* * *

Эмма переживала страшные дни. До сих пор она узнавала о катастрофе как бы издалека, и рассказы нередко были неправдоподобны. Теперь все разыгрывалось у нее на глазах, в непосредственной близости. Перед ней обнажилось илистое дно глубин, возникла атмосфера плесени и гнили, в которой мрачная гроза, затмившая свет небес, рассыпала над ее головой мертвенно-желтые молнии, зажигающие пожары.

Неужели трагедия Марии-Антуанетты, над которой только что опустился занавес, теперь повторится здесь, в Неаполе? С другой дочерью Марии-Терезии? С Эммой Гамильтон, которую называли Ламбаль Неаполя?

Дни мучительной неизвестности, дни ужаса.


И все-таки дни пьянящего взлета.

Теперь она могла наконец в полной мере показать Нельсону, какова она. Он должен признать, что она имеет право на место в его сердце. Что матросская девка лондонских портовых кабаков сильнее всех этих дрожащих от страха принцев, герцогов, князей.

Он один возвышался среди трусливых рабских душ. Боролся с ревущим штормом, с клокочущим потоком. Британец.

Эмма готова была стать рядом с ним. Дух от его духа, плоть от его плоти, кровь от его крови. Британка.

Так некогда Ева стала рядом с Адамом, ибо весь земной ужас надвинулся на изгнанных из рая.

В непреклонной гордости солдата, исполненный глубокого презрения ко всему итальянскому, он был намерен противостоять посягательствам патриотов. Сказал, что скорее убьет себя, чем останется заложником в их руках.

Она знала, что это не пустые слова. Она трепетала за его жизнь, но не показывала ему этого, лишь обращалась к нему с холодными доводами разума. Кому на пользу, если он выполнит свой замысел? Если он погибнет, он нарушит данное Марии-Каролине слово и лишит ее последней опоры. Если же он, напротив, покинет Неаполь и двор И войдет на «Вэнгарде» в гавань…

И она развернула перед ним то, что шутя называла «план кампании трех отважных». Нельсон на «Вэнгарде» смог бы защитить от нападения королевский замок и посольство и подготовить корабль для бегства королевской четы. Сэр Уильям в палаццо Сесса своей самой безмятежной улыбкой ввел бы в заблуждение соглядатаев. Эмма осуществляла бы связь с Марией-Каролиной, разрушала интриги противников и подталкивала колеблющегося короля к принятию решения. Двигаясь порознь, все они собрались бы затем на «Вэнгарде», чтобы своим бегством совместно нанести удар врагу.

Она обдумала все детали, нашла наилучшие способы преодоления всех трудностей. Восхищенный сэр Уильям был полностью с ней согласен, Наконец сдался и Нельсон.


Неужели прав был Чирилло, предсказав, что проявленная Марией-Каролиной сверхъестественная сила воли, обостренная ее страданиями, очень быстро угаснет?

Идя к королеве, Эмма не могла не думать о сцене, разыгравшейся после смерти Марии-Антуанетты. О горящих глазах, скрежещущих зубах, окаменевшем лице. Теперь она увидала нечто совершенно иное.

Ей едва удалось проникнуть к королеве. Запершись в своей спальне, за занавешенными окнами, Мария-Каролина никого не желала видеть и плакала не переставая. Если поступали какие-либо известия, она приоткрывала дверь и выслушивала их через щель, словно опасаясь нападения. Затем снова тщательно запирала дверь, торопливо усаживалась за письменный стол и покрывала лист бумаги беспорядочными строчками. Без знаков препинания, многократно повторяя одни и те же слова, тайнописью, лимонным соком — и сама не могла ничего разобрать. Она записывала ничтожнейшие мелочи, оплакивала свою участь и участь своих детей, осыпала упреками людей и судьбу. Каждый вечер она отсылала эти листки с курьером своей царственной дочери в Вену, затем принимала морфий и погружалась в тяжелый сон, подобный смерти, после которого пробуждалась обессиленная, с истерзанными нервами. Чтобы снова приняться за бессмысленные и бесполезные дневные дела.

Неужели она не чувствовала, что этими непрестанными жалобами притупляет сострадание дочери и вызывает досаду императора? По-видимому, и осторожные намеки Эммы на то, что политика великого государства не может определяться чувствами и семейными интересами правителей, не доходили до ее сознания. Она упорно стояла на том, что первейший долг императора — прийти на помощь дочери Марии-Терезии.

А затем она вновь принималась безутешно рыдать и сетовать: без помощи Австрии Неаполь пропадет. Сам он уже ничего не может. А бегство в Сицилию…

Да, дети должны бежать. Пусть и король спасется. Но она, Мария-Каролина, дочь великой Марии-Терезии…

На какое-то мгновение вновь вспыхивала былая гордость, но потом она опять слабела и сдавалась. Она устала, хочет умереть. Не пошевелит больше и пальцем ради сохранения этой жалкой жизни.

Эмме пришлось обратиться со своим проектом к королю. Тот держал в руках тетрадь. Со времени своего возвращения из Рима он приходил к Марии-Каролине лишь в тех случаях, когда от этого невозможно было уклониться. Его приглашали через специального курьера, он высылал вперед придворных и затем появлялся в сопровождении своих неаполитанских друзей. Словно хотел иметь свидетелей, которые слышали бы каждое произнесенное слово и могли снять с него вину перед лицом общественного мнения.

Она была несчастной женщиной, эта королева. От ее планов не осталось ничего, кроме надежды на быструю смерть.

Глава двадцать третья

Войдя, Эмма обнаружила, что приемная короля битком набита стражей, офицерами, чиновниками. Дежурный адъютант тотчас же пошел доложить о ней. Однако, возвратившись после продолжительного отсутствия, он кратко отказал ей в приеме: король не принимает, у него важное совещание с кардиналом Руффо. Пусть она попробует изложить свое дело на бумаге.

Руффо! Не это ли причина жалоб Марии-Каролины? Неужели антианглийская группировка опутала короля такими прочными сетями, что никто не мог попасть к нему без ее разрешения?

Кардинал был главой этой группировки. Изгнанный Пием VI из Рима из-за каких-то темных дел, он вернулся к себе на родину, в Неаполь, и пустил в ход все влияние своей могущественной семьи, пока Фердинанд не предоставил ему смехотворную должность интенданта Сан-Лэучо. Управляющего тайными развлечениями короля.

С тех пор, став одним из самых близких друзей Фердинанда, он старался увеличить отчуждение между ним и королевой и уничтожить влияние на него англичан. Целью кардинала было сместить Актона и занять его место. Он, подобно сэру Уильяму, был холодным честолюбцем. Продвигался осторожно, нащупывая почву, окольными путями. Свое вероломство прятал за безмятежной благожелательной улыбкой человеколюба.

Наступивший теперь час растерянности показался ему благоприятным для того, чтобы полностью осуществить свои планы и прибрать к рукам Фердинанда.

Необходимо было принять решение. Дорог был каждый миг. То, что можно было сделать для победы над Руффо, следовало делать без промедления.

Но как попасть к королю?

У нее мелькнула счастливая мысль. Она быстро спросила письменные принадлежности, сказав, что в соответствии с приказом короля хочет изложить свое дело письменно.


«Ваше величество!

Говорят, что Вас держат в Вашей комнате в заточении. Предоставьте мне минутную аудиенцию, чтобы я могла убедиться, справедливы ли эти слухи. Если меня в течение четверти часа не впустят к Вам, я буду считать их доказанными. Тогда лорд Нельсон приведет флот в боевую готовность, возьмет под прицел замок и город и высадит войска для освобождения Вашего величества.

Эмма Гамильтон.»


Она сложила листок, запечатала его своей печаткой-брелоком и протянула адъютанту.

— Выслушайте, господин полковник, что я вам поручаю! — сказала она серьезным, почти угрожающим тоном. — Моими устами с вами говорит Англия. Эта записка должна быть немедленно вручена королю в собственные руки. Если вы откажетесь передать ее, последствия падут на вашу голову. Поторопитесь, или будет слишком поздно.

Он неохотно взял записку и ушел. Сразу же вслед затем он возвратился и пригласил Эмму.


Фердинанд сидел с раздосадованным видом в тени оконной портьеры. Вокруг него стояли князь Пиньятелли, герцог Караччоло, князь Кастельчикала, маркиз Галло, префект полиции Неаполя, чиновники, знать, как будто они хотели заслонить его от Эммы.

Кардинал Руффо встретил ее уже в дверях.

— Но, прекрасная миледи, что за мысль! — воскликнул он. — Нигде не бывает король свободнее и в большей безопасности, нежели в кругу своих подданных. Убедитесь сами! — В уголках его рта пряталась злобная улыбка. — Или дело не только в этом? Тогда я прошу сообщить мне, что желает миледи от его величества.

Эмма посмотрела прямо в его хитрые глаза.

— Так как король здесь, я не нуждаюсь в посредничестве вашего преосвященства. Я хочу сама говорить с его величеством.

Она хотела пройти мимо кардинала, но он удержал ее, положив ей на плечо руку.

— Его величеству нельзя мешать. Важное совещание…

— В котором участвует ваше преосвященство? — Она громко рассмеялась, стряхнув его руку. — Вероятно, речь идет о знаменитой колонии Сан-Лэучо. Ведь ваше преосвященство — ее интендант. Неужели там опять требуется наделить приданым одну из прекрасных прях?

Она окинула его взглядом, полным насмешки и презрения. Глаза Руффо засверкали, но он сразу же подавил свое возмущение и попытался весело улыбнуться. Однако, когда он хотел ответить, вмешался со злым смехом Фердинанд.

— Сдавайся, Фабрицио! Твоя римская логика еще не доросла до острого язычка миледи. — Он неуклюже поднялся. — Итак, я здесь, миледи. Что я могу для вас сделать?

Он говорил так, как будто собирался оказать ей протекцию. Он, кто, вероятно, уже завтра лишится последней пяди своей земли. Она смерила его взглядом сверкающих глаз.