–  Если я сегодня не успею разобраться с рождественскими подарками, мне придется никому ничего не дарить, – вздохнула Джиджи. – Вот это, по-моему, подойдет Билли. – Отложив в сторону кофточку, она взяла в руки полупрозрачное черное кружево, пришитое к тонким шелковым бретелькам, и помахала им у Саши перед глазами. – Эта вещица начала двадцатых годов, тогда они назывались «комби». Видишь, это лиф и широкие штанишки, соединенные вместе. С ними надо надевать черный пояс и черные шелковые чулки. В этом есть что-то французское, правда? Я уже надписала карточку. Хочешь послушать?

–  Конечно, – сказала Саша с завистью. У нее был такой же размер, что и у Билли, и это комби было бы ей в самый раз.

–  «Куда она ходила?» – это заголовок, – сказала Джиджи и начала читать: – «Ее звали Нора. Да, Нора - какое простое, хорошее имя. Благодаря этому имени она пользовалась полным доверием самых мнительных и хитроумных мужчин – казалось бы, кто, как не они, должны были понимать ее лучше, но ведь мужчины такие дураки!

Они верили ее обаятельной застенчивой улыбке, ее огромным бесхитростным глазам и робкому румянцу и не задумываясь отдавали ей свои сердца. Откуда им было знать, что под закрытыми блузками со стоячими воротничками и строгими юбками в складку Нора носила черный кружевной комби? Нору следовало бы запереть в высокой башне, а ключ забросить подальше. Почему? Да потому, что стоило очередному ее любовнику впасть в тот глубокий, полный удовлетворения сон, какой давала лишь ночь с Норой, как она ускользала из постели и отправлялась в такие места, какие и не снились ее возлюбленным. И там она танцевала в одном комби и маленьких золотых туфельках – танцевала с мужчинами, которых ей не суждено было больше никогда увидеть, ибо наутро они отправлялись в плавание, но не могли забыть ее и никогда не переставали думать о ней, – танцевала до тех пор, пока не зайдет луна и не забрезжит рассвет. (Конечно, выходя из дома, Нора надевала поверх комби меховой плащ с капюшоном, чтобы не шокировать таксистов.) И к тому моменту, как просыпался ее возлюбленный, Нора всегда оказывалась опять в своей постели – и разбудить ее можно было только поцелуем. Множеством поцелуев! О да, ее было слишком много для одного мужчины – этой танцующей Норы с легким, неверным и прекрасным, таким любвеобильным сердцем».

– Джиджи! – Саша вдруг зарыдала. – Джиджи, ты не можешь подарить это Билли! Признайся, что ты приготовила это для меня. Ну, скажи же, скажи, что ты просто хотела посмотреть, понравится ли мне!

– Ах, Саша, перестань плакать! Конечно, это для тебя. Только для тебя, а ни для какой Билли. Но подарок еще не упакован. И я еще ничего не нарисовала.

– Ты все это можешь сделать потом, – всхлипнула Саша. – Только позволь мне примерить.

Через пару минут она вернулась – Нора, которую даже Джиджи не могла бы себе вообразить, – и, обхватив руками подругу, закружила ее по комнате.

– Ты выглядишь божественно! – восторженно выдохнула Джиджи, когда Саша наконец отпустила ее. Джиджи долго искала для подарка Саше нечто такое, что могло бы ее поразить – ее, которая целыми днями демонстрировала нижнее белье. – Тебе осталось только раздобыть меховой плащ – и ночь твоя!

– А что додумают об этом мои неревнивые мормонские подружки? В мормонском раю случится беда, это уж точно. Если, конечно, ты не найдешь по такой вещице для каждой.

– Она единственная в своем роде, как и все мои вещи.

– А что ты на самом деле подаришь Билли?

– Вот это!

Джиджи развернула сверток тяжелого шелка цвета старого золота и накинула на себя прямо поверх джинсов и свитера. Вещь была ей немного длинна, а небольшой шлейф просто лежал на полу. От самых плеч до низа живота на шелк было нашито воздушное кремовое кружево, из него же были и широкие рукава с фестонами. Тут и там кружево прикреплялось к шелку темно-синими бархатными бантиками.

– А это что такое?

– Это лучшая и самая редкая из всех моих вещей. На самом деле это нарядное платье; в начале девятисотых годов в таких платьях женщины принимали своих близких подруг. Надеюсь, ты не считаешь, что это немного слишком?

– Для Билли это будет прекрасно. А карточку ты надписала?

– Нет еще. Тут надо придумать что-то очень тонкое… В этом платье я представляю себе Билли в ее новом парижском доме, вот таким зимним днем разливающей чай прямым наследникам прустовских героев. Или где-нибудь в плавучем доме в Кашмире, или, может, в Шотландии, в какой-нибудь слишком дождливый день, когда не хочется даже охотиться на куропаток…

– Билли не охотится на куропаток.

– Ах, Саша, вечно ты понимаешь все слишком буквально! Это платье – для любого случая, когда женщине хочется выглядеть особенно блистательно и немного загадочно. А вот эта пижама – для Джессики. Мне она мала, значит, ей будет в самый раз, – добавила Джиджи, беря в руки бледно-розовую муслиновую вещицу, отороченную густыми многоярусными оборками по вороту, рукавам и низу штанишек длиной до середины икры. – Это французская пижама, двадцатые годы… Как думаешь, подойдет ей?

– А достаточно она эротична? – спросила с сомнением Саша, поправляя бретельку на своем черном кружевном комби.

– Белью необязательно всегда быть эротичным. Эта вещь очаровательна, и Джессика такая же. А вот это – для Эмили Гэтерум, – добавила Джиджи, показывая Саше черный бюстгальтер с острыми чашечками, в которых были оставлены отверстия как раз напротив сосков.

– Ой, нет!

– Пожалуй, ты права. На самом деле это для меня. Голливудская мода шестидесятых! Эмили такого не поймет.

– И что ты собираешься с этим делать?

– Вам так не терпится это знать, мисс Невски? Эта деталь туалета была известна под названием «боевое облачение куртизанки» – и не вздумай отнять ее у меня. Нечего так жадно на меня смотреть, мне эта вещь нужнее, чем тебе. Иди-ка лучше переоденься и отдай мне твой рождественский подарок, мне нужно упаковать его и закончить карточку. И еще мне надо писать карточки для Долли, Билли, Джессики и Мэйзи. А вот еще комбинация для Джози Спилберг – шелк с шифоном, тридцатые годы – смотри, какой восхитительный шоколадный цвет. Джози – единственная женщина, которая по-прежнему носит комбинации. А эти полотняные и кружевные нижние юбки – для Эмили и всех моих подруг. Господи, как же я смогу за сегодняшний день написать столько карточек? Да еще ты меня отвлекаешь! Посмотри на часы.

– Джиджи, я помогу тебе завернуть все твои подарки – ты знаешь, что я это классно умею, – если только ты позволишь мне взять это все в студию, чтобы показать другим девушкам. Ну, пожалуйста! Только на один день! Ведь до Рождества еще далеко. Я прослежу, чтобы все было в порядке.

– Ты правда думаешь, что это может быть интересно другим девочкам? – спросила Джиджи, борясь с искушением.

– Никакого сомнения. Я всегда считала, что хорошим моделям, демонстрирующим нижнее белье, надо быть поупитаннее, чем всем прочим, иначе вещи на нас будут висеть. Но иногда, особенно перед Рождеством, все мы начинаем комплексовать, что мы недостаточно костлявые и не похожи на сильфид. Да-да, даже Сашу Невски иногда одолевают сомнения! Девочкам будет очень кстати узнать, что носили женщины до изобретения колготок.

–  Ну, ладно… но только на один день. И не бери мой лифчик. Он мне может понадобиться.

–  Такие лифчики они видели, Джиджи. Их до сих пор выпускают, и у половины женщин в «Де-Моэн» такие есть, – заявила Саша. – Они называются «Субботние особые».


–  Это обычная рождественская меланхолия, я о ней много читала в журналах, ничего особенного в этом нет. Скорее наоборот – если бы мы от нее не страдали, стоило бы всполошиться, – неубедительным голосом говорила Дон Левин, перехватывая поясом хлопчатобумажный халат, который только что набросила в помещении для переодевания манекенщиц салона «Херман Брозерс». – Правда, в журналах ничего не пишут о том, почему это я вдруг набрала почти килограмм вокруг талии – при том, что до Рождества еще несколько недель. Но, может быть, Энн Ландерс еще напишет что-нибудь о психологической прибавке веса в преддверии Рождества… Вдруг это что-то вроде ложной беременности?

Дон говорила с сомнением в голосе. Густые светлые волосы сияющими волнами падали ей на плечи, а прямая челка лезла прямо в печальные голубые глаза.

– Все это чушь собачья, и не пытайся найти себе оправдания, – ответила Сэлли Смарт. – Если ты прибавила килограмм, а мне отсюда видно, что так оно и есть, то это только потому, что ты съела восемь тысяч калорий жира, который не усвоился, – так объясняет это моя мама. Она считает своим материнским долгом говорить мне такие вещи, которых никто другой не скажет. – Заправив пряди каштановых волос за уши, Сэлли сморщила веснушчатый носик. – Так что не утомляй меня своими жалобами и брось заниматься самообманом.

– Вот спасибо, Сэлли, ты меня очень утешила, – обиделась Дон. – Ты настоящая дочь своей матери, больше мне нечего сказать. И она тоже заслужила иметь такую доченьку. Кстати, она не сказала тебе, что прыщик у тебя на подбородке с каждой минутой растет и к Рождеству как раз созреет? Впрочем, это неважно, у тебя ведь нет в этот вечер свидания!

– «На Рождество веселым будь, о всех печалях позабудь!» Вы что, паршивки, не учили этой песенки в школе? – спросила Роза Молена, третья манекенщица, и вдруг с ужасом уставилась на свои ноги. – У меня варикозные вены, – ошеломленно выдохнула она. – О господи, вот и конец всей карьере! Ну-ка, быстро кто-нибудь скажите мне, что в двадцать два года не может быть варикозных вен!

– А вот и нет, – поспешила возразить Сэлли. – Они могут появиться в любом возрасте. И заткнись насчет хорошего настроения, иначе пойдешь со мной за подарками моим племянникам – а их девять человек, поганцев этаких.

– А я думала, ты их обожаешь, – заметила Дон.

– Только не в Рождество! Дети получают роскошные подарки, они заранее предвкушают этот счастливый день, они обожают распевать свои дурацкие песенки, а нам, взрослым, приходится им подыгрывать, потому что у нас не хватает духу отказать им в удовольствии. И попробуй только еще раз сказать, что у меня растет прыщ на подбородке!