Затем я подписала письмо: «Я, королева Хуана».

– Как только король Фернандо предъявит это кортесам, – сказал Лопес, – всем заявлениям дона Мануэля и вашего мужа, будто вы сошли с ума, придет конец. Им не останется ничего другого, кроме как привезти вас в Испанию. А как только вы там окажетесь, мы сделаем все возможное, чтобы вас защитить.

Я посмотрела на бумагу. Лопес ждал с песочницей, чтобы посыпать исписанный лист.

– Все возможное, – повторила я, чувствуя, как меня пробирает дрожь. – Думаете, до этого дойдет?

– Молю Бога, чтобы не дошло. И все же будьте готовы ко всему, ваше высочество. Похоже, его высочество ваш муж полон решимости отобрать у вас то, что вы не намерены ему отдавать.

– Да, – кивнула я.

Лопес посыпал письмо песком, сдул его, расплавил на пламени свечи воск и капнул на сложенный край.

– Печать, ваше высочество. Только с печатью письмо станет официальным.

Вздрогнув, я приложила к воску перстень, оставив слабый отпечаток. Когда он затвердел, я поняла, что это первый мой официальный акт в роли наследницы матери.

А также объявление войны собственному мужу.

Лопес спрятал документ в своей сумке, где лежали письма с соболезнованиями, которые я написала маркизе де Мойя и другим женщинам из окружения матери, надеясь, что пачка запечатанных писем отвлечет даже самого старательного шпиона.

Поклонившись, Лопес коснулся губами моей руки. Несмотря на старость и хрупкость сложения, в глазах его светился деятельный ум, благодаря которому он вошел в число доверенных лиц моей матери.

– Я поеду прямо в Антверпен и сяду на первый же корабль до Испании. Самое позднее через месяц письмо будет у вашего отца. Он предъявит его кортесам, и вашей собственноручной подписи вместе с моим свидетельством вполне хватит, чтобы понять: слухи о вашей неспособности править ни на чем не основаны. Вас призовут в Кастилию, и там свершится ваш триумф.

– С Богом, – прошептала я, обнимая его. – Буду ждать.

* * *

Я сидела с фрейлинами, мадам де Гальвен и дочерями Элеонорой и Изабеллой.

Нервы мои были натянуты до предела. Я расхаживала по комнате бессонными ночами, ненавидя бесконечно ползущие часы и вынужденную мнимую покорность. Я знала, что должна вести себя так, будто смирилась с судьбой, и не давать дону Мануэлю поводов для подозрений. Его следовало застичь врасплох, не оставив ему и Филиппу иного выбора, кроме как отвезти меня домой. Я не обманывала себя, зная, что впереди нелегкий путь, но, по крайней мере, в Испании я могла рассчитывать на поддержку отца и тех вельмож, кто продолжал почитать мать. И все же я жила в постоянном страхе, что скоро мне не удастся скрывать беременность. О ней я рассказала только Беатрис, зная, что по этой причине может задержаться отъезд. Нужно было отправляться в Испанию, пока не стал виден мой живот. Я также понимала, что детей придется оставить.

Одна только мысль об этом повергала меня в ужас. Я не знала, смогу ли увидеть их снова, но после многочасовых споров с Беатрис пришла к выводу, что не имею права подвергать их тяготам, которые могли ждать меня в Испании. Лопес намекнул, что дело может дойти до войны между Филиппом и мной, а я по собственному опыту знала, что такое война для ребенка, и не желала подобного своим детям. Я с неохотой написала Маргарите, спросив, не могут ли Карл и девочки погостить у нее весной. Золовка с радостью согласилась, поинтересовавшись, не приеду ли я вместе с ними. На наши отношения с Филиппом она предпочла закрыть глаза, хотя наверняка о них знала, и я ответила, что приеду, как только решу все свои дела. Даже если Маргарита и не могла открыто бросить вызов брату, я хотя бы была уверена, что с ней моим детям ничего не угрожает и она не позволит впутывать их в наши битвы.

Я взглянула на детей, борясь с острой болью и страхом.

Кудрявая голубоглазая Изабелла была в том возрасте, когда дети обожают досаждать другим. Она любила срывать чепчик с Элеоноры и озорно хохотала, когда та топала ногами и кричала, что сестра ничем не лучше подменыша. Сейчас она тянула за свисавшие с пяльцев Элеоноры нитки, отвлекая мою старшую дочь от дела.

– Изабелла, hija mia, ты что, не видишь, что твоя сестра пытается вышивать? – Я похлопала по коленям. – Иди сюда. Давай расскажу тебе про историю Испании.

Изабелла тут же оставила Элеонору в покое. Она обожала истории и готова была сидеть часами, широко раскрыв глаза, пока я рассказывала о Крестовых походах против мавров и борьбе моих родителей за объединение Испании. Возможно, мне предстояло надолго расстаться с детьми, но мне хотелось, чтобы моя дочь знала, что в ее жилах течет испанская кровь. Карл и Элеонора были старше, их воспитывали как Габсбургов, но на маленькую Изабеллу еще можно было повлиять. Я надеялась, что у нее останутся воспоминания, которые помогут ей противостоять любым обвинениям насчет меня, если таковые впоследствии возникнут.

Я усадила девочку на колени.

– Уфф, какая ты стала большая! – Я пригладила ее локоны. – Рассказать тебе про королеву Урраку?

– Нет, – покачала головой Изабелла. – Расскажи мне про Бебидаля.

– Бо-аб-диля, – поправила я. – Его звали Боабдиль, и он был последним султаном…

Меня прервали громкие голоса в коридоре. Взглянув на дверь, я поднялась с кресла, и тут послышались шаги. Посмотрев на Беатрис, я крепче прижала к себе Изабеллу. Дверь распахнулась.

Вошли стражники во главе с доном Мануэлем. Криво усмехнувшись, он объявил:

– Дон Лопес арестован в Антверпене как шпион.

Несколько мгновений я смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Сорайя и Беатрис прижали вышивание к груди, будто щиты.

– Он… он не шпион, – срывающимся голосом проговорила я, в ужасе поняв, что мое письмо к кортесам не добралось до Испании.

– Вот как? – Дон Мануэль наклонил большую голову. – При нем были личные письма вашего высочества, которые он пытался взять с собой на корабль. По имеющимся сведениям, он не имел полномочий их перевозить.

Мне показалось, будто мир вокруг рушится. Я высоко подняла голову:

– Я дала ему полномочия. Это вас следует арестовать, сеньор, за то, что осмелились поднять руку на слугу вашей королевы.

Мадам де Гальвен встала и взяла побледневшую Элеонору за руку. Я крепче обняла Изабеллу.

– Ваше высочество, – бесстрастно проговорила гувернантка, – отдайте мне девочку. Ей нечего здесь делать.

– Нет! – закричала Изабелла. – Хочу к маме!

– Отдайте мадам ребенка! – рявкнул дон Мануэль. – И все – вон отсюда!

Я передала Изабеллу мадам де Гальвен, чувствуя, как мои руки превращаются в лед. Мадам де Гальвен поспешно увела моих дочерей. Едва стих испуганный плач Изабеллы, в моей душе вновь вспыхнуло темное пламя, как и в тот раз, когда я набросилась на шлюху Филиппа. Я вонзила ногти в ладони, едва сдерживаясь, чтобы не накинуться с дьявольским воплем на дона Мануэля.

– Вы не имеете права! – прошипела я. – Ни малейшего!

– Я в своем полном праве, – возразил он, пятясь к стражникам за спиной. – Я здесь по приказу его высочества эрцгерцога. Он запрещает вам общаться с кем-либо до его возвращения. – Он показал на Беатрис и Сорайю. – Им придется уйти.

– Только через ваш труп, – проговорила сквозь зубы Беатрис, делая шаг в его сторону.

– Взять! Взять ее! – завизжал дон Мануэль.

Стражники шагнули вперед, опрокинув позолоченный столик. Сорайя схватила вазу.

– Сорайя, нет, – прошептала я. – Иди с Беатрис. Делай, что они говорят.

Двое стражников выволокли фрейлин за дверь. Глаза мои застлала кровавая пелена. Метнувшись к камину, я схватила кочергу и двинулась к дону Мануэлю, намереваясь раскроить ему голову. Стражник сжал мое запястье рукой в перчатке, и кочерга со звоном упала на пол.

– Надеюсь, нам не придется вас связывать, ваше высочество, – скорее испуганно, чем угрожающе, проговорил дон Мануэль.

На фоне дворцовых стражников он выглядел уродливым ребенком в пышном одеянии.

– Только попробуйте, – прошептала я, – и поплатитесь головой.

Лицо его дернулось.

– Я только исполняю приказ. – Он дал знак стражникам, которые уже спешили к двери. – Пошли отсюда.

– Да, – насмешливо бросила я. – Бегите, словно свора псов. Вам только и остается, что терроризировать беззащитных женщин.

Дверь закрылась. Я услышала, как стражникам приказывают остаться. Стены сомкнулись вокруг меня.

* * *

Неделю спустя в мои покои ворвался Филипп, источая запах конского пота и вина:

– Что? Считаешь меня идиотом? Думала, я не разгадаю твою дурацкую игру?

Я взглянула на него из кресла:

– Как хорошо, что ты вернулся. Может, соизволишь теперь меня освободить? Или хочешь, чтобы говорили, будто ты жестоко обращаешься с матерью твоего будущего ребенка?

Я преднамеренно бросила ему в лицо эти слова, зная, что иного выбора у меня нет. Мне не давали чистую одежду, не позволяли мыться, не допускали ко мне фрейлин. Ночной горшок в углу был переполнен и вонял, как и несколько ваз. Еда, которую мне просовывали через дверь на подносе, заплесневела. В покоях пахло, как в выгребной яме.

Филипп внимательно оглядел меня, сузив глаза. Я отметила, что он потолстел: наверное, в свободное от Генеральных штатов и шлюх время основательно заправлялся жареным мясом и хорошим вином. Его когда-то слегка выступающий, но симпатичный подбородок теперь покоился в складках плоти. Редкая бородка, которую он безуспешно пытался отрастить, лишь подчеркивала полноту лица.