Караччоло ответил ему пристальным взглядом:

— Сожалею, ваше превосходительство! Я недостаточно дипломат, чтобы не запутаться на скользких дорожках интриги. Я моряк и как моряк владею лишь одним словом. И я готов поручиться этим словом, а к тому же и моей головой, что ни один неаполитанец не может предать свою родину и свою веру иностранцам!

— А короля, господин герцог? — резко бросила Мария-Каролина. — Готовы вы поручиться своей головой и за безопасность короля? Может быть, лжив и другой слух — что патриоты рассматривают Бурбонов как чужаков, стоящих вне так называемой итальянской отчизны?

Караччоло закусил губу.

— Ваше величество, кто сказал вашему величеству…

Но Фердинанд не дал ему договорить. Ему давно уже надоел этот скучный совет. Испытывая, как всегда, страх перед окончательным решением, он поднялся:

— Ах, оставьте все это! Я знаю моих неаполитанцев. И не боюсь их. Они пройдут сквозь огонь ради меня, лаццарони, горожане, знать, все! Почему я должен первым рисковать своей шкурой? Когда выступит кайзер, выступлю и я. Ни на день раньше. А теперь кончим, не правда ли? Мы заседаем уже достаточно долго. Пойдем со мной, Франческо! Ты ведь любишь собак. Мой друг, маркграф Ансбаха, прислал мне свору собак для охоты на кабанов. Воистину, скажу тебе, роскошные экземпляры. Хочется показать их тебе. Господа, кто желает, присоединяйтесь.

Взяв под руку Караччоло, он собирался уже покинуть зал. Но поймав выразительный взгляд сэра Уильяма, Актон задержал его.

— Я прошу ваше величество уделить нам еще минуту внимания. Как изволит вспомнить его величество, два дворянина, Этторе Руво и лейтенант Фердинандо Априле, неделю назад тайно покинули Неаполь…

Король неохотно остановился.

— Ну и что с того? Руво, очевидно, в своих калабрийских владениях, а Априле — у него, конечно, опять какая-нибудь любовная интрижка! И меня мучат такой ерундой!

— Да простит меня ваше величество, но шеф тайной полиции сообщает, что обоих видели в Риме…

Фердинанд вздрогнул:

— Что? Что вы это говорите? В Риме? Что им нужно в Риме?

— Сожалею, что должен огорчить ваше величество. Но моя обязанность сообщить вам, что оба поступили офицерами во французскую армию.

Король, подняв руку, подошел к Актону, словно хотел ударить его.

— Это ложь! Этого не может быть! Неаполитанцы, дворяне, офицеры… Берегитесь, господин министр! Если вы обманываете меня…

Актон выпрямился, смерил короля взглядом, мечущим молнии:

— Я не неаполитанец, я не ручаюсь своей головой за то, чего не могу доказать. Но тем не менее я не обманываю ваше величество. Нашему агенту в Риме удалось получить копии грамот о производстве их в чин. Взгляните сами, ваше величество.

Он схватил документ со стола и в открытом виде поднес его Фердинанду. Король бросил на него взгляд, но не будучи в состоянии прочесть французский текст, сразу же возвратил его. Темная краска залила его лицо, в глазах появилось свирепое выражение.

— Значит, это правда? Ах, неблагодарные, они еще меня узнают! Отдайте их под суд, Актон! Немедленно! Доставьте мне приговор! И… Чего ты хочешь, Караччоло? Почему ты прерываешь меня?

Адмирал поднял руку, словно заклиная его. Теперь он почтительно приблизился:

— Ваше величество, я прошу слова милости. Я не оправдываю Руво и Априле — я осуждаю их поступок… Но обстоятельства, которые толкнули их на это… Руво, пламенная душа, до сих пор не нашедший в Италии применения своим способностям… Априле, несправедливо потерпевший тяжелое наказание за незначительную служебную ошибку… — оба принадлежат к нашим лучшим семьям… если бы его величество проявил в данном случае милосердие… я уверен, что они, раскаявшись, вернулись бы.

Фердинанд опять уселся. Его взгляд неуверенно скользил по залу.

— Правильно, — пробормотал он про себя, — у них много родственников, сторонников… Может быть, и лучше обратиться к милосердию, а не к праву.

Мария-Каролина резко рассмеялась:

— Почему бы вашему величеству не позволить еще этим господам указать цареубийцам дорогу в Неаполь? Тогда королю уже не нужно будет мучительно размышлять о своем праве на милосердие.

Разорвав дрожащими пальцами свой кружевной платок, она беззвучно всхлипывала от гнева.

Вдруг поднялся Нельсон. Пошел к королю; выпрямившись, застыл перед ним.

— Ваше величество, отпустите меня! Я считаю, что дальнейшее мое пребывание в Неаполе бесцельно. И так как я необходим в другом месте…

Смущенно, с удивлением смотрел на него король.

— Вы хотите уехать? Совсем покинуть Неаполь?

— Я отправляюсь, чтобы взять Мальту. Потом я попрошу у моего начальства дальнейших распоряжений. Я не хочу попасть в положение, обязывающее меня встречаться по службе с людьми, с которыми офицер моего короля не должен соприкасаться. — Он отвесил быстрый поклон. Посмотрел на Караччоло, который бросился к нему через весь зал.

— Господин герцог?

— Прошу объяснения, милорд! Кого вы имеете в виду под людьми, с которыми не хотите встречаться?

Нельсон холодно улыбнулся.

— Кого? Перебежчиков под чужие знамена, изменников, клятвопреступников. И тех, кто защищает их.

— Милорд, объяснить что-то по-человечески не означает брать их под свою защиту.

— Господин герцог!.. Рекомендовать королю проявить милость к изменнику равносильно тому, чтобы стать его сообщником. Как может рассчитывать на верность король, не наказывающий за измену? На мачту изменника, господин адмирал Караччоло! Тело его — рыбам! Такова обязанность и таков обычай, принятый на любом честном флоте. Пусть и флот Неаполя научится этому!

Со всей высокомерной гордостью британца он отвернулся от адмирала. Медленно пошел к Марии-Каролине.

Рука Караччоло внезапно схватилась за эфес шпаги. Эмма крикнула в ужасе:

— Берегись, Горацио!

* * *

На мгновение воцарилась мертвая тишина. Вдруг сэр Уильям разразился громким смехом.

— Прошу прощения, но… моя жена очень смешна, правда? Она не привыкла к военным советам. Когда мнения сталкиваются, она сразу же думает, что должно воспоследовать несчастье. Воистину, Эмили, ты совершенно не поняла безобидного жеста господина герцога. А вы, милый Горацио, простите, но вы тоже совершили ошибку. Господин герцог вовсе не собирался брать под защиту этих бездельников. Он хотел только объяснить его величеству, что они действовали по личным мотивам, а не из-за того, что вся знать обуреваема изменническими настроениями. Что не следует возлагать на нее вину за эту измену. Я правильно интерпретировал, господин герцог? Ну вот, недоразумение разрешено, и нет никаких причин сердиться друг на друга. Я вовсе не хочу сказать, что разделяю мнение господина герцога о так называемых патриотах. К сожалению, у меня тут есть свои собственные наблюдения. Эти господа и в самом деле немного заигрывают с революционными идеями якобинцев. Поэтому… как представитель дружественной Неаполю державы, я не могу умолчать о том, что вторжение французов было бы очень опасно. Несмотря на всю любовь народа к его величеству. Ведь мы уже знаем, чего стоит благосклонность народа. У Людовика XVI тоже не было ни одного личного врага!

Он произнес все это легким, чуть ли не шутливым тоном, находившимся в резком противоречии с содержанием его слов. Тем сильнее оказалось действие этой речи.

Со смертельным страхом на лице Фердинанд вскочил и забегал по залу.

— Это правда, они его любили! — простонал он. — Все, все! И все же они потащили его на эшафот. Под нож гильотины. Как мясники.

— И когда голова его упала в песок, — прервала его Мария-Каролина грубым голосом, — они смеялись. Все. Все лаццарони Парижа.

Король наградил ее разъяренным взглядом. Хотел что-то ответить. Но страх его был сильнее гнева. Беспомощно, как дитя, стоял он перед сэром Уильямом, умоляюще глядя на него.

— Что мне делать? Что мне делать? Один говорит — наступать, другой — выжидать. Я ничего в этом не понимаю, я не солдат. Помогите мне, сэр Уильям, дайте мне совет!

Сэр Уильям пожал плечами.

— Я тоже не солдат, ваше величество. А дилетанта нельзя слушаться в таком важнейшем вопросе. Но ведь в полном распоряжении вашего величества находятся два таких признанных специалиста! Барон Мак, создатель новой австрийской армии, доверенный своего суверенного императора, и лорд Нельсон, победитель Нила!

В течение всего совета Мак не вымолвил еще ни единого слова. Скрючившись в кресле, он непрерывно ощупывал свои суставы, строил болезненные гримасы, испускал тайные вздохи. Его мучила подагра. Теперь он с трудом выпрямился.

— Еще не могу высказать суждения! — выкрикнул он тонкой фистулой. — При всем желании не могу! Здесь я только четыре дня, еще не присмотрелся. Мой господин император… если предостерегает от спешки… имеет свои основания! Австрия еще не справилась… не вооружилась до конца. Но королева — ее величество… если хочет воспользоваться моментом… не так уж не права! Шампионне слаб. Несомненно. Большая стратегическая ошибка Директории… его корпус посылать на Рейн… Армия и Неаполь, наоборот, сильны. Армия великолепна. Лучшая в Европе. Так я назвал ее. Не возьму этих слов обратно. И сам пригожусь. Три-четыре недели подготовки — и можно отправляться на марш. Через восемь дней после того Рим будет свободен. Их величества могут положиться. Мак за это ручается.

Кивая головой, он снова уселся. Снова стал вздыхать, щупать свои суставы.

Фердинанд уставился на него, словно не понял ни слова. Потом смущенно повернулся к Нельсону.

— Милорд, прошу вас… вы стоите вне партий… Что вы мне посоветуете? Говорите прямо! Что бы вы сделали, если были бы на моем месте?

Эммой овладело беспокойство, что-то вроде испуга. Этот необузданный король… Этот подагрик генерал… Она невольно подняла руку к Нельсону, чтобы предостеречь его. Но он, казалось, ничего не замечал.