Глава тринадцатая

Она нашла королеву сидящей в постели среди бумаг, рассыпанных по одеялу, по приставленному к изголовью столу, по полу.

Мария-Каролина сразу же догадалась, что случилось что-то важное.

— Известия от Нельсона? — воскликнула она навстречу входящей Эмме. — Быстро, не мучь меня долгими предисловиями! Скажи мне все!

Эмма подошла к ней, приглушила голос:

— Нельсон здесь!

Смертельно побледнев, Мария-Каролина вскочила:

— Здесь? — повторила она, запинаясь. — Он, он разбит, не правда ли? Так как иначе… гремели бы пушки, звонили бы колокола…

— Он не разбит, ваше величество! Но если вы позволите вашим министрам действовать на свое усмотрение, если вы не вмешаетесь сами, он не победит никогда!

Она быстро рассказала ей обо всем. Королева слушала ее внимательно и с интересом. Возбужденная, она вскочила с постели и в длинных ночных одеждах бегала по комнате.

— Что я могу поделать? — воскликнула она, когда Эмма закончила свой рассказ. — Министры правы. Если мы нарушим договор, нам это может стоить трона!

Эмма кивнула.

— А если вы не нарушите его, вам это обойдется не дешевле. Убийцы Марии-Антуанетты уже в Риме. Если Нельсон даст их флоту вернуться в Тулон, они будут представлять опасность для Сицилии, последнего прибежища вашего величества. Вся Италия станет по милости Франции республикой. Вы полагаете, что в этой республике будет место Бурбонам? — Она сурово взглянула на Марию-Каролину. — Может быть, только для нескольких могил. Как одна австриячка вышла из Парижского собора, чтобы положить свою голову под нож гильотины, так и перед другой австриячкой отворятся двери неапольского викариата…

— Довольно, миледи! — закричала Мария-Каролина, прикрыв лицо руками. — Как вы смеете!

Эмма холодно отвесила поклон.

— То, что я говорю — правда, ваше величество. Или, по крайней мере, то, что я считаю правдой!

Королева выпрямилась:

— Вы думаете, я боюсь? Меня страшит судьба моих детей. Обо мне самой… Моя сестра доказала, миледи, что дочери Марии-Терезии умеют умирать. Ну, к делу! Что требуется от меня?

— Министры считают излишним докучать вам судьбой Нельсона и Англии, — ответила Эмма язвительно. — Но мне думается, что я лучше знаю королеву Неаполя. Мария-Каролина не из тех, кто способен покинуть в беде друга, которого сам позвал. Я прошу ваше величество дать властям указ открыть Нельсону гавани Сицилии!

Направив на Марию-Каролину горящий взор, она указала на письменный стол. И как бы повинуясь непреодолимому побуждению, королева села и начала писать, бормоча про себя слова:


«Приказ коменданту сицилийской гавани гостеприимно принять эскадру адмирала Нельсона, снабдить ее водой и провиантом, помочь ему в ремонте кораблей и всем необходимым!»


Она хотела расписаться. Но вдруг отбросила перо, скомкала лист, вскочила.

— Я не могу! От этого зависит не только моя судьба, но и судьба моих детей, всего моего народа. Ни слова о моих обязательствах перед Англией! Иногда короли не имеют права сдерживать свои обещания. Не настаивайте больше, миледи, это невозможно.

Она сделала прощальный жест. Но Эмма не уходила. Она села на место Марии-Каролины и взяла чистый лист.

— Время не терпит! Не благоугодно ли будет ее величеству читать сразу же то, что я пишу?

И под взглядом удивленной королевы, глядевшей из-за ее плеча, она принялась быстро писать:


«Я, Эмма леди Гамильтон, признаю, что вчера, 17 июня 1798 года, я передала английскому адмиралу мистеру Горацио Нельсону приказ властям Сицилии, долженствующий открыть ему гавани королевства. Сей приказ сочинила я сама, подделав подпись королевы Марии-Каролины. Все это я совершила по собственному побуждению, без ведома и участия королевы, адмирала Нельсона или кого-либо еще. Из любви к моей родине и из ненависти к Франции.»


Мария-Каролина закричала:

— Это… это… Да ведаешь ли ты, что творишь?

Эмма кивнула спокойно:

— Я знаю, ваше величество, что отдаю вам мою голову. Я только считаю свой способ более честным, чем способ ваших министров, которые намерены совершить преступление по отношению к ничего не подозревающему человеку. В день, когда Нельсон будет побежден и Франция потребует от вас выдачи виновного, покажите эту бумагу и выдайте меня. Ваше величество может быть уверено, что леди Гамильтон сумеет умереть с таким же спокойным достоинством, как дочь Марии-Терезии.

И снова склонившись над листом бумаги, она поставила под ней дату и подпись — «Неаполь, 18-го июня 1798 года. Эмма Гамильтон».

— Завтрашнюю дату? А это для чего?

Эмма улыбнулась:

— Это более правдоподобно. Семнадцатого июня, взволнованная посланием Нельсона, я написала фальшивый документ. Только ночью я осознала всю серьезность возможных последствий моего поступка, и во мне заговорила совесть. На следующий день, восемнадцатого, я исповедовалась вам. Возмущенная, вы заставили меня сделать это письменное признание и прогнали меня от себя. Да, ваше величество, вам придется ввергнуть меня в немилость. По крайней мере, до тех пор, пока Нельсон не уничтожит французский флот!

Мария-Каролина испытующе взглянула ей в глаза:

— Ты веришь в него?

— Я верю в него, ваше величество!

— Так твердо веришь, что готова умереть за свою веру? Ты любишь его, Эмма? Ты его любишь?

Лицо Эммы застыло и побледнело. Она с гордостью выдержала взгляд королевы.

— Я люблю его!

Мария-Каролина тоже побледнела. Она поспешно отвернулась, тяжело зашагала взад и вперед по комнате. Вдруг разгладила смятый указ, подписала его, протянула Эмме, не глядя на нее.

— Возьмите! Для вашего Нельсона! — выдавила она из себя в вымученном, чуть ли не насмешливом тоне. — Вы, конечно, сообщите ему, что вы совершили ради него…

Горькая улыбка заиграла на губах Эммы, когда она взяла бумагу.

— Он никогда не должен узнать об этом. Он никогда не воспользовался бы обманом. Его благодарность будет обращена исключительно к вашему величеству!

Отвесив глубокий поклон, она повернулась к двери. Но королева последовала за ней и протянула ей ее признание.

— Возьмите и это, миледи, Мария-Каролина тоже не идет на обман!

Она хотела во что бы то ни стало вручить ей бумагу, но так как Эмма молча отказалась, она разразилась судорожными рыданиями, обняла Эмму, покрыла ее лицо быстрыми поцелуями.

Эмма почувствовала сострадание. Она читала в сердце стареющей женщины. Королева Мария-Каролина завидовала своей сопернице, что та могла принести своему любимому такую жертву. Завидовала ей и вместе с тем любила ее за это.

Когда Эмма пошла к двери, она наступила на лежащую на полу бумагу. Она подняла ее, положила на стол. Мария-Каролина молча наблюдала это.

* * *

В зале заседаний Актон кончил сочинять свой двусмысленный текст, подписал его от имени короля и как раз передавал его Трубриджу, когда вернулась Эмма. Никто не заметил ее отсутствия.

Капитан хотел сразу же уйти, но она попросила его немного задержаться. Она хочет передать с ним привет Нельсону, пару кратких слов. Быстро присела она за стол, стоявший в стороне, и стала писать:


«Дорогой сэр!

Я посылаю Вам бумагу, только что полученную от королевы. Поцелуйте ее и пошлите мне обратно, так как я обязана уберечь ее от чужих рук.

Всегда Ваша

Эмма».


Она незаметно сунула в письмо приказ Марии-Каролины, запечатала и отдала его Трубриджу, тот поспешно удалился. Эмма вздохнула с облегчением. Свершилось!


Она поехала домой вместе с сэром Уильямом. Только что, в пылу словесных сражений ему казалось, что все трудности позади. Теперь же, успокоившись, он снова стал сомневаться. А что, если комендант гавани — человек осторожный и не захочет ничем рисковать ради подписи Актона…

Он хотел вернуться и снова начать совещание. Тогда Эмма рассказала ему все. О борьбе с королевой, о победе Англии. Умолчала она только о цене. Сэр Уильям не должен был знать правды. Уж если дело дойдет до катастрофы, он сумеет разоблачить Марию-Каролину, чтобы спасти Эмму.

Сначала он от удивления лишился дара речи. Потом разразился чрезмерными излияниями восторга в адрес Эммы, королевы. Но под конец его восхищение сменилось скрытой враждебностью, породившей град упреков: Эмма не имела права действовать за его спиной. Теперь могут подумать, что он ничего не предпринял и не имел никакого влияния при дворе. И Трубридж должен был взять письмо от него, чтобы Нельсон убедился, что послу Англии был известен шаг, предпринятый его женой, и он одобрил его.

Эмма слушала его, улыбаясь украдкой. Как он тщеславен, сердится, что не может приписать себе заслуги перед Нельсоном. Сделала вид, что смущена, просила у него прощения за свою недогадливость. Но ошибку еще можно исправить. Если сэр Уильям сразу же напишет и пошлет мистера Кларка с письмом к Нельсону. Один из этих быстроходных парусников, которые всегда стоят в гавани наготове, мог бы догнать Трубриджа.

Сэр Уильям ухватился за эту мысль.

Мистер Кларк вернулся после обеда. Трубридж оказался на «Вэнгарде» раньше, чем он сумел догнать его.

Нельсон произнес перед своими ликующими офицерами восторженную речь, в которой прославлял леди Гамильтон, и Марию-Каролину. Только этим двум женщинам[11] обязаны они тем, что теперь им открыт путь к славе.

Пока матросы поднимали якоря, он написал в своей каюте письмо леди Гамильтон:


«Моя дорогая леди Гамильтон!

Бумагу королевы я поцеловал. Пожалуйста, передайте ей, что я надеюсь иметь честь поцеловать и ее руку, если судьба будет ко мне благосклонна Заверьте ее величество, что никто не желает ей счастья больше, чем я. Страдания ее семьи будут для нас в день битвы несокрушимым бастионом силы. Не опасайтесь за исход битвы. Господь с нами. Благослови Бог Вас и сэра Уильяма! Передайте ему, что я не могу тотчас ответить на его письмо