Филиппа Грегори - Последняя из рода Тюдор

Если бы мое сердце не разрывалось от печали, мне было бы смертельно скучно. Когда перед заутренней службой мне тихо сообщили о том, что отца обезглавили вместе с другими заговорщиками, я ощущаю только безмерную усталость. Я не знаю, как мне молиться за него. Мне думается, что раз наша королева католичка, то его должны были соборовать перед смертью, а значит, нам надо пойти в аббатство и купить для него службы по отпеванию. Вот только где их покупать, мне непонятно, потому что аббатства еще закрыты, да и вообще, пойдут ли они ему на пользу, совершенно не ясно. Все равно Джейн сказала, что чистилища не существует.

От всех этих событий я чувствую только сильнейшую усталость и могу думать только о том, выберусь ли я отсюда когда-нибудь и стану ли снова счастливой. Наверное, это значит, как сказала Джейн, что я напрочь лишена плодов и даров Духа Святого. Когда я об этом вспоминаю, мне сначала хочется сказать Джейн, что она оказалась права и я действительно очень мирская девица, только не веселая, но потом я вспоминаю, что я уже ничего не расскажу Джейн, никогда, и это и есть причина моей грусти.

Невероятно, но наша мать, человек, который меньше всего в этом мире походит на ангела, сотворяет настоящее чудо. Она постоянно пребывает при дворе и вымаливает у королевы прощение для нас, оставшихся трех невинных жертв отцовских амбиций. Мать охотится за добрым сердцем королевы с неутомимостью волчицы, заметившей упитанного оленя, и в конце концов загоняет его и впивается в его теплое горло. Теперь, когда казнили Джейн и она не может больше быть невольным центром нового заговора, отец казнен и похоронен, королева соглашается вернуть нам один из наших домов, Бьюмэнор, возле парка Брадгейт, и весь прекрасный парк Лохборо, полный дичи, и нам снова позволяют жить в достатке.

– А как же медведь? – спрашиваю я мать, когда она рассказывает об этом неслыханном по щедрости жесте.

– Какой медведь?

– Тот, который в Брадгейте. Я его приручала. Мы возьмем его с собой в Бьюманор?

– Ради всего святого! Мы были в дюйме от плахи, а ты говоришь мне про какого-то медведя? Мы потеряли его вместе с Брадгейтом, гончими и лошадями. Они все перейдут новому фавориту королевы. Моя жизнь разрушена, сердце мое разбито горем, я потеряла мужа, а ты спрашиваешь меня о медведе!

Джейн бы не дала ей так легко отмахнуться и настояла бы, чтобы медведя забрали к нам в Бьюманор. А я не могу так. Мне не найти слов, и я не смогу объяснить ей, что медведь, как и Мистер Ноззл и любое живое существо, заслуживает внимания и любви. Мне хочется сказать ей, что и мое сердце разрывается от горя, но я не умею говорить, а ей неинтересно меня слушать.

– Иди к Гербертам, – огрызается она. – За своими вещами.

У меня такое чувство, что мы успели добраться домой целыми и невредимыми, спрятали головы и коса прошла над нами. Мария, мама и я, Мистер Ноззл и Булавка, лошади и борзые теперь дома, хоть это и не тот дом, и в нем нет медведя. Но теперь мы живем рядом с парком, так недалеко от нашего прежнего дома, что видим его высокие трубы. Мы скучаем по нему, но радуемся, что остались живы, хоть и пребываем в постоянном напряженном состоянии, следя за тем, что говорим и что слышим. Мы в безопасности.

А еще нам очень повезло, гораздо больше, чем остальным. Отцу не довелось вернуться домой, и я больше не увижу сестру. Ее разрубленное на части тело похоронили в часовне, а наша кузина Елизавета попала в Тауэр в качестве подозреваемой в измене и участии в бунте, организованном Томасом Уайаттом и моим отцом. Только королева может сказать, выйдет ли Елизавета на свободу или тюдоровская кровь снова обагрит зелень лужаек Тауэра. Вот только она не торопится с вердиктом. Одно могу сказать: я сделаю все, чтобы туда не попасть. Ни за что. Никогда.

Я рада тому, что мы живем на безопасном удалении от Лондона, и жалею только о том, что мы не можем вернуться в Брадгейт. Я скучаю по книгам Джейн, по ее библиотеке, а Мистер Ноззл скучает по моей спальне, где на подоконнике у него была своя маленькая кровать. А еще я скучаю по бедняге медведю.

Я с радостью расстаюсь с холодным молчанием дома Гербертов, а потом узнаю, что мой брак был расторгнут и о нем можно забыть, как о том, чего никогда не было. Мы с Марией и мамой живем втроем, это все, что осталось от семьи в пять человек. Эдриан Стоукс, наш конюший, едет с нами в Бьюманор, нарезает за ужином мясо, окружает вниманием мать и добротой нас с Марией.

Я могу сидеть под деревом, где когда-то сидели за книгами мы с Джейн, и слушать соловья на закате, а моя мать может скакать верхом и охотиться, словно с нами не происходило ничего особенного, словно она не теряла мужа и дочь, а у меня никогда не было отца и старшей сестры.

Вот тебе и «печальное наследие земного отца». Я вспоминаю письмо Джейн и думаю о том, как поддразню ее тем, что мы вернули себе большую часть наших земель. Я обязательно спрошу ее, как она думает сейчас, что ценнее: старая книга или сотни акров земли? А потом я вздрагиваю и вспоминаю, что больше никогда не смогу сказать ей о том, что она была не права. Мне приходится напоминать себе об этом каждый день.

За те месяцы, что мы провели в Лондоне, Мария почти не выросла. Она по-прежнему крохотное, изящное дитя. Она научилась стоять, держась ровно и не показывая небольшое искривление спины, и теперь ее плечи находились на одной высоте, и она ходила и танцевала с точеной грацией. Мне кажется, что она просто прекратила расти из-за свалившихся на нас несчастий и теперь никогда не вырастет и не постареет. Совсем как Джейн. Обе мои сестры замерли во времени, одна осталась вечной невестой, а вторая – вечным ребенком. Вот только я ничего не говорю об этом Марии, потому что ей всего девять лет, и матери, потому что она всю жизнь топила мелких и больных щенков, которых приносили ей ее борзые.

К середине лета матери удается добиться даже большего: меня и Марию приглашают ко двору, и мы втроем получаем возможность быть постоянными спутницами королевы, которая казнила мою сестру и отца. Мы возвращаемся ко двору желанными кузинами, но ни одна из нас, даже маленькая Мария, ни на мгновение не забывает о том, что нам надо быть постоянно начеку. Я стараюсь не думать о том, что сделала с нашей семьей королева, потому что иначе я просто схожу с ума. Мать ежедневно демонстрирует преданность ее драгоценной королеве и важность их родственных уз. Обращается она к ней не иначе как «моя дорогая кузина», чтобы никто не дай бог не забыл о том, что мы с ней родственники. Что в нас течет королевская кровь, но мы не требуем своей доли наследства.

Однако у нас есть еще кузины, о которых тоже никто не забывает: незаконнорожденная Елизавета, которая нынче пребывает под домашним арестом в Вудстоке, Мария Стюарт, проживающая во Франции и помолвленная с французским дофином, и Маргарита Дуглас, состоящая в браке с каким-то графом и пользующаяся самой большой милостью со стороны королевы благодаря своей часто и громко провозглашаемой любви к католицизму.

Наблюдать за тем, как кузины готовятся к ежевечернему выходу к ужину, не менее интересно, чем за костюмированным представлением. Елизавета должна быть здесь, занимать принадлежащее ей по праву место сразу за королевой. Она объявлена наследницей престола в завещании короля Генриха, и королева Мария не в силах это изменить. Она бы желала лишить ее этого права, но ей было сказано, что парламент никогда этого не одобрит. Почему парламент одобрил убийство Джейн, но не пожелал лишить Елизавету права наследования, известно только им самим и Всевышнему. Как бы то ни было, Елизавета была все еще под арестом, и, возможно, никогда уже не вернется ко двору.

Итак, королева занимает свое место, одна, во главе свиты своих фрейлин, маленькая приземистая фигура с квадратным добрым лицом, на котором появилось встревоженное выражение. Подождите! Вот и моя мать, вся увешанная драгоценностями, всегда в парчовом платье зеленого цвета, которое буквально кричало о том, что она – Тюдор. В линии наследников короны она следует за Елизаветой, а поскольку ее тут нет, то именно мать должна занять ее место сразу за королевой. Никто в процессии не смеет занять свои места, пока не выстроится тройка лидеров, и последней, совершенно неприглядным галопом, появляется леди Маргарита Дуглас, ранее известная как бастард Маргариты, королевы Шотландии, и ее двоеженца-мужа. Но этот титул уже в прошлом, потому что сейчас ее считают законным отпрыском королевской крови, по распоряжению королевы Марии, ну и Папы Римского, разумеется. Факт ее сомнительной родословной уже не имеет значения, самое важное – что об этом говорят. Так что если ее, дочь Маргариты, королевы Шотландии и старшей сестры Генриха VIII, признают законнорожденной, то она занимает место перед моей матерью, которая является законнорожденной дочерью Марии, королевы Франции, младшей сестры Генриха VIII. Но в своем завещании Генрих отдал предпочтение нашей линии, как и король Эдуард… поэтому вопрос о том, кто станет следующим наследником, остается открытым.

Как теперь разобрать, кто должен идти сразу за королевой? Точно, не я. И никто из остальной свиты, ожидающей ужина.

Дальше все сводится к молчаливой рукопашной. Леди Маргарет законнорожденная грубо отталкивает меня в сторону, чтобы пройти и встать передо мной, я же делаю шаг назад, изображая уважение и хорошие манеры. Она – фаворитка королевы Марии, верная подданная римской католической церкви, которая громко и часто заявляет о преданности и верности своей кузине, нынешней королеве. Это крупная женщина с густыми седеющими волосами, убранными под старомодное арселе. Всю свою жизнь она прожила вне милости старого короля, то и дело попадая в Тауэр и выходя оттуда, и за это время привыкла добиваться своего локтями. Рядом с ней я кажусь утонченной дочерью или даже внучкой. Я тонкая, изящная, мне тринадцать лет, законнорожденная дочь известной своей красотой королевы Франции из рода Тюдор. И я отступаю назад перед ней с легким терпеливым вздохом, выглядя при этом во сто крат более царственно, чем она, с бурчанием расталкивающая всех вокруг.