Их завтрак состоял из кофе, рогаликов и свежих фруктов. Уютно устроившаяся на террасе. Пенни к этому времени переоделась в бледно-лиловое национальное индонезийское платье, купленное Дэвидом; волосы она убрала назад, связав их лентой, подобранной в тон платью.

Глядя на нее, Дэвид ощущал, как незнакомые прежде чувства переполняют его сердце — такой самобытной была ее красота, излучавшая свет из самых глубин души. Ясные голубые глаза Пенни светились искренностью и задором, и это вызывало у Дэвида желание защитить ее от подлости и жестокости жизни. Он улыбнулся про себя, подумав, что Пенни засмеялась бы, скажи он ей об этом.

Они ели и пили в тишине; вокруг порхали, сверкая на солнце, бабочки, нежный бриз доносил птичьи песни. Если не считать прислугу отеля, на этом острове им не попалось ни единой живой души.

— Ладно, — произнес наконец Дэвид, — думаю, мне пора начинать свой рассказ, и поверь, я никого не собираюсь выставлять героем, а уж тем более себя. — Он невесело рассмеялся и опустил глаза. — Короче говоря, у меня была любовная связь с женой Кристиана, и, так или иначе, мне до сих пор приходится расплачиваться за это.

Пенни молча наблюдала. Взгляд Дэвида устремился на море, когда он начал излагать историю последних нескольких лет своей жизни.

— Это была не первая моя измена Габриелле, да и не последняя, но только эта измена имела такие последствия; именно в результате нее я едва не бросил Габриеллу.

Единственная причина, по которой я не сделал этого, заключалась в том, что Габриелла была беременна Джеком, нашим младшим сыном. Думаю, если бы не это, я, наверное, ушел бы от нее. Говорю «наверное», потому что до сих пор не уверен в этом. Я любил Габриеллу, был без ума от нее с самого первого дня нашего знакомства, но это не удерживало меня от измен, даже когда она была беременна. Габриелла знала о большинстве моих любовных похождений. Одному Богу известно, почему она терпела их. Возможно, потому, что я был богат, а Габриелла боготворила Его Величество Доллар. Не могу сказать, что она не любила меня, — любила, и я это знаю.

Кроме того, ей нравилось быть замужем за гражданином Великобритании, а я старался тщательно скрывать свои любовные связи.

Но с Дженни Муро все обстояло иначе, и Габриелла сразу поняла это. Дженни обладала бешеным темпераментом и была так красива… — Подбородок Дэвида на секунду напрягся, а потом он продолжил:

— Она до того вскружила мне голову, что я просто перестал понимать, что делаю. То же самое происходило и с ней… Мы словно не могли насытиться друг другом. Познакомились мы с ней на какой-то вечеринке в Лос-Анджелесе, и уже через час ломали голову, где бы найти свободную комнату, а моя жена и муж Дженни в это время находились среди гостей. До этого момента я не был знаком с Кристианом, никогда даже не слышал о нем, но это и не имело никакого значения. Если бы Дженни захотела, я занялся бы с ней любовью прямо у него на глазах.

Разумеется, когда мы вернулись к гостям, Габриелла поняла, что произошло между нами. Будучи на восьмом месяце беременности, она стояла в толпе, излучая счастье, и флиртовала с каким-то парнем, словно ее радовало, что даже в таком виде она привлекает внимание мужчин. Я и понятия не имел, что Габриелла может догадаться, чем я занимался с другой женщиной в доме, где присутствует моя беременная жена. — Прозвучавшая в голосе Дэвида горечь явно была следствием его презрения к себе за тот поступок. — Никогда не забуду выражения ее лица, когда она увидела меня. Боль, но не только. Еще страх. Габриеллу испугало то, как сильно я могу обидеть ее. Она словно тогда уже знала, что между нами все кончено. Я совершил страшный грех, и как бы сильно мы ни любили друг друга, Габриелла поняла, что никогда не сможет простить мне именно это предательство, в сравнении с которым меркли все мои другие измены.

Вскоре мы ушли с этой вечеринки. Я плохо помню, о чем мы говорили по дороге домой. Габриелла плакала, я кричал, пытаясь все отрицать. Да, наверное, все так и было, но сейчас это уже не важно. Когда мы вернулись домой, с Габриеллой случилась истерика. Она схватила нож и попыталась пырнуть меня. Мне удалось отнять нож. Тогда она едва не разнесла в щепки наше жилище. Габриелла швыряла в меня все, что попадалось под руку, и требовала убраться к чертовой матери из ее жизни. Я не хотел оставлять ее одну, хотя понимал, что мое присутствие только еще больше ухудшит положение; поэтому срочно позвонил ее подруге и попросил приехать.

После этого я отправился в отель. И знаешь, что я тогда сделал? Я позвонил в дом, где проходила вечеринка, и поговорил с Дженни. Она моментально примчалась ко мне и, едва переступив порог номера, стала стаскивать с себя платье. Мы снова занялись любовью.

Дэвид недоверчиво покачал головой, словно не мог узнать себя в том мужчине, о котором говорил. Глубоко вздохнув, он продолжил рассказ:

— Мы не вылезали из этого отеля дня четыре, а может, пять — сейчас уже не помню. Никто не знал, где мы…

Господи, мне кажется, мы и сами не знали, где мы, настолько нас захватило блаженство, граничащее с безумием. Правда, пару раз я пытался позвонить Габриелле, но она, услышав мой голос, бросала трубку, и я продолжал заниматься любовью с Дженни, словно мне было наплевать на жену и будущего ребенка. Но, разумеется, мне было не наплевать, я любил Габриеллу… однако просто не мог остановиться. Совершенно потерял контроль над собой. Я понимал, что все летит в пропасть, но ничто уже не имело для меня значения. — Дэвид закрыл ладонями глаза. — Мой отец умер за полгода до этого, и… нет, я не собираюсь искать в этом оправдание. Просто хочу сказать, что его смерть потрясла меня. Мы всегда были очень близки, и после его ухода мне показалось, что жизнь потеряла всякий смысл. Тогда я не понимал, насколько глупо рассуждаю: мной в тот момент владело какое-то безумное стремление к саморазрушению. Но, конечно, это ничуть не оправдывает мое поведение по отношению к Габриелле.

Наконец я все же вернулся домой. Габриелла к тому времени немного успокоилась. Но когда она спросила меня, где я был, я, как идиот, все ей рассказал. Сам не знаю, почему сделал это; может, потому, что не хотел лгать ей. Она всегда знала, когда я ее обманываю. Тогда же из Майами прилетела моя мать с Томом, нашим старшим сыном, которому исполнилось два года. Не хочу даже вспоминать о тех сценах, которые Габриелла устраивала в течение последующих нескольких недель, вплоть до родов. Эта жизнь была адом для всех нас и особенно для Тома. Его мамочка постоянно плакала, а бабуля без остановки кричала на папочку. А папочка в это время думал только о Дженни Муро. Она была словно навязчивая идея, я не мог выбросить ее из головы. Мысли о ней терзали меня каждую минуту. Дженни постоянно звонила мне в офис, умоляла о встрече.

Некоторое время я сопротивлялся, но недолго. Просто не выдержал. Сейчас это невозможно объяснить, но тогда страсть буквально пожирала меня, я чувствовал, что сойду с ума, если не увижу ее. И наша связь возобновилась. — Дэвид нахмурился и помолчал немного. — А знаешь, самое странное то, что я даже не могу вспомнить, хорошо ли мне было с ней в постели. Наверное, хорошо, иначе меня так не тянуло бы к ней… Но я этого уже не помню. Помню только навязчивое желание делать что-то такое, что, как было ясно с самого начала, в конце концов разрушит мою жизнь. Это и случилось. Но жизнь моя разрушилась так, как я себе тогда и представить не мог.

Снова замолчав, Дэвид наклонился вперед, уперся локтями в колени, сложил ладони и уставился на освещенный солнцем стол.

— Поворотный момент наступил с рождением Джека, — произнес он невыразительным тоном. — Во время родов я находился рядом с Габриеллой. Ей было очень тяжело, а тот факт, что моя мать разыскала меня в каком-то отеле, чтобы сообщить о начале родов, и вовсе превратил мою жизнь в жуткий кошмар. Роды длились несколько часов… Тебе не надо знать все подробности, достаточно просто сказать, что по большому счету именно муки Габриеллы начали в конце концов отрезвлять меня и приводить в чувство. А потом, увидев появление на свет нашего второго сына, увидев, как Габриелла любит его, увидев сомнение в ее глазах, когда она протянула мне младенца… — Дэвид с трудом выдавливал из себя слова. — Она испугалась, что мне не нужен этот ребенок, подумала, что я их брошу. — У него перехватило дыхание, и Дэвид замолчал. Затем, пересилив себя, продолжил:

— Моя мать привела в палату Тома, и когда я взглянул на его лицо, мне показалось, что вижу сам себя. Как будто мне напомнили, что я и есть отец, но отец, который разрушает жизнь своих детей. Наверное, именно тогда я осознал, что ничего не может быть важнее этих мальчиков — ни женщины, ни страсть, ни деньги, ни успех… Ничего!

Лишь они и были важны. Мне следовало что-то делать, чтобы исправить свою жизнь, пока я окончательно не поломал ее.

Перед самым рождением Джека моя мать почти не разговаривала со мной. Она все еще переживала собственное горе — смерть отца, и ей казалось, что это поведение ее сына, который не проявлял родительской заботы о ее внуках, издевался над женой и покрывал себя позором, разбило сердце мужа… Что ж, в том, что я образумился тогда, большая заслуга моей матери, поэтому я не виню ее, хотя она до сих пор ненавидит меня. Видит Бог, я это заслужил.

Дэвид устремил вдаль невидящий взгляд.

— После рождения Джека я виделся с Дженни всего один раз. Мы занимались любовью, но потом, когда вернулись в машину, я сказал ей, что между нами все кончено. К тому времени я уже знал, кто ее муж, главным образом из ее рассказов о нем. Однако, запомнив его имя, я и сам стал прислушиваться к различным разговорам о Муро. Он представлялся торговцем произведениями искусства, но стоило мне копнуть чуть глубже, и стало ясно, что у его огромного состояния совсем другой, тайный источник. Сперва это была только марихуана… героин пришел позже, гораздо позже…

Дэвид замолчал и перевел тяжелый взгляд на Пенни.