Когда-то с ними начинал работать муж Тани и товарищ Головина Ян Поплавский. Ян — обладатель редкого дара магнетизма, мог бы тоже принести немало пользы их делу, но когда, проработав с Головиным всего год, он ушел на преподавательскую работу в мединститут, Федор с удивлением поймал себя на том, что невольно с облегчением вздохнул. И даже не потому, что они были бы как два медведя в одной берлоге, а скорее потому, что Поплавского не удалось бы держать в неведении, как его жену, хотя Татьяна Григорьевна и была женщиной незаурядной.

Может, кое в чем Ян был прав, Федор так до конца и не избавился от некоторого пренебрежения к простому народу, которое он успешно скрывал. Но он прекрасно видел все закулисные игры вождей, их свару, борьбу за власть и повторял фразу некого мудреца, что всякий народ заслуживает своего правителя.

Странно, что этого пренебрежения он не распространял ни на Катерину, ни на Яна, хотя оба были выходцами из крестьян.

"Они сумели подняться над своим классом, — объяснял Головин самому себе. — Каждый из них сам по себе незауряден, а Катерина, как теперь выясняется, настолько впечатлительна, настолько тонко организована, что можно подозревать в ней некий аристократизм, крестьянам не свойственный. Конечно, неплохо бы провести с нею в лаборатории парочку сеансов гипноза. Что бы в стране ни происходило, семьи Головиных это не должно коснуться!"

Вообще-то Федор считал, что с его близкими ничего плохого не должно случиться, так как он и его исследования слишком нужны новой власти. Но тут же память услужливо подсовывала ему примеры, как с толпой прочих-разных пропадали в безвестности многие талантливые ученые, и тогда Головина обдавало могильным холодом и мысль начинала отчаянно метаться: "Надо сделать так, чтобы ничего подобного со мной не произошло!.."

В первый же год семейной жизни у Головиных родился сын Всеволод. От предыдущего брака у Кати оставался сын Павел, а у бывшей жены Головина Матильды в Германии росло два сына от Федора. На этот раз Головины мечтали о девочке, но, выходит, опять бы не дождались…

Когда Наташа вошла в больничную палату, Федор сидел возле жены и держал её руку в своей. Катерина и вообще была очень белокожей, а сейчас выглядела вовсе бледной. И от того малоузнаваемой.

Федор так испугался случившегося с женой, что впервые за пять лет совместной работы обратился за помощью к Френкелю. Одного звонка Семена Израилевича хватило, чтобы с Головиной стали обращаться как с принцессой крови… или женой высокопоставленного чиновника. Она лежала в отдельной палате и имела квалифицированную сиделку, которую Головин на время своего посещения отослал прочь.

— Знала бы ты, как напугала меня моя хохлушечка, — пожаловался Федор Наталье, не выпуская руку жены. — Кажется, я поднял на ноги весь аппарат ОГПУ.

Конечно, он откровенно хвастался, и обе женщины это понимали, но согласно кивали головами, потому что обе считали: мужчины, как дети, и надо временами быть к ним снисходительными.

"Что же с нею такое случилось? — мысленно недоумевала Наташа. — Вряд ли её обидел Федор или сыновья… Да и не за утешением она приходила. Хотела выговориться. Что-то Катюша узнала такое, что стало для неё кошмаром. Уж не объявился ли Черный Паша?"

У них давно не было друг от друга секретов. Первый муж Катерины — в прошлом контрабандист по кличке Черный Паша — десять лет назад бежал в Австралию с женщиной, в которую влюбился, работая в тех самых органах, которые курировали теперь работу её второго мужа.

Он вел дело учительницы Светланы Крутько. Ее обвиняли чуть ли не в контрреволюционной агитации только за то, что она прочла своим ученикам невинное стихотворение Гумилева. Поэта казнили за контрреволюционную деятельность, а его стихи запретили.

Черный Паша Светлану спас и увез из России, но перед отъездом устроил все дело так, чтобы оставляемая им семья не пострадала: органы до сих пор не знали, что Дмитрий Гапоненко — Черный Паша, майор НКВД — жив, а не погиб при исполнении особо важного государственного задания. Вряд ли он стал бы рисковать и объявляться в стране, которая считала его геройски погибшим. Тогда в чем же причина Катиной болезни?

А Федор между тем с обожанием посмотрел на жену и признался Наташе:

— Скоро десять лет, как мы женаты, а я все ещё влюблен в нее, словно мальчишка… Ладно, раз врач сказал, что теперь здоровье Катюши вне опасности, я могу вернуться на работу. Дисциплина в нашем ведомстве сами знаете какая. Только на два часа в больницу и отпустили… Хорошо, Таня Поплавская сегодня дежурит, на неё лабораторию можно с чистым сердцем оставить.

Он поцеловал Катерину и заторопился к выходу.

— Эксперимент у них сегодня, — пояснила Катя. — Я уж гнала его — вижу, разрывается между мной и работой. Кстати ты пришла.

— А я, между прочим, все думала, отчего это с тобой случилось, уж не Федор ли всему виной?

— Что ты! Федя слишком аристократ, чтобы обидеть женщину. Он помешан на своем гипнотизме. Знаешь, я ему не сказала, в чем дело. Соврала, что расстроилась из-за соседки, которую арестовали. То есть я, наверное, черствая, но на самом деле меня её арест не слишком взволновал — мы не дружили. А взяли её за сущую глупость — привередливому покупателю она сказала: "Чтоб ты подавился этой колбасой!" Он оказался коммунистом, и ей присобачили антисоветсвую агитацию: пожелала смерти члену партии.

— Но тогда… не мальчишки ли набедокурили?

— Как можно! Севку от Жюля Верна не оторвать. Веришь, другие мальчишки читают, восхищаются, ну и все, а этот… Вчера показал мне чертеж дирижабля с мотором какой-то странной формы и стал доказывать, что у этих летательных аппаратов будущее…

Она замолчала и виновато улыбнулась.

— Увлеклась. Ты же знаешь, о своих детях я могу говорить часами. Ну а Пашка если где и пропадает, так известно наверняка — у Оленьки Романовой. Вот и все "огорчения", что могут доставить мне сыновья… Нет, Наташа, мое потрясение имеет совсем другие корни. И оно настолько велико, что я растерялась: как жить дальше? Иной раз гибель идеала обходится человеку дороже, чем гибель материальная…

— Катюша, ты говоришь загадками. Я впервые тебя не понимаю… Скажи хоть, ты оправилась от удара?

— Как сказал мудрец, и это пройдет! И хотя это ещё не прошло, но острота притупилась. Я чувствую себя лучше, а в душе будто выжженная пустыня… Приподними мне подушку, я попробую сесть. Всю спину отлежала.

— Кать, а тебе можно?

— Можно. И сама сядь. В ногах правды нет. Помнишь, ты говорила, что над страной будто черная туча нависла?.. Ну, в тот день, когда я сказала, какой пронзительной синевы над нами небо. Я ещё подивилась твоему сравнению, ведь сама ничего такого не чувствовала. Дурочка, я даже посмеялась над тобой.

— Ничего страшного, бывает.

— А я ведь считала себя недостойной чести жить в такой стране, как наша. В партию не хотела вступать, потому что ощущала свою вину перед ней. Вышла замуж за контрабандиста, разбойника, прожила с ним пять лет…

— Катюша, ты опять разволновалась.

— Подожди, дослушай. Ты предчувствовала, а, оказалось, мы давно уже живем под этой самой тучей. Вся наша страна — одна большая тюрьма!

— Тише, Катенька, тише, — Наташа успокаивающе погладила подругу по руке.

— Даже Алексей Максимович, даже он… Ты знаешь, кем он был для меня: величайшим писателем, сверхчеловеком!

— Ты говоришь о Горьком?

— О Горьком. Мой идеал. Борец. Буревестник!.. — Катерина с силой потерла лоб, будто стирая с него нечто грязное. — Вчера у нас из наркомата уволилась одна женщина. Тоже переводчица. Мы с ней были хорошими товарищами. Я думала, что знаю о ней все, а оказалось, что она со мной ничем сокровенным не делилась…

Катерина ненадолго замолчала.

— Я, конечно, знала, что она была женой врага народа, но потом, когда его арестовали, она подала на развод. Как бы принародно отреклась от него… Наши её жалели и не осуждали, мол, жена за мужа не отвечает. Каждая могла оказаться на её месте, не распознать в близком человеке врага…

— А сколько они прожили вместе?

— Кажется, лет пять. Когда его арестовали, их дочери было четыре года.

— И все пять лет он так умело маскировался?

— Погоди, не перебивай. После разговора с нею у меня в мыслях такой разброд. Даже не знаю, почему она вдруг решилась мне это рассказать? Но она объяснила, что все время чувствовала вину передо мной. Ведь если не верить никому, как жить?

Катерина облизнула пересохшие губы.

— Оказывается, она никаким обвинениям в его адрес не поверила и уже соглашалась разделить с мужем все его невзгоды, как он ухитрился передать через верных людей приказ: публично от него отречься и немедленно подать на развод. Она две ночи проплакала, все не могла решиться — как так, взять и предать его! Наконец, ради дочки, сделала это…

Наташа заторопилась подать подруге стакан воды, сама чувствуя волнение от её рассказа.

— Катюш, может, потом поговорим?

— Пожалуйста, Наташа, потерпи ещё немного. Я ведь после услышанного и спать не могу. Всю ночь не спала, ворочалась… Так вот, эта женщина ценой мнимого предательства вроде все сохранила: хорошую квартиру, работу, а в душе, говорит, будто умерло что-то. Начальство её очень ценило, ведь она такой преданной делу партии оказалась. Никто даже подумать не мог, что она не только не отреклась, но и всячески поддерживала с ним связь. Везде, где могла, подрабатывала, чтобы ему посылку передать. А однажды — через знакомого из НКВД — смогла организовать встречу с ним. Телом за это заплатила, но, думаю, муж её простит…

Наташа вытерла платком крупные капли пота, выступившие на мраморном лбу Катерины.

— Слаба ты еще, Катя.

— Ничего, мне уже лучше. Эта женщина, моя подруга, вчера уехала к мужу, который накануне сбежал из лагеря…