В гостиной Елены я увидела мужчину примерно моего возраста – на вид ему было лет так тридцать. Коротко стриженные русые волосы, серый пиджак с синим отливом, застегнутый на все пуговицы, хлопчатобумажные брюки и очки в железной оправе придавали ему сходство с самодовольным членом ультралевой партии. Он сидел на мамином желтовато-коричневом диванчике в стиле Итан Аллен и держал в руке чашку кофе. На моих нардах громоздился магнитофон: я нарочно держала у Елены свои нарды, чтобы во время семейных обедов можно было перекинуться в партию с Хамиром, парнем моего брата.

– Джесси! – удивленно воскликнула мать, увидев меня. – Мы же договорились встретиться в среду!

– Во вторник. Ты сама так сказала, мам.

– Я сказала в среду. Вот, у меня даже в дневнике записано. – Она показала свой кожаный органайзер, где красными чернилами было нацарапано: «Ср: Обсудить с Джесси недвижимость». Буквы были огромными: даже гость, наверное, сумел прочитать.

– Прости, – промямлила я и вскинула брови. – Конечно, из-за какой еще причины ты могла меня позвать?..

– По какой причине, – поправила она и бросила на меня выразительный взгляд, типа не пререкайся с матерью. Затем попросила меня сесть и подождать: у Мэтью осталось всего несколько вопросов. Он брал у нее интервью для статьи, которую, видимо, разместят на каком-нибудь сайте левого движения. Перед уходом он долго и занудно объяснял, что считает мою маму провидицей, которая помогла сформироваться движению «Искусство ради искусства».

Через несколько дней мать позвонила и сообщила, что дала Мэтью номер моего телефона.

– Он окончил Калифорнийский университет, – сказала она, словно это все объясняло. – Кажется, у него очень большое... м-м... достоинство, если ты понимаешь, что я имею в виду. Ты, наверное, видела, как он...

– Мама! Еще одно слово, и меня стошнит в конверт. Я запечатаю его и пошлю тебе по почте.

Елена имела обыкновение вмешиваться в мою жизнь, когда та становилась скучной; а вот когда жизнь у меня так и кипела, она, напротив, скучала. Когда на следующий день позвонил Мэтью и пригласил меня в кино, я, к своему удивлению, согласилась. Со времени моего последнего свидания прошел почти год.

Мыс Мэтью встретились у кинотеатра «Лос-Фелис III» и посмотрели иностранный фильм с труднопроизносимым названием. Маленький зал размером со шкаф был почти пуст. Как до, так и после фильма наш разговор был сух, как поп-корн. Думаю, мы одинаково заколебали друг друга. Однако Мэтью оказался настойчивым. Обменявшись еще тремя сообщениями, мы пошли на выставку фотохудожницы Синди Шерман, проходившую в Лос-Анджелесском окружном музее искусства. Пару дней спустя Мэтью прислал мне е-мейл, приглашая пообедать с ним в среду. Я хотела отказаться под каким-нибудь благовидным предлогом, но тут в дело вмешался Генри.

– Мама говорит, что он классный, – с ходу выдал Генри, когда я сняла трубку.

Я приглушила звук телевизора.

– Привет, Генри. Может, и классный – по ее стандартам.

– Что ты имеешь в виду?

– Помнишь маминого любовника, латвийского поэта? Ну, он еще жил с нами все лето?

– Еще бы! Я однажды застукал его нагишом. Он сидел на сушилке и стирал свою единственную пару порток. После этого я даже задумался, не сменить ли мне ориентацию на традиционную. – Было слышно, что где-то работал спортивный канал. Значит, Генри действительно за меня переживает: раньше он никогда не звонил во время трансляции матча. – Послушай, сестренка, последнее время ты отказываешь себе во всяких развлечениях.

Я спросила, с чего он взял, что на свидании с Мэтью будет весело.

– Ни с чего, но ты стала...

– ...такая скучная! – завопил Хамир. Он схватил телефонную трубку.

– Пожалуйста, займись сексом, дорогуша. А то ты вгоняешь меня в тоску.

И негодник положил трубку.

Из всех парней брата Хамир был моим любимцем. Родители Хамира еще до его рождения эмигрировали в Лондон. Его отец был иранским мусульманином, а мать была родом из Индии и исповедовала индуизм. Хамир являл собой образец образованного, продвинутого в духовном плане и открытого гея. Я, Брин и Сесил считали его красавцем. У него были черные глаза, смуглая кожа и лукавая улыбка. В отличие от Генри, который мог надеть коричневый ремень с черными ботинками, Хамир предпочитал тона от Гуччи, фирменные джинсы и праздничные рубашки от Хьюго Босса. Он постоянно подкалывал меня из-за одежды (я в этом плане мало чем отличалась от Генри), давал советы насчет прически и макияжа, иногда водил на танцы. Мне в нем нравилось все: непочтительность; уверенность в том, что никто в Соединенных Штатах не готовит карри лучше его «мамочки»; манера танцевать – он двигался так, словно снимался в голливудском фильме. Я сходила с ума по его акценту, и моя мать тоже. Хамир часто употреблял прикольные словечки из британского сленга – «кошелка», «потрясный», «лох». Моим любимым выражением было «оборзеть» или «очуметь» – так он говорил, когда случалось что-то очень хорошее.

Генри знал, что я нахожу его нового друга очаровательным.

– Только не верь кабельному телевидению, – предупредил он год назад, когда мы всей семьей обедали в любимом китайском ресторанчике моего отца. – Далеко не все голубые мечтают официально узаконить свои отношения и усыновить ребенка.

Наши родители любили устраивать совместные семейные трапезы. Вот уже двадцать лет нам с Генри приходилось терпеть эту пытку. Наверное, родители считали себя прогрессивными, но их постоянная грызня ужасно утомляла. Уж лучше бы после развода они перестали разговаривать друг с другом. Любая нормальная пара так бы и поступила.

Отец прочистил горло и изрек:

– Знаете, с некоторых пор я полюбил смотреть «Слово на букву «Л»». – Он обернулся к Генри. – Замечательное шоу.

Мой брат бросил на меня взгляд, в котором читалось: «Джесс, лучше бы меня пристрелили», – а мать заявила:

– Как истинный глава семьи, ваш отец полагает, будто лесбийский секс имеет к нему какое-то отношение.

Она подлила себе в бокал вишневого вина.

– Между прочим, мне о лесбийском сексе известно побольше, чем тебе, Елена! – Отец гневно указал на мать свиным ребрышком по-китайски.

– Сомневаюсь, Мартин, – ответила она и разразилась уничижительным смехом.

Я попросила родителей сменить тему, прежде чем разговор успел стать совсем уж тошнотворным. Я не сомневалась, что каждый из нас по-своему неплохо разбирается в вопросах лесбийского секса.

Итак, именно благодаря вмешательству Генри я отправилась на очередное свидание с Мэтью. Когда мы поедали саг панир в индийском ресторанчике неподалеку от моего дома (будь здесь Хамир, он бы презрительно фыркнул и заявил, что это «отстойная жратва»), Мэтью начал напрашиваться ко мне домой: услышал, что я собираю изделия из стекла Бленко, а он, мол, тоже интересуется антиквариатом. Я несколько раз повторила, что это стекло достать совсем не сложно – я знаю магазинчик на Ла-Бриа, где его завались, но мои слова не возымели никакого эффекта. После обеда я предложила заплатить за себя, но Мэтью отказался наотрез. «Все-таки Брин права, – подумала я, глядя на то, как он достает карточку «Американ экспресс». – Если не спать с парнем на первом же свидании, то твоя цена резко возрастает».

– Ну так что? – спросил Мэтью, когда мы подъехали к моему дому.

– Что? – не поняла я.

– Не пригласишь меня к себе? Хочу посмотреть на стекло Бленко.

Я вскинула глаза на темные окна своей квартиры. Да, давненько уже у меня никого не было. Да и Брин будет довольна, что меня пригласили в ресторан...

– Ну ладно, – сказала я, забирая остатки еды, захваченные из ресторана. – Почему бы и нет?

Я провела для него целую экскурсию, объяснила на примере одной карамельной вазочки из стекла Бленко, как определить, когда было изготовлено изделие – в семидесятые или значительно позже. Потом мы уселись на тахту, и разговор постепенно перешел с коллекционных предметов из стекла на другие темы. Мы начали рассуждать, есть ли будущее у газетных изданий, или с развитием Интернета они исчезнут. Я считала, что не исчезнут: ведь газету можно подержать в руках, ощутить ее материальность, можно отложить и сохранить. Кто же захочет показывать внукам распечатанный файл в качестве иллюстрации к поворотным событиям эпохи, к той же трагедии 11 сентября? Но Мэтью сказал, что я сильно заблуждаюсь, потому что узнавать новости с интернет-сайтов и дешевле, и удобнее. Он пошел бубнить об астрономических ценах на бумагу и немедленную отдачу, и я догадалась, что подобный разговор он заводит уже не в первый раз. Я заскучала, а Мэтью разглагольствовал все с большим жаром. Через десять минут он пригубил пива и наконец вспомнил, что не один в комнате.

– Недавно я звонил твоей маме, чтобы задать ей несколько уточняющих вопросов для статьи, – сказал он.

– Да? – протянула я.

– Она рассказала мне о твоей подруге Камил.

Я вперила в него пустой взгляд, но он не понял намека.

– Сесил, – поправила я.

– Извини. Как бестактно с моей стороны. Сесил, значит. После ее смерти ты ужасно переживаешь, да? Думаешь, что никогда больше не сможешь завести близких отношений? – Он положил руку на спинку дивана, заведя ее за мою шею. – Представляю, в каком ты состоянии.

– Неужели? Что, твоего лучшего друга тоже сбило такси?

– Нет, не в том смысле... Я выразился метафорически.

– А... Что ж, спасибо за понимание, Мэтью.

Он сменил тему и несколько минут пересказывал статью, которую сочинял о Елене. Глядя на него, я почувствовала себя неловко. Ведь парень просто хотел проявить участие. Поэтому когда он нагнулся ко мне, чтобы поцеловать, я не стала сопротивляться.

Поцелуй показался мне каким-то странным. Его губы отдавали пивом и были тверже, чем я ожидала, – словно переплетные скобы. Но через несколько минут я оттаяла. «Может, Мэтью не так уж и плох, – подумала я, заметив, что теперь он дышит чаще. – Нравится же ему стекло Бленко...» Рука Мэтью сползла с шеи мне на грудь. Я слегка изогнула спину в знак того, что разрешаю к себе прикасаться.