– Все уехали, – сказала я, когда он встал и поклонился, чтобы поприветствовать меня.
– Нам тоже пора ехать? – спрашивает он. – Моя мать сказала, что мы уже можем вернуться домой?
– Она сказала, что наши подданные заперли ворота и что твой отец арестован.
Он выглядит потрясенным.
– Я должен был его предупредить, – пробормотал он. – Или поехать вместе с ним. Если бы только я поехал с ним, бок о бок, как истинный сын!
– Ты пьян, – язвительно замечаю я. – И ты ничего не знаешь.
Он кивает, будто я только что сказала ему что-то интересное.
– Ты права, – отзывается он. – В обоих высказываниях. Я действительно пьян. И я правда ничего не знаю. – Он тихо смеется. – И я готов поклясться, что сегодня половина Лондона будет пьяна, и они тоже ни о чем не будут знать. И больше всего они не будут знать о нас, о Дадли.
Гилфорд пил несколько дней в своих комнатах в башне Бошамп, без своей свиты, без друзей. Только двое слуг поднимали его с постели по утрам и укладывали вечером. Ему тоже не позволяют выходить за пределы его жилища, из чего я делаю вывод, что он стал таким же пленником, как и мы, ожидающим помилования от леди Марии.
Его мать пребывала в молчаливом бдении в моих покоях, и ее общество нельзя назвать ни приятным, ни полезным. Я вернулась к своим книгам. Какое странное ощущение, когда тебе нечего делать.
Мне запрещено покидать Тауэр, ворота по-прежнему закрыты, но внутри крепости я могу гулять, где мне заблагорассудится: по лужайке до часовни, в комнатах для хранения документов, в садах и конюшнях. Мне нравится по вечерам прохаживаться по крепостному валу между башнями, смотрящими на воду. Прохладный воздух немного притупляет боль в животе, у меня все еще идет кровь, и я все еще не здорова. Что-то постоянно отравляет меня. Мне думается, что я не поправлюсь, пока отец не заберет меня домой, в Брадгейт. Мне стали сниться сны о том, что я лежу в своей спальне с окнами, выходящими на озеро, но вот я просыпаюсь и слышу гул города и низкие небеса и понимаю, что дом по-прежнему далеко.
Однажды я слышу грохот у ворот башни Байворд и выглядываю в окно, чтобы посмотреть на въезжающих. Ими оказываются около полудюжины заключенных, окруженных охранниками. Снаружи стены собралась толпа, и я слышу ее крики, которые стихают, только когда ворота захлопываются и запираются на замок. Спустя некоторое время я могу рассмотреть лицо заключенного, который шел первым. Господь Всемогущий, им оказался мой свекор, Джон Дадли. Он идет, гордо расправив плечи, держа шляпу в руке, и вскоре становится ясно, что другие заключенные оказываются его сыновьями. В этот момент я благодарю небеса, что среди них нет моего отца. Дадли были арестованы, но мой отец на свободе. Он непременно встретится с нашей кузиной, принцессой Марией, и объяснит ей, как все это произошло, попросит о моем помиловании. Я благодарю Бога, что во всем этом деле будут винить Дадли. Потому что это был их план, и это известно всем. Это они не скрывали своих немыслимых амбиций, и теперь они получат по заслугам.
Заключенных разделили: мой свекор отправляется в башню Святого Томаса, а сыновья были отправлены в башню Бошамп, чтобы разделить жилье и судьбу их брата, Гилфорда. Я наблюдаю за тем, как они спускаются вниз по лестнице, опуская головы, чтобы не удариться о низкие потолки, и не чувствую ни сочувствия, ни страха за их судьбу. Джон Дадли сопротивляется, пытаясь присоединиться к сыновьям, а самый младший из них, Генри, плачет. Наверное, Гилфорд будет рад снова увидеться с братьями, вот только он скоро узнает, что постоянное пребывание в опьянении и неведении никак не может помочь в его ситуации.
Подумав, что мне лучше вернуться в свои комнаты, я обнаруживаю, что вся моя одежда и книги были собраны и убраны и что теперь я буду жить в доме мистера Натаниэля Партриджа, тюремного надзирателя Тауэра. У него симпатичный домик, выходящий окнами на внутренние дворики Тауэра, с садами, а мне отведены хорошие, большие комнаты. Со мной по-прежнему три мои фрейлины и слуга. Меня эти перемены совершенно не трогают, о чем я и говорю мистеру Партриджу и его жене:
– Меня совершено не интересует демонстрация власти и богатства. Главное, со мной мои книги, и я могу молиться. Мне больше ничего не нужно.
Жена надсмотрщика быстро кланяется, правда, поклон этот гораздо проще, чем те, которыми она меня встречала до ареста Дадли. Сначала это меня ужасно сердит, но потом я вспоминаю о том, что это тоже показуха и демонстрация власти и что мне не должно быть до этого дела.
– Оставьте меня, – тихо говорю я. – Я буду работать.
Мне надо написать обо всем, что происходило со мной за эти дни, и отправить это письмом принцессе Марии. Мне кажется, что я должна объяснить ей, что моя коронация была не моей идеей, и если она готова игнорировать предсмертное желание моего кузена, покойного короля, то я готова снова стать простой подданной и не стану оспаривать ее права на корону. Господь мне свидетель, мы, Тюдоры, видели достаточно перемен при дворе, чтобы научиться их принимать. Ее собственная мать была подвергнута забвению и обвинена в заключении фиктивного брака, с лишением ее всех титулов. Да и она сама уже дважды за свою жизнь переходила из статуса принцессы к леди. Кому, как не ей, понимать, что и мой титул может быть присужден мне и отнят с равной легкостью и что тут моя совесть чиста.
На следующий день со стороны окон моей спальни я услышала суету. Прижав лицо к окну, я увидела молодого лорда Генри Гастингса, хилого мужа Екатерины Дадли. Судя по всему, он уезжал из башни Бошамп, где сидели братья Дадли. Генри смеялся, пожимал руку какому-то мужчине, который явно привез бумагу о его освобождении. Констебль Тауэра, сэр Джон Гейдж, тоже стоит рядом с ними, сжимая шляпу в руках. Совершенно ясно, что молодой Генри снова стал важной особой, а не узником, обвиняемым в измене, вместе с родней его молодой жены. Ну конечно же, принцесса Мария непременно проявит милосердие к своим друзьям, а Генри дружен с ее гувернанткой, Маргаритой Поул, которая умерла в том самом месте, где эти люди сейчас обмениваются наилучшими пожеланиями.
Должно быть, Генри весьма рад покинуть Тауэр, трагичное место для всей его семьи. Когда он выходил из ворот Тауэра, навстречу ему шел другой человек. Они прошли мимо друг друга как абсолютные незнакомцы, и я тогда подумала, что этот входящий будет незнаком и мне. Но потом я поняла, что Генри Гастингс, разумеется, не признается в знакомстве ни с каким человеком, который сейчас входит в Тауэр.
Мой муж сказал, что он пьян и ничего не знает, но дело в том, что пришли времена, когда в неведении пребывало большинство, и это же большинство предпочитало не признавать былые связи и знакомства. Теперь все, некогда гордившиеся знакомством с Дадли, будут делать вид, что никогда их не знали. Вот и Генри Гастингс будет игнорировать любого человека, входящего в Тауэр. Он и так оставил позади себя отца, который все еще был пленником Тауэра. Сейчас вообще небезопасно иметь знакомых или друзей, поэтому Генри проходит мимо идущего навстречу мужчины, незаметно изменяя свой путь, чтобы оказаться от него подальше, и отворачиваясь, чтобы не встретиться с ним взглядом.
Я улыбаюсь, наблюдая за этим представлением, затем пристальнее вглядываюсь в новоприбывшего. Сначала я не узнаю его: эта низко опущенная голова, медленная поступь, он похож сразу на всех, кто входит сюда последнее время. У них у всех потерянный вид, опущенные плечи, словно в попытке казаться ниже. Так кто же этот человек, бредущий в тюрьму? Кто-то из моих неудавшихся советников, кому сейчас приходится расплачиваться за свои прегрешения? Я вижу только его макушку и затылок, но мне почему-то кажется, что я точно его знаю. Что-то было очень знакомое в том, как он держал плечи и подволакивал ноги… И тут я вскрикиваю.
Я бью по толстому стеклу окна, колочу ладонями по деревянным ставням. Я кричу, но он не слышит меня. Этот сломленный человек, которого я сейчас вижу в окне, – единственный, кому я еще могу доверять.
– Отец! Отец! Отец!
Я прошу разрешения поселить отца в моих комнатах. Конечно, это глупость с моей стороны, потому что он больше не гость королевского дома, а я – не королева, чтобы распределять комнаты. Я нахожусь под домашним арестом, а он – заключенный, отправленный в камеру.
Теперь я понимаю, что вокруг меня изменилось решительно все. Отцу мало того, что не позволили жить со мной, мне даже запретили с ним видеться. Тогда я требую разрешения встретиться с матерью.
– Но ее даже нет в Лондоне, – неловко отвечает тюремщик Тауэра, мистер Партридж. – Мне очень жаль вам об этом говорить, ваше… – и он мнется, не зная, как ко мне теперь обращаться. – В общем, ее нет.
– А где же она? – спрашиваю я. – Вернулась домой?
– Нет, она не в вашем доме, – отвечает он, говоря медленно и тщательно подбирая слова. – Она отправилась к королеве, чтобы вымолить у нее прощение.
Нахлынувшая на меня волна облегчения чуть не заставляет меня расплакаться. Ну конечно! Она поговорит со своей кузиной и добьется помилования для отца. Хвала небесам!
– Она пришлет за мной и за отцом. И мы отправимся домой, в Брадгейт.
– Я очень на это надеюсь.
– А где королева?
Он застывает, как будто думая, что мне лучше об этом не знать.
– Она в пути, – осторожно отвечает он. – Она направляется в Лондон, не торопясь. Медленно.
– Я тоже хочу с ней увидеться, – смело говорю я. В конце концов, она же моя кузина! Когда-то я была ее маленькой фавориткой. Она знала, что я пребываю в иной вере, но все равно дарила мне красивые платья. Теперь я жалею, что не была мягче по отношению к ней, указывая на ее заблуждения. Но что бы между нами ни случилось, мы кровные родственники. Я должна с ней поговорить. Мне лучше объяснить ей все напрямую, без посредников. Я писала ей письма, но, наверное, мне стоит просто с ней поговорить и попросить прощения лично.
"Последняя из рода Тюдор" отзывы
Отзывы читателей о книге "Последняя из рода Тюдор". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Последняя из рода Тюдор" друзьям в соцсетях.