– Но разве английские законы не защищают всех подданных ее величества от мошенников в равной мере? – спросил Ремингтон, когда они вышли из лавки.

– А вы заметили здесь хотя бы одного защитника закона, сэр? – спросила, в свою очередь, Антония.

Этот урок так потряс его сиятельство, что даже во время ужина в доме леди Пакстон ему казались подозрительными стоявшие на столе блюда. Ни восхитительные хрустящие булочки, ни нежный копченый палтус, ни жареный каплун с ароматной румяной корочкой не вызывали у него аппетита. А когда дамы, разделявшие с ним трапезу, поинтересовались, что нового для себя он узнал, побывав на рынке, у него подкатил ком к горлу. Он поймал на себе изучающий взгляд Антонии, кашлянул и сказал, поднимая бокал с вином и натянуто улыбаясь:

– Я узнал, что порой трата денег изнуряет… что нельзя покупать рыбу с глазами молочного цвета… и что ни в коем случае не следует биться об заклад с Молли Макфадден, потому что в искусстве торговаться за товар на базаре у нее нет достойных соперников.

Дамы рассмеялись и закивали в знак согласия.

И на лице графа Карра тоже расцвела улыбка.

В течение двух следующих дней Ремингтон постигал азы сразу нескольких премудростей домоводства: чистки различных фаянсовых приспособлений в ванной и туалете, натирки полов и полировки мебели, разборки грязного белья и подготовки его к стирке, выведения пятен с простыней и скатертей, отмывки и дезинфекции раковин, а также приготовления мастики для паркета.

Помимо всего этого, он узнал, что больше всего на свете женщины любят болтать обо всяких пустяках во время работы.

Это открытие навело его на мысль извлечь из данного обстоятельства для себя пользу – выведать у собеседниц как можно больше полезных сведений об Антонии и в дальнейшем использовать их в своих интересах.

Для начала он задавал самые простые и невинные вопросы, касающиеся обстоятельств их знакомства со своей благодетельницей или их предыдущей жизни, до переселения в дом леди Пакстон.

Но даже такие несложные задачи, как оказалось, были весьма обременительными для мозгов утомленных жизненными невзгодами вдов. Прежде чем ответить, они долго молчали, наморщив лоб или закатив глаза к потолку, как бы готовясь к непростому погружению в свое прошлое и перебирая в уме главные вехи былого.

Потом они вдруг выплескивали целое море фактов о родителях, супругах и других родственниках, описывали в деталях их личные качества, склонности, грехи и добродетели, подробно говорили об их профессиях, а под конец всегда пускали слезу. Оказалось, что мужьями обитательниц этого дома были мужчины самых разных классов и специальностей: офицеры, мясники, часовщики, моряки, фермеры, чиновники, портные и вице-адмиралы. Наибольший опыт в этом плане имелся у тетушки Гермионы, она вспомнила о каждом с лучезарной мечтательной улыбкой на морщинистом лице и неожиданно юным блеском в глазах. Глядя на эту обаятельную женщину, так много повидавшую на своем веку, Ремингтон ощущал непривычную легкую грусть и непроизвольно задумывался о собственной судьбе. В такие минуты он порой забывал, зачем затеял этот разговор, и возвращался в реальность, лишь когда кто-то из женщин упоминал Антонию.

С ней они знакомились либо благодаря объявлению, которое давали в журнале или газете, либо при посредничестве Лиги помощи вдовам, либо случайно, во время бесплодных поисков работы в Лондоне.

– И внезапно я увидела ее с участием и добротой во взгляде и поняла, что она послана мне небесами, – промолвила Мод Дивайн и промокнула платочком уголки увлажнившихся глаз.

Ремингтон хмыкнул и заерзал на стуле: ему ли было не знать, сколь выразителен порой бывает взгляд голубых глаз леди Пакстон!

– Она – сущий ангел! – подхватила с чувством Гертруда, устремив затуманенный взор в потолок. – Это было понятно даже по ее мягкой сочувственной улыбке, с которой она внимала моей печальной жизненной истории. Ведь я тогда была готова на все ради куска хлеба! Если бы не леди Антония, я бы стала падшей женщиной…

Ремингтон кашлянул и расстегнул верхнюю пуговицу на воротнике сорочки: ему вдруг почему-то вспомнились лукавые чертики, прыгающие в глазах Антонии, и ее чувственный оскал перед их страстным лобзанием.

– Она не позволила себе ни слова упрека в мой адрес, а лишь пыталась успокоить и утешить меня, – промолвила, потупившись, Виктория Бентли. – А ведь ей было известно, что я совершила грехопадение…

У Ремингтона заходили по скулам желваки: столь явственно прозвучали в его голове язвительные замечания Антонии по его адресу. К нему она, несомненно, не испытывала ни жалости, ни сострадания.

Но вот в отношении всех этих обездоленных одиноких женщин она была милосердна, великодушна, добра. Не высказывая ни упрека, ни осуждения, она предоставила им стол и кров, окружила их вниманием и заботой, подарила им сердечное тепло. Они ответили ей искренней привязанностью и любовью. Ни одна из них не сказала ни одного плохого слова о своей покровительнице и даже не намекнула на какие-то ее слабости или прегрешения. И только одна тетушка Гермиона по простоте души обмолвилась о некоторых обстоятельствах ее личной жизни, которые представляли для графа существенный интерес. Вспоминая о покойном супруге леди Пакстон, старушка промолвила:

– Антония стала для Джеффри глотком свежего воздуха. Он, естественно, стал для нее далеко не лучшей партией, хотя бы в силу своего почтенного возраста и укоренившихся старческих привычек. Вряд ли юная женщина мечтала о таком спутнике жизни. Но она не выказывала недовольства, не капризничала, не устраивала истерик и скандалов. Напротив, она частенько смешила его, терпела все его причуды, мирилась с тем, что Джеффри, ненавидевший газовые лампы, приказывал зажигать в доме свечи по вечерам. Мне даже кажется, что ей самой нравится с тех пор больше именно такое освещение.

Гермиона залилась кудахтающим смехом и полезла в сумочку за платком, чтобы промокнуть им слезы, выступившие на ее глазах.

А Ремингтон вдруг задумался о странных контрастах в поведении леди Пакстон и ее привычках. Эта женщина любила свет свечей и бездомных кошек, однако с холодной расчетливостью заманивала мужчин в капкан супружества. Она могла преображаться в ангела, но при этом питала дьявольскую ненависть к холостякам. Порой ему казалось, что своим дыханием она способна испепелить его, словно огнедышащий дракон. И спустя минуту это чудовище уже могло растаять в его страстных объятиях и разомлеть от поцелуя. Нет, определенно обуздать столь необыкновенное создание было выше его сил!

Но коли так, подумал Ремингтон, то какого черта он прозябает в ее доме в обществе дряхлых вдов? Он озадаченно уставился на отражение своей озабоченной физиономии в отполированной им до блеска столешнице и тяжело вздохнул. Похоже было, что он прочно запутался в расставленных коварной Антонией сетях. Сама же охотница за самонадеянными неженатыми мужчинами вдруг словно бы потеряла к своей жертве всякий интерес, отдав его на растерзание помощницам. Граф невольно содрогнулся, поняв, сколь жалок его жребий, и впал в уныние.

В действительности же леди Антония даже не собиралась игнорировать присутствие лорда Ландона в своем особняке. Ей был известен каждый его шаг, включая затеянные им подозрительные откровенные беседы с дамами. Время от времени она тайком наблюдала за ним из укрытия и анализировала его поведение. Он явно был пока настороже и не доверял своему новому окружению. Но по смягчившемуся выражению его сурового лица и ставшей более свободной осанке можно было предположить, что с ним происходит определенная перемена. Он уже не вздрагивал от колких шуточек и насмешек соседок по обеденному столу и держался более раскованно в их присутствии. Следовательно, заключила Антония, он утратил бдительность и внутреннюю боевую злость, что предвещало его неминуемое поражение в их споре.

В субботу, завершив работу в кладовой и погребе для хранения съестных припасов, Ремингтон впервые за все время своего добровольного рабства оказался без присмотра и не преминул этим воспользоваться, чтобы «случайно» встретиться с Антонией. Он быстро спустился на первый этаж и стал ее искать.

Большинство женщин ушли по различным надобностям из дома еще утром: кто-то отправился проведать немощную старушку, кто-то пошел в лавку за покупками, кому-то захотелось побродить по парку и подышать свежим воздухом. Особняк окунулся в непривычную тишину. Проходя мимо кабинета, граф услышал какой-то шум и заглянул в дверь, надеясь увидеть в комнате Антонию. Но вместо нее он увидел престарелую актрису Клео Ройял, – вооружившись мягкой тряпочкой и метелочкой из перьев, она смахивала пыль с безделушек, каждая из которых, очевидно, была связана с каким-то эпизодом ее бурной жизни. Клео заметила краем глаза застывшего в дверях Ремингтона и промолвила:

– Не уходите, ваше сиятельство! Побудьте со мной немного.

Одетая, как всегда, в яркое платье из пурпурного атласа, украшенное рюшами и шелковыми фиалками, с огромным испанским гребнем из черепахового панциря в завитых серебристых волосах и увешанная несколькими нитями разноцветных стеклянных бус, она сама походила на китайскую фарфоровую куклу.

– А еще лучше помогите мне навести здесь чистоту, – добавила она с придыханием, подойдя к нему поближе и вручая ему метелочку.

Завороженный матовым блеском огромной жемчужины в заколке у нее на макушке, граф растерянно переспросил:

– Помочь вам, мадам?

– Да, сэр! – Она вцепилась тонкими, но крепкими пальцами в его рукав и подвела к буфету, сплошь заставленному фарфоровыми статуэтками. – Начните с них! Не правда ли, они великолепны?

Клео вперила в графа испытующий взгляд, он ощутил смутное беспокойство, потер ладонью подбородок и огляделся по сторонам, чувствуя, что ему не удастся отсюда выбраться, пока не засверкают все остальные фигурки, но отказать обаятельной даме он не мог, а потому подавил тяжелый вздох и, взяв в руки изваяние молочницы в окружении коровок, начал стирать с ее ног пыль.