Потянув за шелковый шнурок, Принцесса позвала служанку, приказав ей приготовить костюм для верховой езды. Затем она распорядилась, чтобы свита во главе с министром земледелия ожидала ее с оседланными лошадьми для осмотра затопленных наводнением полей. Ее очень огорчало, что зерно в этом году придется выменивать у восточных соседей, так как собственный урожай был полностью уничтожен. Но еще больше ее огорчало, что все придворные мужчины носили широкополые шляпы с перьями.

«Какая ужасная безвкусица, – передернула плечиком Принцесса, кривя алые губки. – И какой расход для казны. После объезда полей надо будет позвать к себе главного придворного модельера и наказать ему изготовить для всех ее подданных мужского пола вместо вычурных шляп строгие кепи.»

Прошло несколько дней. Принцесса передумала казнить Звездочета. Ее детское увлечение улетучилось и окончательно умерло во чреве подземного змея.

«Как странно, – подумала она, – Никогда мне не было так страшно, как в ту ночь, и все же хочется вернуться назад, в свой сон, чтобы еще хотя бы разок заглянуть в удивительные, подернутые вселенской тоской глаза человека, который даже не подозревает о моем существовании.»

* * *

Принцесса не знала, да и никогда не узнает, что влечение к мужчине из другого мира и времени ей навязали насильно, что сам он ничего особенного из себя не представлял – обычный человек, уставший от изжившей себя, опустошающей нутро цивилизации, малая крупинка необъятного Города, обезличенная, изуродованная, медленно гибнущая. Его отличие от остальных заключалось лишь в том, что он сознавал свою беду и страдал так, будто был единственной жертвой, на которой вымещались все ошибки человечества.

А может именно эта неосознанная потребность взвалить на себя всю скорбь, все беды мира и привлекла к нему неведомые силы? Может сердце его беззвучно кричало на всю Вселенную: «ИЩУ ПРИНЦЕССУ!» Ведь принцессы не являются просто так, ни с того, ни с сего. Их надо сначала выдумать, сформулировать на особом, нетленном бланке заявку, и тогда только начать ждать ответа. Принцессы, может, специально рождаются на свет для тех, кто в них нуждается и кто знает, как их позвать.

Но наша Принцесса с оливковыми волосами до пят родилась для того, чтобы тайно любить своего Звездочета, смотреть по ночам в его старинный самодельный телескоп и слушать его речи об астрологии. Ей совсем не полагалось становиться свидетельницей битвы гигантов, подсматривать причины стихийных бедствий, да к тому же еще и путешествовать во времени.

И Человек в потертой куртке со взглядом, готовым угаснуть, так никогда и не понял бы, что тоскует по сказочной принцессе, если бы тот, кто полонил весь мир и больше всего на свете боялся оказаться полоненным сам, не переполнился бы до краев смертельной тоской и не воплотил бы в Принцессе свой последний отчаянный шанс на отступление.

Да, Город, завладевший миром, мог созерцать себя в любой из пройденных стадий – от первобытных городищ до железобетонного кошмара, душившего планету. Мог созерцать. Но и только. Для осуществления трусливого коварного замысла ему нужен был контакт. Соприкосновение живых, горячих сердец. И он измышлял все новые и новые варианты, чтобы ОН и ОНА могли увидеть друг друга. И не просто увидеть, а полюбить.


Человек в потертой куртке брел по улице, вопреки обыкновению никуда не спеша. Толпа раздраженно обтекала его, как препятствие, нарушающее общий ритм. Кругом были стены. Одни только стены, бегущие к иллюзорному горизонту, просачивающиеся сквозь точку в небытие… Стены росли вверх, в самое небо, не то подпирая, не то просверливая его насквозь. Стены уходили корнями вглубь земли, обрастая немыслимым сплетением труб, кабелей, проводов… Стены выстраивались в необъятный лабиринт, из которого не было выхода.

И все же Человек упрямо искал выход. Его путеводной звездой стали глаза Принцессы. Он поднимался скоростными лифтами на смотровые площадки самых высоких небоскребов, но в необозримой дали видел лишь крыши домов, щетинистым панцирем покрывавшие Землю, да черные потоки людей и машин, заполнявших сплошной кишащей массой просветы между домами. Тогда он спускался в клокочущее, бурлящее, гулкое нутро Города, плутал среди его зловонных внутренностей, сырости и ржавчины. Отвращение и страх понуждали его бежать прочь, к скудному свету, нахолящему лазейки в каменных громадах.

Он забрел в небольшой чахлый парк, присел на берегу искусственного водоема и, глядя в пустые, купоросовые воды, пытался усмирить вышедшие из повиновения мысли и чувства. И вдруг в неестественной голубизне водоема увидел, наконец, долгожданное милое лицо.

Принцесса неслась на белом коне по просторному зеленому лугу. Легкие, будто взбитые сливки, облака бежали по небесной лазури. Прекрасные, пронизанные солнечным светом волосы юной девы бились на ветру о спину лошади, опьяненной, как и ее наездница, жизнерадостным галопом и ликованием напоенного росой утра. И так невыносимо защемило в груди у Человека, сидевшего на скамейке, что он невольно застонал…

Видение исчезло. Он с отчаянием и ненавистью огляделся по сторонам. Каменные многоглазые истуканы безучастно взирали на него со всех сторон, будто собираясь сомкнуться, раздавить этот клочок искусственного парка с купоросовым водоемом. Человек вскочил, бросился вон, сам не зная куда. Потому что укрыться все равно было негде.

Он бежал по улицам, расшвыривая прохожих, и сердце его бешено колотилось. Лица горожан, их одежда, волосы, глаза – все было бесцветным, серым, унылым. Серым был асфальт под ногами, стены и окна домов, отражавшие серое небо. На всем, что его окружало, и на нем самом лежал многовековой несмываемый прах. Люди, эти однажды заведенные чьей-то насмешливой волей механизмы, двигались и жили по инерции, и никак не могли остановиться, что бы спросить себя: А зачем? Человек в потертой куртке ощущал себя вывалившимся из единого механизма винтиком, путавшимся у всех под ногами, мешавшим этой хорошо отлаженной бессмыслице.

Он мчался по широкому проспекту в грохоте машин, подземок и переплетенных над его головой автострад. Он не находил себе места от тщетных поисков призрака, которого негде было искать. Потому что не было в его мире ни зеленых лугов, ни белоснежных коней, ни длинноволосых яснооких принцесс.

Он еще не знал, что один вполне заурядный медиум собирается дать сеанс гипноза. Но Город, вобравший в себя, как паук, все бразды правления, знал все, что происходило в нем, и ему ничего не стоило направить стопы избранной жертвы туда, где суждено было свершиться задуманному.


Люди, столпившиеся вокруг открытой арены, чувствовали непонятное, отдававшееся звоном в ушах напряжение. Иные тревожно поглядывали на небо. Небо тускло светилось сквозь дымную пелену, не предвещая ни грозы, ни дождя. И тем не менее воздух над ареной вибрировал, а беспокойство собравшихся росло.

Волновался на этот раз и сам медиум, для которого уличные сеансы гипноза давно превратились в обыденную, даже скучную рутину. По просьбе желающих он мог внушить какие-нибудь давно забытые ароматы, чувства, даже способности, которыми в обычной жизни не обладал подопытный. Он мог перенести его в другую обстановку, даже в другое время. Мог заставить поверить на краткий миг, что подопытный – гений или опасный преступник, и много чего еще. Горожане, отвыкшие жить эмоциями и чувствами, с радостью соглашались испытать их хотя бы под гипнозом – удовольствие, волнение, даже испуг или гнев, все, что угодно, только не это разъедающее душу безразличие.

– Кто следующий? – громким голосом выкрикнул медиум, немолодой сухощавый человек в сером, давно не глаженном костюме. Лицо у него было такое же измятое, как и его костюм. А взгляд сумеречный, тяжелый и навязчивый.

Никто, против обыкновения, не откликнулся на его призыв. Что уже само по себе было странно. Выждав немного, медиум повторил вопрос. Зрители снова ответили молчанием.

– Кто-нибудь желает..? – в третий раз уже безнадежно стихающим голосом спросил он.

– Я желаю! – донеслось откуда-то сзади.

Все невольно обернулись и увидели молодого еще мужчину с редкой вьющейся бородкой, одетого в потертую кожаную куртку, линялые джинсы и кепи, надвинутое на глаза.

Заложив руки в карманы и опустив голову, он направился к арене. Из-за пазухи у него торчала темно-красная роза, только что купленная у лоточницы.

– Счастлив приветствовать вас, – с театральной пафосностью встретил медиум объявившегося, наконец, подопытного. Его наметанный глаз не мог не заметить, что человек, поднявшийся на открытую арену, вряд ли вообще сознавал, где находится и что собирается делать, что он, в некотором роде, был не в себе.

Собравшиеся на площади затихли, но не в ожидании развлечения. Что-то непонятное, гнетущее и обездвиживающее сковало их, породив тревогу и смятение. Замерло все вокруг. Даже сам воздух над Городом.

– Итак, что бы вы хотели испытать, молодой человек? – громко, чтобы всем было слышно, поинтересовался медиум.

– Любовь, – мрачно, но очень отчетливо произнес тот.

– Любовь??? – очень удивился медиум. – Такого у меня еще никто не просил. Что ж, давайте попробуем.

Стало еще тише, хотя минуту назад казалось, что тише уже просто невозможно. Вводя подопытного в гипнотическое состояние, произнося необходимые слова и делая заученные пассы руками, медиум почувствовал, что отнюдь не является хозяином положения, как того требовало его искусство. Все явственнее он начинал ощущать свою вовлеченность в странную игру или события, которых не понимал, но которые надвигались со зловещей неотвратимостью.

Воздух сгущался, спрессовывался вокруг него самого и добровольца, будто они, вместе с этой жалкой уличной ареной, превратились вдруг в мощный магнит или гигантскую воронку зарождающегося смерча, уходящего невидимым раструбом в земную атмосферу. Медиум хотел было крикнуть: «Опыты отменяются. Расходитесь. Бегите! Скорее!» Но ни голос, ни руки уже не повиновались ему. Подобно дирижеру, он взмахивал воображаемой палочкой, руководя воображаемым оркестром, приводя в движение неведомые силы.