Но, по сути, этот брак ничего не изменил. Их отношения давно перестали быть чем-то, в чем оба нуждались.

Еще некоторое время после этого звонка Закс гипнотизировал бокал. Потом отставил его в сторону и посмотрел на часы. Можно ехать домой. И провести вечер перед экраном ноутбука, завалившись спать пораньше. Можно затащить Алекса в какой-нибудь бар и забухать на пару. И в этом случае раньше полуночи дома они не будут. А можно поехать в «Носорог». И тогда сон раньше утра ему не грозит. С его кошмарами — самое то.

Закс не любил спать. Во сне он уставал и выматывался сильнее, чем за день. Сон медленно разрушал его психику. Во сне ему являлись мертвые. Неизбежно, год за годом. Каждую ночь.

Значит, «Носорог». Ok. Если быть честным с собой, то можно чем угодно отмазывать желание снова увидеть вчерашнюю «Северину»… но главного это не изменит. Вот уже почти сутки, как он думает о ней. Ей-богу, Виктор Закс никогда не был завсегдатаем подобных заведений. Снимать проститутку, пусть и элитную, для избранных, ему казалось сродни признанию себя неполноценным. Но, в сущности, в чем его полноценность? В том, что он не спит ночами, лишь перед утром забываясь тревожным сном? И так уже больше десяти лет? Похрен. Святым он никогда не был.

Часом позднее Виктор Закс вошел в мужской клуб «Носорог», куда накануне его привел Ольховский. Рекомендации банкира Александра Ольховского стоили немало. Будь ты хоть десять раз князем Монако — в «Носорог» без рекомендаций постоянных членов клуба не пропустят.

Девочек в гостиной, как и посетителей, было еще немного. Северина стояла в самом центре, низко облокотившись на дубовый стол с проигрывателем. В пачке бледно-бирюзового цвета, с отрезанным короче, чем принято, фатином, и атласных стрингах, она подтанцовывала в такт «Танцу маленьких лебедей» в современной обработке, громко льющемуся из колонок. Идеально гладкие волосы рассыпались блестящими струями по плечам и тонким белым рукам. На ногах сверкали стразами стрип-босоножки с лентами, несколько раз обмотанными вокруг щиколоток, как на пуантах.

Закс усмехнулся, наблюдая за ней, пока она не видит его. И подумал совершенно нелепо и неожиданно: элитная или с улицы — шлюха есть шлюха. Каким бы красивым ни было лицо, на нем лежит отпечаток бл*дства, не стираемый за давностью лет. Прошел вглубь зала — чтобы она заметила его. И направился к барной стойке. Себе виски. Ей — дайкири. Что она любила, ему, в сущности, было плевать.

Подняв голову, чтобы посмотреть на нового клиента, Северина присвистнула и призывно улыбнулась Заксу. Он подмигнул в ответ и кивнул головой, указывая ей на стул рядом. От понимания намеков напрямую зависел ее заработок. Она оттолкнулась от стола и, легко ступая на пятнадцатисантиметровых шпильках, приблизилась к бару.

— Тебе идет. Балетом никогда не занималась? — бросил Закс, делая жест бармену, кому придвинуть бокал с коктейлем.

— Нет, не занималась. Гимнастикой занималась, — отпила коктейль. — Вы быстро вернулись. Я раньше не встречала вас здесь. Вам у нас понравилось?

— Мне ты понравилась, — звучало более чем прямо. Он покрутил в руке стакан с виски, но взгляда от девушки не отрывал. — Не позвонила почему?

Северина облизнула губы и приблизила их к лицу Закса. Долго разглядывала черные расширенные зрачки его глаз.

— Я собиралась, — сказала хриплым шепотом. — Вы пришли раньше.

— Я решил, что все же хочу получить некую компенсацию за испорченную рубашку, — коротко хохотнул Закс.

Довольная улыбка заиграла на губах Северины. Она томно моргнула и, взяв его за руку холодными пальцами, повела за собой на второй этаж. Провела по мягкому ковру коридора, заглушающему шаги, и толкнула тяжелую дверь.

Ее комната представляла собой декорацию утопического фильма. Все в ней было огромным. Окно во всю стену, кровать в половину комнаты, стол, заставленный профессиональными игрушками и соответствующими атрибутами, кожаное кресло с фигурной спинкой, прозрачная дверь в ванную и зеркальный потолок, такой же, как и в гостиной особняка.

Войдя в комнату, девушка щелкнула выключателем. Зажегся торшер с приглушенным светом.

— Еще есть дневной. Тебе как больше нравится? — спросила она.

Взяла со стола лохматое перо и прижалась спиной к стеклу окна. Медленно провела пером по лицу, шее, вдоль линии корсета и начала медленно расстегивать крючки другой рукой, продолжая ласкать себя пушистыми ворсинками.

— Оставь так, — произнес он, имея в виду то ли освещение, то ли ее одежду. И некоторое время еще следил за движением пера по ее коже. Потом шагнул ближе и заскользил над лифом кончиками пальцев, впервые ощущая, какая она гладкая и одновременно теплая и прохладная. Так бывает. Сейчас его пальцы были теплее ее тела. Он хрипло выдохнул и склонился к ней, приникнув губами к тонкой шее, на которой тревожно билась голубоватая жилка. Своим ртом он чувствовал это биение, отдававшееся в нем самом сладкой мучительной истомой. А потом заскользил по ней языком, прокладывая влажную дорожку от ее ушка к ключице.

Она откинула голову, уперлась затылком в стекло. Медленно повела пальцами по его спине, плечам, груди. Развязала узел галстука, расстегнула рубашку и стала неторопливо царапать остро отточенными ноготками его кожу. Вверх — вниз, вверх — вниз, вверх — вниз. Сначала грудь, потом захватывая живот. Спускаясь ниже, к пряжке ремня. Теперь ее ногти двигались по его коже вдоль пояса брюк, неглубоко проникая за него.

Мужчина хрипло выдохнул и задышал сквозь зубы. Дернул края корсета вниз, отчего затрещали несчастные крючки. Корсет упал на пол, к ногам. И глядя на ее обнаженное по пояс тело, Закс сверкнул глазами. Оказывается, огонь может быть серым, как серебро или ртуть. И обжигает не меньше языков желтого пламени. Его руки снова заскользили по ее обнаженной спине. Склонился, касаясь ртом ее шеи, груди, спускаясь к соскам. Сжал один зубами чуть сильнее, чтобы это не было болезненным. И чуть втянул его в себя. А пальцы опустились ниже, лаская теперь уже кожу под стрингами. Она прикрыла глаза и тягуче, на выдохе легко постанывала, плавно извиваясь по скользкому стеклу.

— Сними это, — низким грудным голосом произнес он, шаря ладонями по линии ее пояса и дергая вниз пачку.

Она послушно завела руки назад, пояс ослаб. Толкнула юбку вниз и качнула бедрами. Ткань легко упала к ногам абсолютно обнаженной Северины. Несколько бесконечно длинных секунд он просто смотрел на нее, и, казалось, этот взгляд засасывает ее в страшный омут, из которого нет и не может быть никакого спасения. Потом он медленно двинул рукой по внутренней стороне мягких белых бедер и коснулся пальцами клитора, чуть вдавливая его и теребя, но взгляда при этом не отрывал, желая видеть выражение ее лица. Потом глубже, к влагалищу, где было тепло и влажно. А потом стал водить туда и обратно, подразнивая и лаская. Подался к ней, вжав в стекло еще больше и прижавшись пахом к ее телу, чтобы она чувствовала — он возбужден не меньше.

Но она не только чувствовала, она видела это в чертах его лица, в его стальном взгляде. Ее глаза становились ярче от каждого движения его пальца, безошибочно находящего потаенные точки, прикосновения к которым делали ее еще более влажной. Стоны Северины становились громче и протяжнее.

Она не отводила своего блестящего взгляда. Не торопясь, сняла с Закса брюки, закинула одну ногу ему на бедро, стала водить прохладными пальцами у него в паху. Склонив голову к плечу Виктора, она покусывала его кожу, одновременно сокращая мышцы влагалища, умело возбуждая себя.

Едва он почувствовал эти движения, мир вокруг закружился. Придерживая женщину под ягодицами, он отлепил ее от окна и развернулся к кровати, опрокинув на постель. Быстрыми рваными поцелуями спустился по ее телу от шеи к животу. И ниже, по лобку, бедру, влажно касаясь языком того теплого, что пульсировало в ней и сводило его с ума. Подался вперед и накрыл ее телом, впервые найдя ее губы своими. И с наслаждением впился в ее приоткрытый красный рот, жаждущий поцелуев так же, как жаждала она — его.

Северина прикрыла веками глаза. Целовала, будто хотела выпить из него жизнь, прикусывая его язык, удерживала у себя во рту. Присасывалась к его губам жадным поцелуем изголодавшейся по ласке сучки.

Она прогибалась под Виктором, совсем не замечая тяжести его тела. Прижималась к мужскому паху, обжигающему ее лобок. Бедра ее соблазнительно двигались, тоже становясь горячими. Девушка шире расставила согнутые в коленях ноги, открываясь навстречу мужчине. И, наконец, он вошел в нее — заскользил, с облегчением ощущая, как она коротко вздрогнула под ним. Коротко, но крупно, всем телом, дернувшись так, что он заполнил ее всю, до самых краев. И одновременно узнал в себе нарастающий тугой ком возбуждения, соизмеримого лишь с тем, что он иногда испытывал, будучи подростком. Взял ее запястья, завел их вверх, прижал к постели и задвигал бедрами — ударяясь в нее так сильно, что, вероятно, мог причинять ей боль. Но об этом не думал. Думать не мог. Видел только ее лицо, в котором отразилось что-то звериное. И знал, что звериное сейчас и в нем.

Ее громкие стоны теперь напоминали патоку. Они были такие же сладкие, липкие, вязкие. Отдавались в ушах, дурманили, обволакивали их общее, одно на двоих извивающееся тело, которым они сейчас стали. Руки ее обмякли в его руках. Если он так желает, она и без них сможет довести его до исступления. Северина скользила языком по его лицу и шее, терлась затвердевшими сосками о его грудь. Стоны ее постепенно становились вскриками, отражающимися от его сильных уверенных толчков. Она отвечала на них, резко вскидывая бедра, ненасытно проталкивая его член глубже в себя.

Не выдержал. Склонился к ее груди, чувствуя невозможную, непреодолимую необходимость снова чувствовать вкус ее кожи — острых вишен сосков. Обхватил один зубами. Отпустил ее ладони, запустил руку туда, где их тела соприкасались жарче всего. И снова стал теребить влажный клитор, дурея от осознания того, как его собственные пальцы становятся мокрыми и скользкими. Лица не видел теперь. Но ее наслаждения ждал, прислушиваясь к мягкому, обманчиво хрупкому и одновременно такому полному сил и жизни телу.