменно.

С той же церемонной вежливостью, с которой он встретил кардинала, он проводил его к трапу, дождался, пока лодка отплыла, и вернулся в каюту.


Весь день он совещался с сэром Уильямом и Эммой. Разработал вместе с ними меморандум для Руффо. И выразил в нем окончательное, не подлежащее отмене решение: достигнутое соглашение не может проводиться в жизнь без утверждения его королем, графом Сент-Винсентом и лордом Кейтом.

Этот документ он вручил Трубриджу и Боллу для передачи кардиналу. А также записку сэра Уильяма.


«Милорд Нельсон просил меня заверить Вас в том, что с его стороны не последует никаких действий, нарушающих перемирие, которое заключено Вашим преосвященством с замками Неаполя.

Уильям Гамильтон.»


Трубридж и Болл должны были также объявить, что Нельсон не будет возражать против погрузки мятежников на корабли и примет на себя защиту Неаполя против нападений с моря.

Однако на это они были уполномочены лишь в том случае, если Руффо признает основное: что только король вправе принять решение о законности капитуляции. И если он разрешит довести до сведения мятежников манифест Нельсона, в котором их призывают к безоговорочной покорности воле и милости их сюзерена.

Утром двадцать шестого Трубридж и Болл отправились к Понте делла Маддалена.


К вечеру они вернулись.

Предложения Нельсона были приняты, мятежники согласились с условиями манифеста, сдались на милость короля.

Нельсон немедленно отдал приказ солдатам морской пехоты высадиться на берег, занять замки, поднять на них королевские флаги, сдавшихся людей доставить на борт стоящих наготове транспортных барков.

Верили они, что отделаются высылкой во Францию? Они охотно следовали за британскими солдатами. Не видели ничего плохого в том, что барки, пришвартованные вплотную друг к другу, снялись с якоря под пушками флота.

Разве все они не знали короля? Разве не глумились над ним, когда он на рынке торговал своей рыбой, когда дурачился с лаццарони, бросал на женщин влюбленные взгляды?

Он был бы рад дешево отделаться от критиканов, отправив их во Францию. Плохой правитель, он был хорошим человеком.

* * *

Утром двадцать восьмого Харди доложил о прибытии сицилийского корвета.

Он прибыл из Палермо. Доставил письма от короля и Актона Нельсону и сэру Уильяму, от Марии-Каролины Эмме.


«Палермо, 25 июня 1799

Моя дорогая миледи!

Я получила Ваше милое письмо вместе с письмом от шевалье для Актона и немедленно отправляю этот корабль назад. Актон сообщает лорду Нельсону волю короля, и сам король прилагает собственноручную записку для дорогого адмирала. Я полностью с ними согласна.

С пятнадцатого до двадцать первого мы ни разу не получали от кардинала известий, и сегодня он пишет Актону с величайшим небрежением Нам же — ни строчки. О переговорах он пишет немного, о своих действиях — совсем ничего и только вскользь перечисляет назначенных им чиновников. Среди них — виновные или подозреваемые, которым ни в коем случае нельзя было разрешить занимать какие-то посты.

Дальше я излагаю основные положения, из которых король и я исходим. Мы представляем их на рассмотрение нашего дорогого адмирала, его превосходного сердца и ума.

Заключить соглашение с этими канальями — мятежниками совершенно невозможно. Следует положить переговорам конец. Французский гарнизон Санто-Эльмо должен быть выведен оттуда и в сопровождении парламентера отправлен в Марсель или Тулон. Что же касается мятежных патриотов, то они должны сложить оружие и сдаться на милость короля. Главных вожаков и участников следует наказать в назидание другим, остальных можно выслать, после того как они дадут подписку, что под страхом смертной казни никогда не вернутся в земли короля. Это же относится и к женщинам, которые участвовали в революции.

Здесь не требуется государственного суда. Речь не идет ни о процессе, ни о подозрениях; дело достоверно, доказано, очевидно. Если преступники не захотят подчиниться внушающей уважение власти адмирала, следует в случае необходимости ввести войска извне, бедным женщинам и детям, обеспечить свободный отъезд, силой захватить оба замка, с виновными действовать по законам военного времени.

Итак, дорогая моя миледи, посоветуйте милорду Нельсону поступить с Неаполем, как с каким-либо мятежным городом Ирландии, который вел себя таким же образом. С количеством считаться не следует; несколько тысяч преступников не сделают Францию сильнее, в то время как мы почувствуем себя лучше. Речь идет о нашем спокойствии в будущем. Этого требует наш верный народ.

Ваш навеки верный друг Шарлотта.»


В своей записке Нельсону Фердинанд высказывал то же самое отрицательное суждение о какой бы то ни было капитуляции и ссылался на большое письмо Актона, содержащее его пожелания.

В свою очередь Актон от имени короля просил уничтожить все невыгодные для трона соглашения, захватить мятежников и вплоть до вынесения им приговора держать их под стражей на британских судах. На том же корабле был доставлен приказ кардиналу подчиниться Нельсону, способствуя ему в его действиях. Если же он тем не менее станет Нельсону противиться, тот вправе воспользоваться предоставленными ему полномочиями — взять Руффо под стражу и отправить его в Палермо как арестованного за преступления против государства.

* * *

Тем же вечером Нельсон отправил Фута в Палермо с сообщением, что он разорвал соглашение о капитуляции. Затем он приказал обыскать барки, доставить всех республиканских высших чиновников и деятелей на борт «Фоудройанта», заковать их в кандалы и поместить в темный, превращенный в тюрьму кубрик[61].

Спрятавшись за перегородкой, Эмма смотрела, как они проходили мимо. Она узнала почти всех. Когда-то мирно с ними общалась; улыбаясь, слушала, как они восхваляли красоту, грацию, искусство «белокурой Мадонны».

И вот… Они шагали молча, с гордым презрением на ставших суровыми лицах. Габриеле Мантоне, военный министр республики; Оронцио Масса, Бассет, генералы; Эрколе д’Агнезе, Доменико Чирилло, президенты комитетов…

Увидев Чирилло, она бросилась вперед. Схватила его руку, хотела что-то сказать и разразилась слезами.

Он взглянул на нее и тихо покачал головой, как делал раньше, предостерегая ее от проявлений чрезмерной пылкости. Мягко отодвинул ее руку и пошел дальше.

С ним — длинная вереница спутников. Звеня кандалами, они исчезали в черном провале люка.

Глава тридцать вторая

На следующее утро Харди доложил, что схвачен Караччоло.

Переодетый крестьянином, герцог нашел убежище у одного из своих прежних слуг. Но слуга этот, польстившись на обещанную за голову Караччоло награду, сообщил о нем полковнику «Армата Кристиана» Шипьоне делла Марра. Марра, разделявший общее недоверие к кардиналу, утаил от него этот донос, сам во главе нескольких приближенных лиц ночью напал на спящего герцога, велел заковать его в кандалы и отправил на «Фоудройант».

На губах Нельсона промелькнула улыбка, полная горького презрения.

— Что же вы сделали с этим образцом всех клятвопреступников, Харди?

Капитан посмотрел ему прямо в глаза.

— С позволения вашего лордства… Я приказал снять с него наручники, предложил ему прохладительные напитки. А так как он от них отказался, я поместил его в пустую каюту, поставил у дверей двух человек с заряженными ружьями и поручил лейтенанту Паркинсону его охранять.

Глаза Нельсона засверкали.

— Скажите Паркинсону, что он отвечает за жизнь этого человека своей честью. А сами вы, Харди, приготовьтесь отправиться с посланием к графу Турну на «Минерву». Быстро прошу вас, быстро!

Капитан поспешно удалился. Нельсон сел за письменный стол и начал писать.

Эмма тихо подошла к нему.

— Горацио…

Но Харди уже вернулся. Нельсон вручил ему письмо. Подождал, пока Харди ушел, и затем повернулся к Эмме.

— Военный суд из офицеров неаполитанского флота под председательством Турна вынесет приговор Караччоло. Его преступления общеизвестны. Нарушение присяги и служебного долга, государственная измена, явно враждебное отношение к флагу, кораблям, к товарищам, отданным под его командование. Если его судьи — люди чести, то будет просто вынести приговор: смертная казнь через повешение.

Эмма вскочила, дрожа:

— Горацио! Вспомни, он старик… из уважаемого рода…

— Разве седые волосы и дворянство дают привилегию совершать подлости?

— Но… говорят, что якобинцы угрозами заставили его…

— Кто может заставить честного человека поступать недостойно? И даже если он на какое-то мгновение поддался слабости, почему он потом не поступил так же, как сотни других, бежавших на Прочиду? Ему достаточно часто представлялась такая возможность. Однако он остался. Повел свои канонерки против «Минервы». Потому что он рассчитывал на «Галлиспану»! Но для того, чтобы в случае самого плохого исхода иметь оправдание, он сделал вид, что его заставили. Лицемер он, трусливый предатель, бесчестный солдат. Не стоит и щепотки пороха. Если приговор будет таков, как я ожидаю…