Будто она не провела большую часть жизни, собственными глазами наблюдая так называемые преимущества супружества, подумала Лидия. Словно не она видела почти ежедневно женщин, заключенных в брачной тюрьме, где царят разбитые сердца, безвыходность, непостоянство и слишком уж часто чудовищное насилие.

– Что за такие особые преимущества у вас на уме? – спросила она. – Ваше великое богатство, вы имеете в виду? У меня есть все денежные средства, что мне требуются, и даже отложено кое-что на черный день. Или ссылаетесь на привилегии, которые дает титул? Такие, как одевшись по последней моде, участвовать в великосветских делах, где главное развлечение: Опорочь Ближнего Своего? Или вы подразумеваете доступ ко двору, чтобы я могла кланяться и расшаркиваться ножкой перед королем?

Он не отрывался от своего занятия, а тянул время, на сей раз мешая угли кочергой, раздувая мехи, чтобы заставить вспыхнуть эту груду.

Он управлялся с этим со знанием дела, словно человек, который проделывал эту работу долгие годы, хотя это было непритязательным занятием, ниже достоинства простого кучера, не говоря уже о королевском пэре.

Взгляд Лидии блуждал по его широким плечам, вниз вдоль мощной спины, сужающейся к стройным бедрам и ногам.

Она ощутила поднимающуюся волну желания. И нещадно задавила ее.

– Или, возможно, вы назовете привилегией обязанность жить в крайне узком своде правил, диктующих, что я могу, а что не могу сказать, сделать или подумать?

Герцог, наконец, поднялся и повернулся к ней, на лице читалось убийственное спокойствие.

– Вы могли бы принять во внимание мисс Прайс, ради чьих драгоценных безделушек вы рисковали своей жизнью, – произнес он. – Как герцогиня Эйнсвуд, вы могли бы дать ей приданое, чтобы она могла выйти замуж за свою симпатию.

Лидия открыла было рот, чтобы указать на ошибочность предположения, что, дескать, мисс Прайс нуждается в женихе не больше, чем сама мисс Гренвилл. Но тут подняла голову ее совесть и пронзительно захохотала: Да откуда тебе знать? И Лидия поймала себя на том, что молча пялится на Эйнсвуда, а в голове ее царит сумятица.

Что, если Тамсин питает склонность к Тренту? Всякий знает, что его средства весьма ограничены. Если они поженятся, им не на что будет жить. Впрочем, нет, Трент не интересует Тамсин с этой стороны, начала спорить со своей совестью Лидия. Он человек странный, а девочка испытывает любопытство и больше ничего, как ко всему и всякому на свете.

«Тогда каково будущее Тамсин? – мрачно вопрошала совесть. – Если ты подхватишь неизлечимую болезнь или с тобой приключится несчастный случай со смертельным исходом, что станется с ней?»

– Вы постоянно пишете о лондонских несчастных, – продолжил Эйнсвуд, пока она все еще билась над разрешением затруднений Тамсин. – В основном о несправедливости. Я полагаю, вам и не приходило на ум, что герцогиня Эйнсвуд может, если отдаст этому предпочтение, иметь в своем распоряжении значительное политическое влияние. У вас есть благоприятный случай застращать любого члена Парламента, чтобы протащить закон Пиля о столичной полиции, например. – Он подошел к книжной полке и стал рассматривать ее коллекцию «Ежегодной хроники». – Затем еще есть вопрос детского труда. Ведь это одна из ваших излюбленных тем. Наравне с санитарными условиями для народа и ужасным состоянием трущоб. И содержанием в тюрьмах. «Рассадники порока и болезней», как вы их назвали.

Лидия вспомнила Сару в поношенном и залатанном переднике, играющую в зловонных переулках, и детишек, с которыми она играла, с гораздо худшей участью.

Лидия вспомнила тюрьму Маршалси: вонь, грязь, болезни, неудержимо распространявшиеся из-за бедности…

Болезнь, добравшаяся до ее сестренки и убившая ее.

У нее перехватило горло.

– Образование, – продолжал его глубокий голос словно плетью сдирать живьем кожу. – Медицина. – Он повернулся к ней. – Вы знакомы с кузиной Трента, невестой графа Роунсли, которая строит больницу в Датмуре? (см. «Невеста сумасшедшего графа». 1995)

Учеба в школе… которую так сильно желала Лидия когда-то, книги, которые жаждала прочесть. Что бы сталось с ее образованием, кабы не Куид? Благодаря ему она получила знания и нашла свой путь в жизни, стала независимой. Но Лидия-то была сильной и решительной. А что с теми, кто иного склада? Теми, кто слаб, нездоров, нуждается в медицинской помощи, врачах, больницах?

– Вы могли бы что-то делать, вместо того, чтобы просто писать о несправедливости, – искушал Эйнсвуд.

Проведи он годы в изучении ее больных мест, он не смог бы точнее попасть в цель или метнуть свои словесные дротики с более разрушительной силой.

Лидия не понимала, когда и каким образом он успел так хорошо изучить ее. Она только знала, что в данный момент чувствовала себя самой эгоистичной женщиной в мире, отказывающейся от власти и богатства, преподносимых ей, чтобы с их помощью творить добро. И все только затем, чтобы сохранить личную свободу.

Где-то в его чудовищной рассудительности должен быть изъян, говорила она себе. Наверняка существовал ответ, который она могла ему дать, благопристойно осадив. Потому что не мог же он быть полностью прав, а она совсем не права. Она знала, что ответ – дорога к отступлению – была где-то там, в ее голове, где царила сумятица. Она почти могла…

От тяжелого удара в дверь неуловимые обрывки мыслей разлетелись в стороны. При втором ударе они улетучились прочь. Лидия уставилась на дверь, перебирая мысленно все знакомые ей ругательства.

– На кухню, – произнесла она строгим приказным тоном. – Ступай на кухню, Сьюзен.

Собака за дверью начала скулить.

– Думаю, Сьюзен требует свою мамочку, – высказал предположение Эйнсвуд. И направился к двери.

– Лучше не надо, – предупредила Лидия, когда он взялся за ручку.

– Я не боюсь собак, – заявил он. И открыл дверь. Сьюзен рванула мимо него, словно его не существовало, и кинулась к Лидии.

Собака понюхала руку Лидии, потом облизала ее.

– Ты не обязана быть милой, – приговаривала Лидия, набираясь терпения. – Ты не виновата, что он расстраивает тебя.

– Я тебя разве расстроил, Сьюзен?

Взгляд Лидии снова метнулся к герцогу.

Нахмурив брови, опустив уголки грешных губ вниз, он наблюдал за собакой:

– Уж слишком ты великоватая зверюга, чтобы толкаться на маленькой кухне такого крошечного домишки. Ничего удивительного, что ты такая нервная.

– Вовсе она не нервная! – возмутилась Лидия. – Все знают, что мастиффы…

– В Лонглендзе она бы бегала и резвилась на просторе. И играла бы с другими мастиффами. Хотела бы этого, Сьюзен? – ласково спросил он. Потом наклонился. – Хочешь завести дружков и носиться по обширным лугам и полям в компании других собак?

И издал негромкий мелодичный свист.

Сьюзен навострила уши, но отказалась повернуться.

– Сью-зен, – тихо пропел он. – Сью-ю-зен.

Сьюзен сделала круг вокруг хозяйки, замешкалась и остановила на нем взгляд.

«Гр-рр-рр», – прорычала она.

Лидия знала такое ее рычание. По крайней мере, угрожающим оно не было. Сьюзен просто ворчала.

Не смей, молча скомандовала Лидия. Не поддавайся ему тоже.

– Иди сюда, Сьюзен. – Эйнсвуд похлопал по колену. – Разве ты не хочешь подойти и откусить мне голову? Твоя мамочка хочет, чтобы ты покусала меня. Сью-ю-зен.

«Гррр-рр-рр», – отвечала Сьюзен.

Впрочем, она лишь притворялась, что ей трудно подойти, обманщица эдакая. Через мгновение, она как бы между прочим направилась к нему, сделав сначала вид, что ее заинтересовал угол стола, затем изучая угол ковра. Собака тянула время, но шла к нему.

Лидия наблюдала за ней с совершеннейшим отвращением.

– Я думала, у тебя есть вкус, Сьюзен, – пробормотала она.

Собака коротко оглянулась на Лидию, затем начала обнюхивать его светлость. Он застыл, согнувшись, с якобы успокаивающим выражением на лице, пока Сьюзен обнюхивала его лицо, уши, шею, расхристанную одежду и – конечно же – промежность.

Шея Лидии горела, и жар пополз во все стороны по телу. Сьюзен была крайне заинтригована, потому что запах ее хозяйки был на нем повсюду, так же как сама хозяйка пахла им. Эйнсвуд явно осознавал сей факт. На это указывало веселье в его глазах, когда они с Лидией встретились взглядами.

Она уже вся пылала. Проблеск юмора в зеленых глазах лишь раздул уже тлевший костер вспыльчивости.

– Мне хотелось бы знать, с какой стати вдруг вас озаботили несчастные, включая мою прискорбно испорченную собаку, – раздраженно заявила она. – С каких это пор вы стали Святым Эйнсвудом?

Он почесал Сьюзен за ушами. Сьюзен ворчала и отворачивалась, но голову подставляла.

– Я просто указал на несколько преимуществ, о которых вы не дали себе труд задуматься сами, – невинно произнес герцог.

Лидия обошла вокруг стола и решительно прошагала к камину.

– Вы играете на моих симпатиях, словно они струны арфы. Вы…

– А что вы от меня ждали? – отрезал он. – Честную игру? С женщиной, которая устанавливает свои собственные правила, когда ей выгодно?

– Я жду, что вы примете «нет» за ответ!

Эйнсвуд распрямился:

– Мне следовало знать, что вы испугаетесь.

– Испугаюсь? – повысила она голос. – Испугаюсь? Кого? Вас?

– Думаю, единственная причина вашего отказа от благоприятной возможности сделать пригодным мир по вашему разумению, это страх, что не сможете справиться с мужчиной, предлагающим эти возможности.

– Вы смогли выдумать всего лишь единственную причину, потому что ум ваш слишком узок, чтобы вместить в него что-то еще. – Она взяла кочергу и помешала угли. – С тех пор, как я призналась, что я девственница, у вас развился опасный случай рыцарства. Поначалу вы решили благородно отречься от меня. – Она выпрямилась и сунула кочергу на место. – А сейчас вы решили спасти меня от погибели, что было бы малость забавно, не будь вы таким окаянным упрямцем и не поступай так коварно.