Она стала сильнее извиваться и отдернула рот, и вот тут он соизволил отпустить ее, тем самым освободив свои руки. Но лишь затем, чтобы придержать ее голову, пока он снова ее целовал, по-настоящему пылко, как и хотел сделать с того момента, когда она начала дразнить его.

Он ощутил, как она напряглась, а губы сжались, отвергая его, и в душе у него зашевелилась тревога.

Она не умела целоваться, вспомнил он.

Она невинна, завопил внутренний голос.

Впрочем, то был голос совести, а он прекратил прислушиваться к нему полтора года назад.

Она разыгрывает его, подумал он про себя. Изображает непорочность. Она не неопытная девчонка, а взрослая женщина с телом, созданным для греха, сотворенным для него, для злого нечестивца, которым он и являлся.

Все же, если она желает строить из себя застенчивую девицу, он готов подыграть ей. Он смягчил поцелуй, перейдя от настойчивости и требовательности к терпеливому убеждению. Он точно также ослабил и объятия, заключив ее голову в ладони, словно держал плененного мотылька.

Вир ощутил, как по ней пробежала дрожь, почувствовал, как ее неподвижный неподатливый рот смягчился и затрепетал под его губами. И тогда на короткий миг его пронзила боль, словно кто-то вонзил ему в сердце нож.

Он списал эту боль на вожделение и обнял свою добычу. Потом притянул ее ближе, и она не оказала сопротивления. Ее рот, сдавшийся на его милость и оттого блаженно нежный, казалось, медленно загорался под его губами. И сам он горел в пламени, хотя для Вира это было целомудреннейшим из объятий.

По его разумению, заставляло его пылать не что иное, как эта новизна игры в невинность. Эта игра да нетерпеливое желание взять то, что обычно доставалось без всякого труда и даже маломальских уговоров.

Виру никогда не доводилось прилагать усилия, чтобы завоевывать женщин. Взгляд, улыбочка – и они твои – за монету или по обоюдному желанию – и всегда знают, все без исключения, что делать, поскольку опытные женщины – единственные, с кем он предпочитал знаться.

Ей же хотелось притворяться, что она ни в чем несведуща, и посему он играл роль наставника. Он учил ее, что делать, убеждая этот нежный рот открыться, мало-помалу пробуя ее, аромат обволакивал и его разум, пока аромат и вкус не смешались вместе и не закипели в его крови.

Вир сознавал, как бешено колотится его сердце, хотя он всего лишь углубил поцелуй, не более чем пощекотав прелюдию.

Безумный стук сердца вызван лишь нетерпением, порожденным ее игрой. И ради этой игры Вир позволил рукам медленно скользить вниз от безопасных просторов ее плеч вдоль гибкой линии ее спины к талии, которую он мог легко обхватить большими ладонями. Затем неспешно, ласково скользнул ниже к областям, коснуться которых мужчине было уже непозволительно и не столь невинно. И это только порочная игра вынуждала трястись его руки, когда они нежно исследовали щедрые формы ее ягодиц. И наверняка та же порочность заставляла его стонать, вжимаясь в ее рот, когда его вздыбленное естество упиралось в заковавшие ее одежды.

«Это уж слишком, – возопил резкий голос совести. – Ты заходишь слишком далеко.»

Не так уж и слишком, заверил бы Вир, поскольку она не вырывалась. Наоборот, ее руки скользили по нему, как бы пробуя на ощупь, словно ей впервые довелось обнимать мужчину, в первый раз ее рукам дозволялось блуждать по мускулистым плечам и спине. И все еще продолжая игру, она притворялась стыдливой и не осмеливалась путешествовать ниже его пояса.

Вир прервал поцелуй с тем, чтобы заверить ее, что ей не нужно изображать скромницу, но язык его не в состоянии был повернуться и произнести сии слова. Взамен, он спрятал свое лицо у нее на шее, вдыхая ее запах и покрывая поцелуями шелковистую кожу.

Вир ощутил, как драконша вздрогнула, услышал тихий удивленный вскрик, будто это все было для нее внове.

Но этого же не могло быть.

Она тяжело дышала, как и он, а кожа ее пылала под его губами. А когда он обхватил ладонями ее грудь, то почувствовал под ладонью затвердевший бутон под этим прискорбно скупым лифом. Ткани, чтобы скрыть ее тело, едва хватало, и он оттянул вниз все, что там имелось в наличии, и заполнил ладони женственной плотью, как мечтал об этом много-много раз.

– Красота. – Его горло болезненно напряглось. У него болело везде. – Ты такая красивая.

– О, боже, нет. – Ее тело вдруг застыло. – Я не могу… – Она подняла руки и схватила его за запястья. – Черт вас подери, Эйнсвуд. Это ведь я, вы, пьяный идиот. Это я, Гренвилл.

К изумленному смятению Лидии, Эйнсвуд в ужасе не отпрянул.

Наоборот, у нее заняло черт знает сколько времени оторвать его руки от своего бюста.

– Это я, Гренвилл, – повторила она раз пять, а герцог продолжал ласкать и целовать весьма чувствительное местечко за ушком, о чувствительности которого она до сего момента и не подозревала.

Наконец, она воскликнула «Прекратите!» твердым тоном, приберегаемым обычно для Сьюзен.

Тогда Эйнсвуд освободил ее и мгновенно преобразился из пылкого возлюбленного, приговаривавшего ей, что она красивая – и заставлявшего ее ощущать, что она самая прекрасная, самая желанная женщина в мире – в несносного грубияна, каковым он по обыкновению являлся… с добавочной долей угрюмости, которую она могла бы найти комичной, не будь так раздосадована собой.

Она ведь не выказала даже сколько-нибудь сносного подобия сопротивления.

Она же знала, что герцог повеса, и самого худшего толка – из тех, что презирают женщин – и все-таки позволяла соблазнять себя.

– Разрешите мне кое-что растолковать вам, Гренвилл, – зарычал он. – Если хотите играть в игры с мужчиной, вам следует приготовиться играть с ними до конца. Потому что в ином случае вы вгоняете парня в весьма дурное расположение духа.

– Вы уже родились с дурным расположением духа, – парировала Лидия, поддергивая вверх лиф.

– Еще минуту назад я пребывал в превосходном настроении.

Ее взгляд упал на его руки, на которые стоило нанести предупреждающие татуировки. Этими дьявольски опытными руками он легкими прикосновениями и ласками почти раздел ее. И она ни единым шепотом не выразила протест.

– Уверена, вы вскоре вновь утешитесь, – произнесла Лидия. – Стоит только выйти на дорогу. Ковент-Гарден кишит подлинными шлюхами, жаждущими поднять ваш дух.

– Если вы не хотели, чтобы с вами обращались, как с проституткой, не следовало разгуливать одетой в наряд, подобный этому. – Он бросил сердитый взгляд на ее корсаж. – Или мне следовало сказать «раздетой»? Всем понятно, что вы не надели корсет. Или нижнее белье. Полагаю, вы и о панталонах не позаботились.

– У меня весьма убедительная причина так нарядиться, – заявила драконша. – Но я не собираюсь перед вами объясняться. Вы и так отняли у меня довольно времени.

И направилась к двери.

– Могли бы, по меньшей мере, поправить одежду, – заметил он ей вслед. – Тюрбан-то съехал, а платье у вас, как бог на душу положит.

– Тем лучше, – заявила она. – Всякий будет думать, будто знает, что я что-то замышляю, а мне нужно выбраться из этого непотребного места, и чтобы мне не успели при этом перерезать горло.

Она открыла дверь, затем помедлила, оглядевшись. И нигде не увидела признаков Корали или ее телохранителей. Потом оглянулась на Эйнсвуда. Ее мучила совесть. Весьма значительно.

Он не выглядит ни в коей мере одиноким или покинутым, уговаривала она глупую совесть. Он дулся и все, потому что принял ее за шлюху, ввязался во всю эту суету, преследуя ее и соблазняя, совершенно без всякой для себя пользы.

И не будь он так омерзительно чертовски хорош в этом деле, она бы пресекла действия прежде, чем они наяву совершились, и он тогда смог бы найти кого-нибудь еще…

И обнимал бы кого-то еще своими сильными руками, и целовал бы так нежно и пылко, как какой-то Прекрасный Принц, и ласкал бы ее, и заставил чувствовать себя самой прекрасной и желанной принцессой на свете.

Но Лидия Гренвилл никакая не принцесса, заявила она своей совести, а он не Прекрасный Принц.

И вышла.

Только лишь после того, как за ней закрылась дверь, она пробормотала сквозь зубы «Мне жаль». Затем поторопилась покинуть рынок и свернула за угол на Сент-Джеймс-стрит.

Вир пребывал в таком бешенстве, что позволил ей уйти. Как она ехидно напомнила ему, Ковент-Гарден наводнен шлюхами. Раз уж он не получил, что хотел, от нее, то мог бы с таким же успехом взять желаемое у кого-нибудь еще.

Но перед его мысленным взором замаячил образ распутников, строивших ей глазки, и это видение разбудило в душе бурю неприятных ощущений, которые он не имел никакого желания определить.

Вместо того он витиевато выругался и поспешил вслед за ней.

Вир нагнал ее на Харт-стрит, на полпути к Лонг Акра.

Когда он пристроился рядом, она уставилась на него.

– У меня нет времени развлекать вас, Эйнсвуд. Меня ждут весьма важные дела. Почему бы вам не отправиться в пантомиму или на петушиные бои, или куда еще влечет вас скудный умишко?

Какой-то прохожий джентльмен задержался и бросил плотоядный взгляд на ее лодыжки.

Вир поймал ее руку и просунул себе под локоть.

– Я все время знал, что это были вы, Гренвилл, – сообщил он, шагая с ней рядом.

– Это вы сейчас так говорите, – возразила она. – Но мы-то оба знаем, что вы бы никогда не сделали… то, что делали, знай вы, что это чумная дурнушка Гренвилл, а не красивая дружелюбная потаскушка.

– Как свойственно вашей заносчивости, – заметил Вир, – воображать, что ваш маскарад столь умен, что мне никогда под ним ничего не разглядеть.

Драконша бросала на него короткие взгляды.

– Так вы только притворялись пьяным, – обвиняющим тоном произнесла она. – Это еще хуже. Если вы знали, что это я, тогда у вас могла быть лишь единственная причина для… для…