Ему пришлось отвлечься и от одного, и от другого, когда дверь с шумом распахнулась, и в кабинет ворвался Андрей Горин. Лицо его было перекошено от гнева, и сейчас сильнее, чем обычно, он напоминал своего отца. Губы его так же влажно кривились, и он нервно поправлял то очки, то галстук.

— Ты мудак! — крикнул с порога Андрей.

Дверь он оставил открытой, а свое тело бросил на мягкий удобный диван.

— Ты последний, мать твою, мудак! — он пожевал губами, снял очки, близоруко прищурился, снова нацепил очки на нос и брезгливо добавил: — Поц!

Закс приподнял бровь и не без саркастичной интонации уточнил:

— Ты сейчас обо мне так смачно?

— А ты видишь варианты? — Андрей обвел взглядом кабинет и ухмыльнулся.

— Ясно. Что случилось?

— Ты совсем охренел? — взвизгнул Горин. — Ты еще спрашиваешь? У меня под носом пи**ишь бабки с чугунки и сидишь с невинным видом папы римского.

Несколько секунд Виктор молча смотрел на партнера и прикидывал, насколько тот завелся. Судя по всем показателям, легко читаемым на его лице, это был еще не предел, но остановить надвигающуюся бурю будет сложно. Он медленно встал с кресла, захлопнул дверь и подошел к бару. Вынул бутылку коньяка и коротко бросил:

— Есть еще виски и ром. Будешь?

Андрей скорчил презрительную гримасу.

— Думаешь, накачаешь меня и уболтаешь? Ясный пень, я не могу лакать коньяк литрами, как ты и твой дружок Ольховский.

— Не бойся, мама в Лондоне, не заругает, — ухмыльнулся Виктор и плеснул в два бокала. — Значит, нарыл все-таки, да? Долго искал?

— Долго, ты хорошо умеешь прятать хвосты. Но мир не без добрых людей, — с силой оттолкнул протянутый бокал Горин.

Закс пожал плечами и отошел к своему столу. Поставил отвергнутую выпивку рядом. Вторую порцию зажал в ладони и медленно отпил. Потом поднял глаза и выпалил:

— Ты, Андрюша, прекрасно знаешь, что это за завод, и почему я так сделал. Собственно говоря, только ты и знаешь.

Стекла очков Горина ярко блеснули, скрыв его взгляд.

— И давно мучаюсь вопросом. Почему только я? Об этом еще знал отец. А теперь только я. Или ты посмеешь утверждать, что тот пожар — случайность. Пожар, в котором сгорели еще его баба и их «плод любви». Старый идиот! Но не маразматик, чтобы заживо уморить всех.

Андрей замолчал в ожидании ответа.

Закс раздумывал немного дольше, чем нужно для того, чтобы пауза осталась незаметной. И утяжелял ее тем, что не сводил взгляда с лица Горина-младшего. В сущности, дикость. Весь этот разговор — сам по себе дикость. Как и его жизнь, которая все перемолола в кости и мясо внутри него.

— Следствие признало пожар несчастным случаем, — спокойно проговорил Виктор. — Если бы было что-то другое, мы знали бы. Что до чугунки — это завод моего отца. Из-за него… Короче, Андрей, не мне тебе объяснять!

— Не объясняй! — выплюнул зло Горин. — Верни мне мою долю. Просто верни. Или я скажу Лизе, что ты грохнул ее отца, мачеху и сводную сестру. И учти, это причинит ей гораздо меньшую боль, чем если я скажу ей, что ты почти каждую ночь торчишь в «Носороге». О том, что умеют тамошние девочки, наслышан весь Питер.

— Бл*ть, Андрей! — психанул Закс. — Сдурел? Завод принадлежал моему отцу. Твой его тупо отжал. Да, пожар случился вовремя. Но какого х*я меня в этом винить? Думаешь, он никому не мешал больше? И за каким хреном я должен с тобой делиться?

Горин вскочил с дивана и уперся в столешницу, нависнув над Виктором.

— В том-то и дело, что вовремя. Очень вовремя. Для тебя особенно, — он брызгал слюной и сверкал глазами. — Заключить сделку со мной тебе было с тысячу раз проще, чем с отцом. Что ты и сделал десять лет назад. И ты будешь со мной делиться!

Последующее произошло за долю секунды. Андрей выхватил бокал из рук Закса и выплеснул содержимое ему в лицо.

— Или ты, мудила, отдаешь мне мою долю за все эти годы. Или…

Через мгновение его очки, ловя солнечные лучи своими линзами, летели куда-то в сторону. Как и он сам. Закс встал из-за стола, и, медленно разминая пальцы, обошел его и приблизился к Горину.

— Или что? — угрожающе спросил он. — Доказать — ты уже ничего никогда не докажешь. Как и я не докажу, что прежде, чем отправиться к Боженьке, твой отец замочил моего. Крутая была история, в духе боевиков. Считай это репарацией.

Сплюнув в сторону, совсем как его отец десять лет назад, Андрей утер ладонью кровоточащий нос и, раздувая ноздри, прохрипел:

— Не докажу. Три трупа останутся на твоей совести. Но у меня достаточно других доказательств. Мир изменился, Закс. Сейчас правят бал, сам знаешь кто. А они любят разбираться в бумагах и цифрах. Мои бумаги им точно придутся по душе.

— Ну, рискни. Рискни, рискни. Только учти, что и тебе нехило достанется. Мы так с тобой завязаны, что один всегда потащит за собой другого. Знакомо, да?

— Я тебя предупредил, — процедил Андрей, поднялся, опрокинул в себя бокал коньяка и вышел из кабинета.

Закс смотрел, как за ним захлопнулась дверь. Потом отер лицо. Движение вышло рваным и нервным.

— Двадцать процентов, — тихо проговорил он себе.

Двадцать процентов, которые имел Андрей от чугунолитейного завода, были теми же двадцатью процентами, какие получал Петр Горин пятнадцать лет назад. Все честно, все справедливо. Было тогда и будет сейчас. Иначе хоть в кровь разбейся — все зря.

Во всем остальном договор соблюдался неукоснительно — пополам. Но не здесь. Потому что это больше, чем «чугунка». Это его собственный крест.

Закс слишком хорошо помнил тот день, когда все закончилось. Дружба, молодость, пафосная вера в человечество. Отец пришел домой и удивленно сказал матери: «А меня Петр кинул». Это потом уже превратилось в какую-то войнушку. А тогда все было по-домашнему — горечь рядом с женой. И иллюзия прежней жизни, когда еще не веришь в то, что ей пришел конец.

Был завод, с которого все начиналось. Разорившийся, выкупленный за бесценок. Иван Закс ставил его на ноги самостоятельно. Потом к нему присоединился лучший друг, с которым они с детства разве что не срали на соседних горшках. Потом лучший друг неудачно вложился в транспортную компанию. Прогорел к чертям. И решил поднажиться за счет того, кто доверял ему безоговорочно. Он никогда не контролировал финансы. Этим занимался Иван Иванович. Но в один прекрасный день часть средств была инвестирована в подставную фирму, которая покрывала фактически обанкротившееся предприятие Горина. Когда кто-то решает, что имеет право на большее, ничто не остановит его от того, чтобы протянуть руку и взять это большее. И началась разборка века в рамках отдельно взятого предприятия. Потому что Закс-старший не мог не заметить того, что происходило. Первое, что он сделал, это объявил о своем уходе из компании, которую они основали вдвоем. А это значило, что он уводит свой капитал. И крах Петра Михайловича становился неминуемым.

Никто никогда не узнает, каким образом Горин переоформил документы на владение заводом. Впрочем, Виктор приблизительно представлял. Горины были вхожи во многие двери — чиновничьи, правительственные… Но тогда… Тогда это все казалось каким-то бредом, какого быть не может. Иван Закс угрожал судом, физической расправой, чем-то еще. А потом его не стало. Его просто застрелили на охоте. Несчастный случай. Виктор очень хорошо знал, как устраивают подобные несчастные случаи. В те времена бизнес честно не делался. А случайностей не существует в природе.

Сморгнув непрошенное воспоминание, он вернулся к столу и снова плеснул себе коньяка. Выпил залпом, отер ладонью рот. Он научился ненавидеть. Тогда научился. Десять лет понадобилось, чтобы почти забыть. И при этом не забывать ни на минуту. Потому что он не знал, он не знал, он, мать твою, не знал, что на той гребанной даче был еще кто-то, кроме Петра Горина! Стало известно только через пару часов после расправы, когда отзвонились ребята и рассказали о двух трупаках — матери и дочери. Обе были найдены на втором этаже дома. Случайные пули.

Вот тогда начался ад.

— Двадцать процентов, — мотнул головой Виктор, снял со спинки стула пиджак, накинул его на плечи и поплелся к двери.

Через сорок минут он уже входил в «Носорог».

В этот вечер в гостиной было на удивление шумно. Отовсюду раздавались зажигательные бразильские ритмы. В глубине зала, на небольшом подиуме у шеста танцевала сальсу Северина. Уследить за быстрыми, ритмичными движениями ее бедер было почти невозможно. Вокруг обнаженных ягодиц взлетали и опускались бесчисленные нити темно-синей густой бахромы. Такой же бахромой был обшит неглубокий лифчик, почти не скрывающий ее дрожащих в живом пульсе танца грудей с темноватыми сосками. Страусиные перья в прическе соблазнительно подрагивали вслед движениям девушки.

Она мелко переступала ногами. Вертелась вокруг шеста, скользила вдоль него, вскидывая руки и призывно раздвигая колени, отталкивалась от серебристого металла. И без остановки вращала бедрами.

Глаза ее загорелись, когда на сцене оказались двое мужчин из присутствующих в гостиной. Заводясь все сильнее, она кружилась между ними. Наклонялась вперед и распутно прижималась по очереди к мужским брюкам, которые начинали заметно, недвусмысленно топорщиться.

Северина отстранилась и снова сделала шаг сначала к одному из мужчин. Взяла его ладони и провела ими по своей возбужденной груди, животу, ягодицам. Глубоко запустила его руки между плотно сдвинутыми бедрами, будто втягивая их в себя. Откинула голову и страстно изогнула спину, замерев на бесконечно долгое мгновение под повисшую паузу в музыке.

Едва раздались новые звуки, Северина резко выпрямилась, с горловым стоном отлепилась от мужчины и проделала то же самое с другим.

Зрители неистовствовали. Опираясь на шест, она похотливым взглядом смотрела на них, будто приглашая на подиум следующего.