Кристофер Гортнер - Последняя королева

– Вот и хорошо. Тогда пойдем к твоему мужу. Там сможем поговорить наедине.

Я кивнула, надеясь, что Филипп успел привести себя в порядок. Мы поднялись по лестнице.

– Здорова ли мама? Маркиз де Вильена говорил про какие-то волнения в Севилье.

Отец нахмурился:

– Проклятые moriscos.[28] Залягут на несколько лет на дно, а потом мятеж сваливается как снег на голову. Но стоит появиться Сиснеросу и сжечь парочку в назидание, как они тут же начинают с воплями звать твою мать. Так что нам пришлось поехать в Севилью и навести там порядок. Случившееся, естественно, истощило ее силы, но во всем остальном она вполне здорова.

Я молчала. Видимо заметив тревогу на моем лице, отец пощекотал мой подбородок:

– Ничего серьезного, легкая лихорадка, только и всего. Это твоя комната?

Прежде чем я успела его остановить, он открыл дверь и вошел. Филипп уже оделся, и, к моему немалому неудовольствию, с ним был не кто иной, как Безансон. В воздухе явно пахло интригой, которую они замышляли. Увидев отца, оба застыли словно парализованные.

Архиепископ протянул руку отцу для поцелуя. Мне захотелось приказать, чтобы его выгнали прочь.

– Ваше величество, – протяжно проговорил он, – какая неожиданная честь!

– Несомненно, – отрезал отец, не обращая внимания на протянутую руку. – Не ожидал вас снова увидеть, мессир, после вашего последнего визита.

Архиепископ покраснел. Филипп подошел к отцу, пожал ему руку как равному и расцеловал в обе щеки. Приняв его французское приветствие с кривой усмешкой, отец щелкнул пальцами, не глядя на Безансона:

– Мессир архиепископ, если не возражаете, я бы хотел поговорить с моим зятем наедине.

– Да, идите, – добавил Филипп, почувствовавший возникшую между ними напряженность. – Поговорим после.

Безансон вышел, тяжело пыхтя и шурша складками мантии.

– Прошу прощения, ваше величество, – учтиво произнес Филипп по-французски. – Знай я заранее о вашем приезде, я бы подготовился лучше.

– Он не говорит по-испански? – Отец повернулся ко мне. – Что ж, придется тебе переводить, madrecita. Как ты знаешь, мой французский ужасен.

На самом деле его французский был превосходен, но я облегченно вздохнула, поняв, что их беседа началась вполне дружелюбно. Хотя я и ощутила некоторую напряженность, когда речь зашла о нашем визите во Францию, отец подмигнул мне, намекая, что ему известно о моей роли в происшедшем. Расспрашивать Филиппа он не стал, лишь дружески обнял моего мужа и велел ему немного поспать, поскольку утром нам нужно было рано вставать, чтобы отправиться в Толедо на встречу с моей матерью и ее двором.

– Закрой дверь, madrecita.

Я заметила, как нервно дрогнуло веко его левого глаза, – так случалось всегда, когда он беспокоился или злился.

– Филипп наверняка смущен. Он так надеялся произвести на тебя впечатление, даже велел сшить себе для этого случая новый костюм из парчи.

– Он сможет надеть его и завтра. – Отец посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом.

– Папа, – тихо сказала я, – я знаю, как ты недоволен. Вся ответственность за случившееся лежит на мне. Того, что произошло во Франции, вообще не должно было быть.

– Да, не должно. Но я не виню тебя за прегрешения твоего мужа и Безансона.

Его упрек обжег меня своей прямотой, как часто бывало в детстве, когда я была готова на что угодно, лишь бы заслужить его похвалу.

– Филипп откажется от этого союза. Обещаю тебе, папа. Ему просто нужно понять, насколько это опасно для Испании. Он вовсе не желает нам зла и думает лишь о выгоде. К тому же я лично встречалась с Луи: он даже птицу уговорит полезть к змее в пасть.

Отец сухо усмехнулся:

– Очень похоже на Валуа. – Он немного помолчал. – Наверное, ты очень любишь Филиппа, раз так его защищаешь?

– Да, люблю, – тихо ответила я.

– Помню, когда-то ты говорила, что он для тебя ничего не значит. Твоя мать права: как быстро бежит время! Я уже старик, а моя любимая дочь – жена и мать.

Он грустно улыбнулся, потупив взгляд. Внезапно мне показалось, будто свойственная отцу жизнерадостность покинула его навсегда.

– Жаль, что ты не смогла взять с собой детей. Мы с Изабеллой очень хотели с ними увидеться, особенно с вашим сыном Карлом.

Я потянулась к отцу:

– Папа, мне так жаль Хуана, и Исабель, и маленького Мигеля! Я все бы отдала, лишь бы они были с нами.

Отец поднял взгляд, и я увидела в его глазах то, чего никогда не видела прежде, – слезы.

– Хуана, это ужасно – хоронить собственных детей. Молюсь, чтобы тебе никогда не пришлось пережить того же. Мария теперь в Португалии, Каталина в Англии… – Он прикусил губу. – Но ты здесь. – Он выпрямился и глубоко вздохнул. – Да, теперь ты дома, где тебе и место.

Я обняла отца, и он прижался ко мне почти как ребенок.

Толедо встретил нас белизной домов, выстроившихся вдоль извилистых улочек, и золотом мавританских дворцов, сиявших в лучах утреннего солнца. Крепостные стены были украшены разноцветными шелковыми флагами, с чугунных балконов свисали гирлянды, вымпелы и дорогие гобелены. Над долиной реки Тахо разносился звон колоколов собора. Под приветственные возгласы собравшихся по обочинам мы поднялись в гору по мощеной улице и спешились перед casa real, который служил временным пристанищем моей матери.

После яркого солнца, столь непохожего на солнце Фландрии, я смогла различить в главном зале лишь темную женскую фигуру у подножия возвышения. Отец вышел вперед в сопровождении вельмож. Когда приблизились мы с Филиппом, перед нами в почтительном реверансе присели пожилая маркиза де Мойя и внебрачная дочь отца – Иоанна Арагонская, жена кастильского коннетабля.

Сердце мое забилось сильнее. Остановившись на положенном расстоянии, мы с Филиппом опустились на колени. Послышался шорох юбок, и низкий голос произнес:

– Добро пожаловать, дети мои. Встаньте. Дайте мне на вас взглянуть.

Я встала – и тут же застыла. Не знай я, что передо мной моя мать, я бы ее не узнала.

Когда я ее видела в последний раз, она была крепкой и все еще привлекательной, пусть уже и немолодой женщиной. Я предполагала, что годы и пережитое горе вполне могли взять свое, но никак не ожидала увидеть хрупкую фигуру, худобу которой подчеркивало черное шерстяное платье – траур, который она носила со дня смерти моего брата. Под землистой кожей резко выступали скулы. Прежними остались лишь ярко блестевшие глаза, словно в них сосредоточилась вся ее жизненная сила, пытаясь задержать неумолимо уходящее время.

– Мама, – невольно прошептала я.

Она протянула ко мне руки, и я прижалась к ее сухопарому, пахнущему лавандой телу.

– Bienvenida a tu reino, – прошептала она в ответ. – Добро пожаловать в твое королевство.

Через несколько дней непрерывных празднеств отец взял Филиппа и его свиту с собой на соколиную охоту в плодородные долины вокруг Толедо. В тот же день мать послала за мной маркизу де Мойя.

Со дня моего приезда нам не удавалось побыть наедине. Идя вместе со старой маркизой к покоям матери, я живо вспомнила, как меня позвали к ней в последний раз, и ощутила знакомый холодок между лопатками. Тогда мать пригласила меня, чтобы сообщить о моем предстоящем замужестве; и на этот раз я тоже ожидала чего-то подобного. Во время торжеств в нашу честь она проявляла свойственную ей силу духа, сидела рядом с Филиппом и вступала в разговор, хотя по ее пожелтевшему лицу и неровной походке было ясно, что празднества ей в тягость. За все это время она ни разу не упомянула о союзе с Францией и о помолвке моего сына.

Маркиза остановилась у входа в покои, и я собралась с духом. Она повернулась ко мне – миниатюрная, серая, словно зола.

– Предупреждаю вас, ее величество не желает, чтобы ее воспринимали как инвалида. Будьте к ней терпимы. Ей многое пришлось пережить.

Кивнув, я натянуто улыбнулась и вошла в просто обставленную комнату. Мать сидела у окна, ожидая меня. Я присела перед ней, вновь почувствовав себя маленькой девочкой. Стоявшие в ее тени женщины исчезли, словно повинуясь невидимому жесту. Подавив внезапное ощущение беспомощности, я опустилась в кресло напротив матери. Теперь я была уже взрослой и вполне могла выслушать все, что она мне скажет, а затем ответить.

Слабо улыбнувшись, она окинула меня взглядом:

– Приятно видеть, что роды не испортили твою фигуру.

Хоть что-то осталось прежним, благодарно подумала я.

– Спасибо, мама.

Посерьезнев, она подвинула лежавшие на скамеечке распухшие ноги.

– А теперь поговорим.

Я попыталась отогнать тревогу. Да, мать была больна и явно чем-то обеспокоена, но никаких поводов для враждебности с ее стороны я не видела. В конце концов, я была ее наследницей, и вряд ли ей хотелось, чтобы прошлые разногласия омрачили нашу встречу. Но другая, более темная часть моего разума уже готовилась к бою. Мы с ней никогда не были друзьями, и видеть на троне она хотела вовсе не меня. Лишь смерть и потери все изменили.

Слова матери подтвердили мои опасения.

– Твой муж должен отречься от союза с Францией, прежде чем наши кортесы смогут пожаловать ему титул принца-консорта. Твой отец приложил немало трудов, чтобы убедить арагонских поверенных, что их глупый закон, запрещающий женщинам наследовать престол, не может быть выше столь тяжко завоеванного единства Испании. А после решения твоего мужа обручить вашего единственного сына и наследника с французской принцессой может стать еще хуже.