Все совершенные ею ошибки были порождены этой кровью… И невозможно было пойти к нему. Это невозможно сегодня и останется невозможным навсегда! Никогда уже не смогут они просто побыть наедине друг с другом. Всегда станут звучать в их ушах слова Джошуа. Всегда будут они читать мысли о них в глазах друг друга. Эти лживые слова отдалили их друг от друга вернее, чем это могли бы сделать любые раздумья, любые препятствия.

Все было кончено.

Наконец утих шум шагов. Настала полная тишина. Она медленно поднялась, подошла к окну, открыла ставни. Повеяло прохладой. Над Монте Сомма поднималось солнце.

Дрожа как в лихорадке, она отпрянула от яркого света. Пошла к двери спальни. Ею овладела усталость, желание покоя, полного забвения.

Всему конец! Всему! Всему!

И тут…

Кажется, это был голос Нельсона!

А теперь — Джошуа…

Кто это закричал?

Ею овладел смертельный страх. Как безумная бросилась она из комнаты… по лестнице, по длинному темному коридору… к двери Нельсона…

Заперто…

Задыхаясь, схватилась она за косяк. Готовая при первой же услышанной угрозе броситься на дверь, сломать замок. В ушах ее стоял непрерывный шум водопада. И все же она слышала каждое слово, каждый шорох…

Глава восемнадцатая

Ты опять оскорбил леди Гамильтон. Без малейших на то оснований. Я требую, чтобы ты просил у нее прощения.

— Повторяю, сэр, я не желаю!

— Джошуа! Если этого не произойдет… я обращусь к твоей матери. Пусть она решит, позволительно ли ее сыну настолько пренебречь приличиями и справедливостью, чтобы позволить себе оскорбить достопочтенную леди.

Глухой звук, изданный Джошуа…

— К моей матери? Сделайте это, сэр, если вы хотите причинить ей безмерную боль. Пусть она узнает, почему ее супруг рвется в защитники этой достопочтенной леди.

— Я не понимаю тебя. Что означают твои темные намеки? Выскажи мне все открыто, как это положено между мужчинами!

— Вы хотите этого? Ну, хорошо! Вы помните осаду Тенериффы? Ах, да, вы потеряли там руку!.. Итак, отец был ранен, близок к концу. Сын выхаживал его…

— Джошуа…

— Сын выхаживал его. Так как знал, что потеря супруга разбила бы сердце его матери. И так как уважал этого человека. И еще потому, что видел в нем оплот верности и чувства долга. Потому что он… Ну, ладно, он сидел день и ночь у его постели, наблюдал за каждым его вздохом, мучился его болью. И вечером, когда поднималась температура, когда больного начинали преследовать дикие фантазии… Нет, сэр, тогда сын не всегда бодрствовал. Однажды его настолько одолела усталость, что он заснул. Но когда он проснулся… Продолжать, сэр?

— Продолжай, продолжай!

— Больной встал, дотащился до письменного стола, открыл тайник, сорвал повязку, так что кровь хлынула из его раны. По-видимому, он хотел умереть. Так как стал калекой, считал себя никому не нужным. По крайней мере, так я думал, когда бросился к нему. Но не в этом было дело. Вернее, не только в этом. Сказать вам, чей портрет держал он в руках? Не портрет своей жены, тот стоял на полочке и видел все это. Видел, как он целовал портрет другой женщины. Да, сэр, он целовал его без конца. Плакал. Кричал, что с ним все кончено. Что бесславный калека, он никогда уже не осмелится явиться к ней, прославленной красавице. Назвать имя, которое он выкрикивал? Имя Далилы, которая уже лишила его всей силы еще до того, как ее пальцы коснулись его волос!

Голос его звучал ужасно. Он был как нож, наносящий рану.

— И поэтому ты покинул меня? И едва попрощался со мной, когда я возвращался в Англию?

— Поэтому, сэр! Кто мы теперь друг другу?

— И все же, Джошуа… Я увидел этот портрет в Лондоне, в художественной лавке… и купил его. На память. Я думал о леди Гамильтон только как о даме, которая подарила мне свою дружбу. И никогда с нечистым чувством. Никогда, Джошуа, не было у меня мысли о ней, которую мне нужно было бы скрыть от твоей матери!

— Но в своих снах вы любили ее!

— В моих снах… Мне неизвестно ничего о моих снах. Ты хочешь возложить на меня ответственность за то, о чем я ничего не знаю?

Резкий, непримиримый хохот Джошуа…

— Ну а теперь… Я ведь сказал вам! Теперь вы это знаете!

Неторопливый, полный раздумья ответ…

— Индусы называют сны мыслями сердца. Ах, никогда нельзя быть уверенным в своем сердце… Ты спрашиваешь, кто мы теперь друг другу? Может быть, ты и прав. Может быть, нам лучше расстаться. Мне очень жаль, но… Ладно! Для Трубриджа у меня есть депеши в Кадикс. Их должен был доставить Хост. Теперь к Трубриджу отправишься ты. Вот тебе приказ для Трубриджа. Он скажет тебе все подробнее. Ты согласен с этим, Джошуа?

— Согласен ли я? Решает адмирал!

— Не адмирал отдает тебе приказание. Отец просит тебя…

— Отец! Если бы адмирал действительно был моим отцом, он отказался бы от своих снов и бежал бы от мыслей своего сердца на другой конец земли!

— Разве я могу бежать? Я на службе, как и ты, и должен подчиняться своему начальству. Я здесь по его приказу…

— И значит… ха-ха-ха! — Самсон останется у Далилы!

Глухой стон из груди Нельсона. Долгое, мучительное молчание. И словно удары молота, слова:

— А теперь приказывает адмирал! Капитан Несбит, через два часа «Талия» поднимет якоря. Вы останетесь в Кадиксе до нового приказа. И горе вам, если вы скажете хоть кому-нибудь что-нибудь оскорбительное о леди Гамильтон! Не забывайте, что, оскорбляя ее, вы оскорбляете и британского посла в Неаполе, и политику вашего короля. Тогда имя вашей матери уже не защитит вас. Я вас привлеку к ответу как бесчестного клеветника. Идите!

Шаги направились к двери… Эмма отпрянула, укрылась за статуей богоматери в ближайшей нише…

И сразу же мимо нее и вниз по лестнице пронесся Джошуа. С глухим ударом захлопнулась входная дверь. Полная тишина.

Она вышла из ниши и хотела было уже направиться к лестнице. Но что-то заставило ее…

И вот она у двери Нельсона, нажала ручку, вошла…

* * *

Он стоял у окна в позе человека, погруженного в красоту открывшегося перед ним пейзажа. Но вряд ли он видел что-нибудь перед собой. Голова его была прижата к дереву оконного переплета, плечи вздрагивали.

Эмма стояла у двери, прислонясь к стене и глядя на него. Она ждала…

Но вот он обернулся. Увидел ее…

— Я была там, за дверью, — сказала она медленно. — Я слышала все, и вот теперь я у вас.

Она шагнула к нему. Но он крикнул, подняв в защиту руку:

— Миледи, если вы хоть немного благосклонны ко мне… Оставьте меня, миледи, оставьте меня! Вы не знаете…

Он запнулся. Взгляд его, как бы в поисках помощи, блуждал в пустоте.

Она не остановилась.

— Немного благосклонна… Разве вы не знаете, что я была вашей с первой же минуты? Том Кидд был прав. Это — судьба. Нас влечет друг к другу, и мы не можем от этого спастись. Даже Джошуа невольно способствовал судьбе: желая разлучить нас, именно он привел нас друг к другу!

Она была уже рядом с ним, смотрела на него с мягкой, тихой улыбкой на дрожащих губах. Положила голову на его плечо. Закрыла глаза, шепча:

— Горацио… любимый… герой мой…

Он привлек ее к себе.

— Даже под страхом смерти, — пробормотал он в отчаянии, — даже под страхом смерти…

* * *

В окно широкой полосой вливался солнечный свет. Радостная, опьяненная победой, Эмма встала, подошла к окну, постояла, купаясь в горячем солнечном сиянии, как в море, дарующем силу. Она чувствовала свое могущество, словно к небу вознесла ее волна возвышенной гордости. Словно в ней жил Бог.

Сияющими от радости глазами обвела она залив, город, горы, острова, долины. Теперь все это принадлежало ей. Ей и ему. Чтобы они гуляли здесь, принимая жизнь и жизнь даря. Чтобы природа служила им и они служили природе. Обняв друг друга, они погружались в ее лоно. В вечно зеленеющий, вечно цветущий, вечно плодоносящий сад любви…

Раскинув объятия, она повернулась к Нельсону, позвала его по имени. Но он…

Откинувшись назад, скорчившись, лежал он на диване…

* * *

Она не стала спасаться бегством. Она поступила так, как будто была уже много лет близка с ним. Пустила в ход все, чему когда-то научилась у доктора Грехема…

Мягкими поглаживаниями, какими избавляла когда-то ипохондрика Ромни от страха смерти, она постаралась ослабить ток крови, бросившийся Нельсону в голову. И когда, начав приходить в себя, он, устыдившись по-мужски своей слабости, хотел вырваться из ее рук, она не отпустила его. Обняла, стала уговаривать, просила довериться ей в доказательство его любви.

И тогда он рассказал ей все.

Его отец постепенно угасал от нервного заболевания. Он, очевидно, унаследовал от отца эту болезнь. Родился он слабым и никогда еще не чувствовал себя совершенно здоровым. Страх перед припадками, которые внезапно случались с ним при малейшем радостном или печальном возбуждении, постоянно отравлял ему даже самое невинное удовольствие. Во Франции, когда ему было двадцать пять лет, он впервые влюбился в молоденькую дочь англиканского пастора из Сант-Омера. Целый год припадки щадили его. И тогда он решил посвататься к любимой… В момент объяснения случился припадок. Она в ужасе его отвергла.

С Фанни Несбит его сблизила спокойная дружба. И его привязанность к Джошуа. Они поженились; не ведая страсти, он не страшился близости. И все же, в свадебную ночь… снова был приступ. И потом они просто жили рядом друг с другом. При ее холодности она, казалось, не чувствовала себя лишенной чего-либо. Его мучила мечта о большой, неведомой ему любви, на которой зиждется весь род человеческий. Мечтал о высочайшем, самом святом откровении созидательницы-природы, о том, что одно только и способно сделать человека мужчиной, созидателем новой жизни. Мечтал о ребенке…