– Замолчи ты, – в сердцах прикрикнула Белава, – не кличь беду!

Ярина ничего не слышала: боль охватила все тело разом. Женщина еле сдерживала рвущийся из горла крик.


– Ничего-ничего, уже скоро, – прошептала Белава.

Вскоре показалась голова ребенка. Белава положила Ярину поудобнее, подложила под спину подушки.


– Если я скажу «тужься», то тужься, а если не говорю, то не тужься, иначе порвешься, – предупредила она, но роженица уже ничего не соображала.

Наконец на свет появилось крохотное существо. Положив его на живот матери, Белава ловко отрезала пуповину, завязала обрубок. Затем взяла ребенка на руки и шлепнула по заднему месту.


– Какая славная девчонка, – улыбнулась, когда та звонко заголосила.


Белава поднесла ее к корыту с теплой водой, ополоснула и протянула Воросе, державшей наготове предварительно нагретую на печи тряпку. Ворося бережно вытерла ребенка и запеленала.


– Как ты назовешь нашу девочку? – наклонилась Белава к сестренке.

Ярина открыла глаза, посмотрела на закутанную, смирно лежащую на руках Вороси дочку.

– Надеждой, – прошептала и снова закрыла глаза.

– Хорошее имя, – согласилась Белава. – Нам всем надо надеяться на лучшее. И все-таки Мокошь благоволит к тебе: и роды прошли на удивление быстро, и девочка родилась. Это справедливо. Сыновья – наследники. А дочери не нужен ни княжий титул, ни разграбленное хозяйство воеводы.

Весь день Ярина лежала, восстанавливая силы. Молока почему-то не было.

– Переживала ты много в последние дни, – объяснила Белава. – Но что же делать? Ребенок плачет. Надо срочно искать кормилицу.

– Я знаю женщину, у которой недавно помер грудной ребенок, – сообщила Ворося. – Она живет в достатке, поэтому навряд ли согласится приходить сюда сама, но дитя в беде, конечно, не оставит. Я могу отнести девочку к ней.


– Но про Ярину нельзя никому говорить, – засомневалась Белава.


– А я скажу, что это ты родила. Никто тебя здесь не знает, почему бы и дитя не выдать за твое, – предложила Ворося. – Только Веселин согласился бы…


– Он согласится, – уверенно произнесла Белава и, взяв ребенка из люльки, протянула ключнице. – Неси скорее к кормилице.

Ярина лежала, безучастно слушая разговор. Судьба девочки ее не волновала. Понимая, что это чудовищно, она ничего со своим сердцем поделать не могла. Ребенок свалился не вовремя, и никаких материнских чувств она к нему не питала. Поэтому охотно передала заботу о нем в другие руки.

Глава восьмая

Два дня Ярина не вставала с постели, а на третий рано утром услыхала звук стучащей колотушки.

– Что это? – спросила она Белаву, которая стояла у оконца и мрачно наблюдала за улицей.

– Лежи, лежи, – засуетилась женщина, – людей зазывают к торжищу.

– Зачем?

– Не знаю.

Во дворе послышался шум. Белава вышла из светелки. Ярина прислушалась. До нее долетали обрывки слов: «князь», «казнь», – и хотя она не была уверена, что слышит именно такие слова, забеспокоилась, спустила ноги с ложа, потянулась за верхней рубахой, лежавшей рядом.

Вошла Белава.

– Куда это ты собралась?

– Я должна. Я чувствую, что случилось что-то плохое…

Белава села около сестры.

– Не хотела тебе говорить, чтобы ты спокойно поправлялась, но и молчать тоже нет сил. Не прощу себе, если не скажу…

– Да не тяни душу, говори быстрее, – взмолилась Ярина.

– Сегодня Дара казнят, – Белава заплакала. – Мы пытались стражников подкупить у поруба, но они запуганные какие-то были, ни в какую не соглашались. Говорят, кто-то до нас уже пытался его вызволить, да все раскрылось, и ту охрану вместе с Даром посадили.

Ярина смотрела на рыдающую сестру, не веря услышанному, потом твердо ступила на пол.

– Я пойду туда. Я должна быть там.

– Лежи. Слаба ты еще, – запротестовала Белава. – Дару уже никто не поможет. Веселин и Лютый ушли туда, а мы с тобой должны смириться. Такова его судьба.

– Белава, как ты можешь так говорить? У него совсем никого нет. Пусть мы не можем спасти его, но перед смертью Дар увидит меня и поймет, что я по-прежнему люблю его. Я должна идти!

Шатаясь от слабости, Ярина натянула сапожки.

– Хорошо, – уступила Белава, – пойдем вместе. Честно сказать, я только из-за тебя в доме осталась. Но тебе надо одеться как простолюдинке и вместо повойника накинуть на голову плат, авось никто не признает.

Выйдя за ворота, они влились в людской поток, спешащий к торжищу. Никто на них внимания не обращал, да и они шли молча, стараясь меньше смотреть по сторонам.

У места казни стояла плотная толпа, к помосту не подобраться, но Ярина настойчиво пробивала себе дорогу: где кулаками, где руганью, где просьбами. Белава отстала и вскоре где-то потерялась, а Ярина добралась до самого помоста.

На досках, лежащих на широких врытых в землю столбах, стояла дубовая плаха. Вид ее внушал страх и отвращение, и люди вокруг, коротая время, старались подбодрить себя разговорами.

– Говорят, княгиня побег пыталась устроить осужденным…

– Что-то в это не верится…

– Нет, правда, стражу подкупила. Да не вышло. Всех поймали и теперь стражу тоже казнят.

– А княгиня?

– Ей что будет? Заперли в хоромах да охрану поставили.

– А верно, что мятеж княжич поднял?

– Да кто ж его знает? Молод больно, горяч, куда ему на стол замахиваться?! Сидел бы уж дома, а то власти захотелось – вот и получил!

– При чем тут княжич? Воевода все затеял. Эх, жалко его, хорошим воином был. А княгиня сразу: «Ничего не знаю. Дара признаю племяшом, а про заговор слыхом не слыхивала». Может, и правда не врет.

– А дознание-то что?

– Ничего. Княжич молчит, а остальные, кто вместе с ним попался, одно твердят: приказ воеводы исполняли. Воеводиха тоже скрылась. Наверняка и она к делу причастна. Не зря ее князья со всеми собаками ищут.

Ярина с жадностью ловила каждое слово, произносимое вокруг. Вдруг народ встрепенулся, по толпе зашелестело: «Ведут! Ведут!» Ярина вся подобралась, сердце гулко забилось. Она огляделась вокруг и вдруг сбоку от себя увидела Милаву. Лицо девицы неузнаваемо изменилось: осунулось, посерело. Руки ее судорожно сжимали концы большого черного плата, спускавшегося с головы на грубое посконное одеяние.

«Милава на люди вышла в старом рубище? Да она ли это? – подумала так Ярина и тут же пристыдила себя: – Наверное, по Гордяте убивается. А я и не вспомнила о нем ни разу».

Милава не замечала хозяйку. Толпа расступилась, толкнув ее и оттеснив в сторону. Но Ярина тут же забыла о ключнице, увидев Дара, гордо вышагивающего впереди своих сподвижников в накинутом на плечи красном корзно[46], носить которое имели право только мужи из княжьего рода.

Дар поднялся на помост по шатким, наспех сколоченным ступеням. Ярина еле сдерживала рыдания и про себя умоляла брата посмотреть на нее. Дар поднял глаза, будто услышал призыв, оглядел толпу и увидел сестру. Непонятная гримаса: то ли улыбка, то ли усмешка – мелькнула на его лице и тут же погасла.

На помост взошел палач. Народ снова всколыхнулся, толкая Ярину назад в толпу. Она попробовала пробиться к помосту снова, но, услышав: «Князья, князья едут!», перестала проталкиваться и поглубже натянула плат на лицо.

Князья подъехали на лошадях в сопровождении охраны, встали у помоста. Золотые цепи сверкали у них на груди – знак нерушимой княжеской власти. Дир сидел в седле прочно, не шевелясь. Аскольд же то и дело беспокойно всматривался в толпу. Ярина еще больше закуталась в плат и постаралась спрятаться за широкую спину мужчины, стоявшего рядом.

Между тем на помосте шли последние приготовления к казни. Палач взял меч. Первым к плахе подошел Дар, откинул полы корзно, встал на колени, опустил голову на плаху, прикрыл глаза. Ярина поднесла разом вспотевшие ладони ко рту, сжала его плотно, чтобы не закричать.

Палач-христианин не мог пролить кровь, не перекрестившись, поэтому, держа меч в одной руке, правой он осенил себя крестом. Толпа зачарованно смотрела на его пальцы, выписывающие перед собой крест, и на рот, шепчущий молитву. Толпе язычников казалось, что он произносит какое-то магическое заклинание. Люди боялись даже пошевелиться, чтобы не навлечь на себя гнев чужого бога.

Палач закончил читать молитву. Он взял меч обеими руками, поднял его над собой, чтобы с размаху опустить на шею и сразу отрубить голову, а не ранить, обрекая смертника на лишние мучения.

Народ, только что явившийся свидетелем христианского ритуала, немного расслабился, поэтому никто ничего заметить не успел. На помост вспрыгнула девица, ее руки взметнулись, и голову Дара накрыл большой плат.

Палач в недоумении опустил меч: куда бить – шеи не видно? А толпа уже пришла в себя, кричит, ликуя, напирает на помост. «Обычай, обычай предков. Девица желает взять смертника в мужья. Казнить нельзя… грех».

Князь Аскольд поднял руку. Народ притих.

– Раз девица успела в последний миг накинуть плат, то дарую всем осужденным помилование. Идите с миром и не пытайтесь больше поднимать руку на княжескую власть.

Ярина, забыв об осторожности, с радостью смотрела на Дара, сжимающего в объятиях Милаву, уткнувшуюся ему в грудь. По щекам Дара катились крупные слезы, но он не вытирал их, ничуть не стыдясь показать свою слабость людям.

Ярина стала пробиваться к помосту, но вдруг заметила направленный на нее взгляд Аскольда. На миг глаза их встретились, и сердце женщины екнуло: в мужском взгляде были и боль, и изумление. Она развернулась и настойчиво принялась вылезать из толпы, слыша позади разъяренный крик: «Держи ее!»

Поскольку народ еще не пришел в себя от случившегося на помосте, никто ее не задерживал. Работая руками и коленями, Ярина выбралась из толпы и побежала. За ней выскочили гридни. Теперь встречные с недоуменными вопросами: «Воровка, что ль?» – пытались ее поймать, но она как-то ловко ускользала.