Глава третья

— Нет, молодой человек, в прежние времена гипноз в лечебных целях почти не использовался! — Поплавский доброжелательно посмотрел на студента, задавшего ему вопрос. — И мне приятно отметить вашу начитанность. Действительно, римский историк Страбон писал о случаях исцеления египтян во сне, в храме Серапсиса, и греческий историк Диодор Сикулос подтверждал это своими свидетельствами: египтяне верили, что богиня Изида лечит молящихся ей только во сне. Чувствуете разницу?

— Видимо, люди не знали о возможностях гипноза?

— Ошибаетесь, знали. Иное дело, что знали лишь посвященные, и те скрывали свои знания от большинства, ибо они давали власть над людьми, укрепляли их веру в сверхестественное, мистическое. Особенно гипноз практиковался при так называемых "чудесных исцелениях". В обстановке религиозного экстаза с помощью внушения у субъектов, предрасположенных к истерическим реакциям, устранялись такие функциональные нарушения, как глухота, слепота, потеря речи, разного рода параличи и многое другое.

— Ух ты! — выдохнула аудитория чуть ли не единым вздохом.

Лекции доцента кафедры нейрофизиологии Поплавского студенты старались не пропускать. Причем на них зачастую пробирались и студенты старших курсов, которые затевали дискуссии с преподавателем то о наследственной гипнабельности, то о физиологии условного рефлекса, то ещё о какой-нибудь интересующей их теме. Советская наука была ещё так молода и так жадно стремилась все узнать.

Не упускали случая поприсутствовать на лекции красавца-доцента и студентки, считавшие себя неотразимыми и пытающиеся вновь и вновь штурмовать твердыню, много лет считавшуюся неприступной. Ян Георгиевич упорно хранил верность своей жене, чем мог похвалиться далеко не каждый преподаватель.

Поплавскому было тридцать четыре года. Он не отличался особенно высоким ростом, но большие черные глаза в густых, загибающихся кверху ресницах придавали его лицу выражение некоей загадочности, а худощавая стройная фигура наводила на мысль о предках-аристократах. Никто точно не знал, но ходили слухи, что Поплавский — внебрачный сын польского графа…

Ян слухи не опровергал, только посмеивался.

На вопросы любопытных студенток, есть ли у Яна Георгиевича любимая женщина, он исправно отвечал:

— Есть. Это моя жена.

Жить с женой десять лет и не пытаться ей изменить! К тому же все знали, что и Татьяна Григорьевна Поплавская увлекается наукой — можно только посочувствовать, какая скукотища царит в этой семье! Наверняка она страшна, как смертный грех, или просто бесцветная. Какая-нибудь сушеная вобла в очках и с "гулей" на затылке. Никто не мог вообразить её писанной красавицей. Такие в науку не идут!

Знали бы они, как ошибаются! Из тоненькой, худосочной от недоедания девушки с мальчишеской после перенесенного тифа стрижкой Татьяна превратилась в красивую женщину с отличной фигурой и пышными темно-русыми волосами, которые на работе, конечно, она-таки закалывала на затылке. А вот очков ей уж точно не требовалось. Она могла видеть как угодно далеко не только с открытыми, но и с закрытыми глазами.

Рождение дочери Варвары ничуть Танину фигуру не испортило, разве что скруглило некоторую угловатость.

Поплавские некоторое время работали вместе в лаборатории Головина, ютившейся тогда в двух небольших комнатушках, и их до рабочего состояния доводили сами немногочисленные сотрудники.

Собираясь иногда вместе на праздники, и Головин, и Поплавские с ностальгией вспоминали то время, когда у них, кроме этих двух комнатушек, ещё ничего не было, а вместо денег они получали продуктовый паек.

Потом Ян перевелся на преподавательскую работу в медицинский институт, но порой сам вел прием особых больных, которых подбирал для него тесть, профессор Подорожанский. Собственно, он лишь считался тестем — Татьяна была его падчерицей, но общие взгляды на науку профессора и бывшего его студента, а теперь коллеги, делали их с Яном более близкими друг другу, чем если бы они были родственниками по крови.

Решение уйти из лаборатории Ян принял под влиянием своего сна, одного из тех, что снились ему редко, но обычно перед решающими событиями, случавшимися с ним. Его далекий предок, многочисленный "пра", говорил с ним о себе, показывая события из своей жизни, словно, предупреждал: учись на моих ошибках.

Причем вначале прадед не называл своего имени и выглядел намного старше Яна, а позднее в снах его навещал сверстник, разве что странно одетый. Странно, но не бедно.

Прадеда звали Сильвестром. Ян посмотрел в святцах. Имя означало в переводе — лесной, дикий. Кто же его так назвал? Выяснилось, он сам, ибо от рождения прозывался Феодором, но судьба заставила его не только пуститься в бега, но и сменить имя.

Значит, и раньше князьям несладко приходилось. Феодор Стародубский стал Сильвестром Астаховым. Фамилию взял по матери. Именно в её роду появлялись на свет люди, отмеченные особой печатью, — способностями, не каждому человеку свойственными, — склонные к ясновидению и умению излечивать недуги, даже ученым врачам неподвластные.

Его отец Георгий Поплавский погиб на службе в армии, так и не узнав, что у него родился сын. Жили они с матерью в нищете, на далеком прикарпатском хуторе, и, задавленная нуждой, его красавица-мать умерла рано, не успев поведать сыну о его корнях и предках.

Янек думал, что остался на земле один-одинешенек, без каких бы то ни было родственников, но судьба, по-видимому, сжалилась над ним. В огне революции и гражданской войны он встретил девушку, которая оказалась пусть его дальней, но родственницей. И, главное, что она сделала для Яна вернула ему его корни. Иными словами, рассказала Поплавскому его родословную, отчего он перестал чувствовать себя таким одиноким. Будто после их разговора духи умерших предков взяли над ним покровительство и порой в трудные минуты являлись ему, чтобы помочь или научить пользоваться даром, который достался ему в наследство, чтобы уже Ян передавал его своим детям и внукам…

Кто был его отец, как погиб, Ян думал, что уже не узнает никогда. Но мир велик и… тесен. Встретившаяся ему юная родственница княжна Ольга Лиговская рассказала, что Янек был не просто сыном безвестного солдата, но внуком князя, который отказался от сына, когда тот женился по любви на простой крестьянке. То есть матери Янека.

Его дед и бабка по материнской линии трагически погибли от рук разбойников, а их дочь была вынуждена прервать свое обучение в городской женской гимназии. Возлюбленный её не оставил, женился на черноокой Ганне и переехал на её хутор, но что он мог дать ей, сам нищий, лишенный отцом наследства.

По мнению крестьян, Ганна Поплавская слишком много о себе мнила. "Коровий князь" — издевались над Яном хуторские мальчишки. И он невольно стал подозревать, что рассказы матери о князе-отце всего лишь придуманная ею красивая сказка.

Но вот он встретил Ольгу, и та подтвердила:

— Да, Янек, твой отец был правнуком петербургской княжны Елизаветы Астаховой, которую твой прадед, польский шляхтич Поплавский, увез из-под венца…

Ян был благодарен Ольге. Не потому, что княжеские корни давали ему какое-то преимущество перед другими советскими людьми. Скорее, теперь они бы лишь навредили ему, но он мог с чистой совестью попросить прощения у своей покойной матери за то, что ставил под сомнение её рассказы.

Подумать только, возможно, где-то до сих пор жив его дед князь Данила Поплавский… Но лучше об этом не знать. Чтобы не подвергать опасности свою жизнь и жизни близких, не стоит Яну никогда об этом даже упоминать.

Перед его глазами был пример самой Ольги, которая много лет живет по чужим документам и помнит только она, да живущий в Швейцарии дядя Николай Астахов, что никакая она не Наталья Сергеевна Романова, в девичестве Соловьева, а Ольга Владимировна Лиговская…

А сон был таков. Ян увидел старорусский деревянный терем. Стояла темная летняя ночь, и его зрение во сне было особым, ночным. Он видел, как кошка, ясно и отчетливо.

Люди в тереме давно спали, виднелся лишь слабый свет висящих перед образами лампад. И в одном самом верхнем окошке горела свеча. Вот из того окошка и выбрались на крышу две фигуры: мужская и женская. Они остановились на краю крыши, и мужчина крепко привязал женщину к себе.

Даже издалека было видно, как напугана женщина. И как мужественно пыталась она преодолеть свой страх. Мужчина взял её за руку и шагнул вниз. Связывающая их веревка натянулась, женщина вскрикнула, но мужчина рванулся вверх движением пловца, гребущего короткими саженками, и они полетели.

— Нет, не может быть! — Ян проснулся среди ночи от собственного крика. — Люди не летают!

"Если ты и вправду так думаешь, зачем кричишь? — прозвучал в его голове насмешливый голос прадеда. — Откуда тогда сказки пошли про ведьм, что на помеле летают? А оттуда, что церковники не хотели, чтобы в душах верующих поселялись сомнения, будто летать могут только ангелы. И клеймили летающих, как могли. Вот народ и стал сочинять, что такие полеты — от лукавого. Мол, верующий не взлетит. А если летает, значит, либо ведьма, либо колдун, взявший на подмогу себе нечистую силу. Летать на Руси — всегда грехом было…"

— А как же у нас аэропланы летают?

Прадед на это ничего не ответил, видно, про аэроплан не знал. Сказал только:

— Летают немногие. Свою силу осознавшие. Тот, кто попытается пойти за ними, не будучи к этому готов, погибнет…

Ян не заметил, как опять погрузился в сон. И опять увидел тот же терем. Но уже не ночью, а рассветным утром. И женскую фигурку, осторожно ступившую на скат крыши. Вот она перекрестилась, раскинула руки, шагнула в пустоту, на мгновение рванулась вверх, но неумолимая сила земного притяжения бросила её вниз…

"Моя жена", — услышал он тоскливый голос прадеда, а потом увидел языки пламени, треск ломаемых ворот и крики разъяренной толпы: "Выходи, проклятый колдун!". И увидел убегающего в ночь Сильвестра Астахова.