До этого я купалась в любви трех абсолютно преданных мне женщин — Фрэнни, Нэнси и Кэтлин и была вполне довольна своим таинственным прошлым. Фрэнни относилась ко мне как к дочери, и, если честно, я тоже воспринимала ее как родную. Согласитесь, странно тосковать по «настоящей» матери, если не знаешь даже, какого цвета у нее глаза. Тем более когда рядом «ненастоящая» Фрэнни любит тебя всей душой.

До одиннадцати лет я ходила в очень приличную начальную школу возле Букингемского дворца, а потом Фрэнни отправила меня в свой пансион в Йоркшир. Там в первый же вечер я познакомилась с Лив: бедняжка рыдала над куриными наггетсами, потому что они напоминали о родном доме. Ее отец Кен, ирландец по происхождению, весьма (и очень весьма) предприимчивый риелтор, сколотил капиталец, грамотно угадывая, какой именно участок лондонской земли из грязной дыры превратится в золотое дно. Мать, Рина, когда-то была моделью, точнее «ногами», одной известной фирмы, производящей чулки. В пансионе среди шикарных «девушек на миллион» мы обе чувствовали себя чужими: Лив была слишком тощая, кроме того, ее бодрый ирландский акцент не вписывался в принятые здесь заунывные «да ну-у»; а я — слишком рыжая и одета как девочка, которая выросла в пансионе благородных девиц (жемчуг, юбки в цветочек в стиле Лауры Эшли и каблук рюмочкой). В общем, мы с Лив сошлись сразу.

Училась я старательно, поскольку знала, как дорого здесь стоит обучение, и даже прославилась способностями к математике, которую любила за то, что там все складно, на все один правильный ответ и никаких недосказанностей. Но когда впереди забрезжил выпускной год и начались разговоры о профессии и об университете, произошло нечто странное. Я вдруг вспомнила про свою «настоящую» мать, про Академию и про записку в коробке: «Мне бы хотелось, чтобы она выросла настоящей леди». Честно говоря, все годы учебы я и не помышляла об Академии. Предметы, которые там преподавались, явно не подходили мне по профилю, за исключением разве что правил сервировки стола, невредных даже для экономистов. И все-таки это был единственный шанс выйти на женщину, которая меня родила. Я понимала, что в другом месте она меня просто не найдет. Опять же, Фрэнни будет рада, что я под боком. В общем, я решила, что, как вариант, промежуточный год между школой и университетом тоже имеет право на жизнь…

Однако вышло иначе.

В конце лета Фрэнни и лорд П. выехали со мной на ланч в «Савой», чтобы отпраздновать окончание школы. Сначала мы весело обсуждали, какая получится собачка, если скрестить их датского дога со злобной соседской терьерихой, а потом плавно перешли к моим «планам на будущее». Я-то думала, раз мы так бодро начали, значит, все в порядке и можно уже присматривать себе кашемировый костюмчик для «финишной обработки» в Академии…

На этой радостной ноте я улыбнулась Фрэнни над огромной сырной тарелкой и сказала:

— Вообще-то, мы с Лив собирались в Америку — ездить на машине и параллельно снимать киноотчет. Но она опять провалила экзамен, поэтому в этот раз ничего не получится. Так вот, я подумала: может, мне провести этот промежуточный год в Лондоне и немного поучиться хорошим манерам?

Ответная улыбка Фрэнни мне совсем не понравилась. А по тому, как нервно она дернула тройную нитку жемчуга на шее, я сразу поняла, что дело — швах.

Следом за ней я перевела взгляд на лорда П., который беспомощно ковырял вилкой стильтонский сыр (зачет по столовому этикету ему бы точно не поставили).

— Думаю, Академия — это не для тебя, — пробубнил он, краснея и роняя на скатерть сырные крошки. — Не для таких девушек, как ты. Тебе надо учиться дальше. Изучать что-нибудь дельное. Например, у меня есть кое-какие связи в Даремском университете. Математический факультет там очень даже ничего…

У меня было такое чувство, будто вместо конфеты я нечаянно проглотила кусок пластилина. Не для таких девушек, как ты. Что он хотел этим сказать? Что это за девушки — такие как я?

Несмотря на нежное ко мне отношение (почти такое же, как к своей лошади, но, конечно, едва ли сравнимое со страстью, которую он испытывал к своим собакам), лорд П. принимал не слишком активное участие в моем воспитании. Фактически он ограничился серией уроков верховой езды, когда мне было пять лет, и небольшой лекцией о кредитных картах в восемнадцать. Так почему же, черт возьми, он возник сейчас?! Конечно, по большому счету я все равно собиралась идти в универ, но его отношение реально меня взбесило. Как ни пыталась я убедить себя в том, что это комплимент, что лорд П. просто гордится моими успехами в учебе, в его словах явно сквозило и другое. Лорд П. не видел смысла тратить время и деньги, пытаясь отшлифовать то, что на самом деле не является бриллиантом.

Если я и была приемным ребенком, то «приемнее», чем сейчас, не чувствовала себя никогда в жизни. От унижения хотелось залезть под стол.

Фрэнни тут же встрепенулась.

— Пелхэм, пусть Бетси сама решит, где ей учиться, — сказала она, и я впервые в жизни заметила в ее взгляде отчаяние. — Слушай, а если тебе пойти в Лондонскую школу экономики — рядом с домом? С твоими баллами они будут сами умолять тебя подать заявление!

Фрэнни даже не сделала попытку поговорить с ним. В тот момент у меня внутри будто захлопнулась какая-то дверца. «Ладно, — мрачно подумала я. — Ты, кажется, послал меня подальше? Так я и уеду!»

В тот же день я поступила в Сент-Эндрюс — самый дальний от дома британский университет, который мне удалось найти на карте, — и сразу же уехала в Шотландию. Там я немедленно и со смаком послала к черту все «благородные» академические штучки — этикет, манеры, кашемировые костюмы и глупые мечты стать похожей на Одри Хэпберн. Теперь мне было противно даже думать об этом. К неподдельному ужасу Лив, я выкинула свои каблуки-рюмочки, влезла в широкие молодежные штаны и поклялась, что никогда, ни за что в жизни не напишу ни единого приглашения.

Конечно, у меня разрывалось сердце при мысли, что моя бедная «настоящая» мамочка так и не увидит меня в желанной роли леди. Ну что ж. Ей надо было знать, что там требуют на входе; тогда бы она догадалась подкинуть в коробку из-под мармелада мою родословную, а не жалкую записку с золотой пчелой.

В общем, с божьей помощью я это пережила. А вот Фрэнни не смогла смириться с моим жестоким молчанием и регулярно присылала продуктовые корзины от «Фортнум энд Мейсон» и жизнерадостные письма с советами, сплетнями и «вечными вопросами» от Кэтлин и Нэнси типа, хорошо ли я питаюсь и всегда ли ношу теплое белье.

Надо сказать, в конечном счете я была даже рада, что мне не пришлось растратить драгоценное время на книксены. Потом я призналась Лив, что за первую же неделю своего студенчества узнала гораздо больше полезных вещей, чем если бы целый год занималась складыванием салфеток. Итогом же моего обучения стали красный диплом университета и гора таблеток для снятия похмельного синдрома — с этим багажом я начала жизнь с чистого листа в славном городе Эдинбурге. Если бы здесь я вздумала рассказать, как меня в коробке подбросили в пансион благородных девиц, никто бы просто не поверил… Впрочем, я и не пыталась.


Напрасно я рассчитывала, что Академия не вызовет у меня никаких эмоций. Когда я (теперь уже взрослая женщина со стабильным заработком и собственной квартирой) все-таки вошла в красную дверь, меня охватило странное чувство, что за ней меня ждет какой-то новый сюжетный поворот. Думаю, нечто похожее в аналогичной ситуации испытывают герои фильма ужасов.

— Проходи, Бетси, — сказал лорд П., и я поймала себя на том, что не просто стою рядом, а невольно пытаюсь помешать его вежливым попыткам пожать Лив руку. — Спасибо, что приехала, Оливия.

— Всегда рада, — ответила Лив, и мне показалось, что лорд П. растаял от ее милой улыбки.

Я сделала глубокий вдох и наконец перешагнула порог гостиной, где под хрустальными люстрами уже вовсю шел вечер. Все пространство зала, кроме лестницы и столов с ровными рядами бокалов и чашек, было до отказа заполнено дамами в возрасте от тридцати до семидесяти (при этом возраст каждой из них никто бы не смог определить наверняка). Все были одеты в развевающиеся шелка пастельных тонов и туфли телесного цвета, в которых ноги кажутся длиннее. И все как одна вели оживленную беседу.

Лорд П. стоял рядом со мной; возможно, просто боялся затеряться в этом женском царстве.

— He понимаю, как они могут смеяться? — произнес он скорее удивленно, чем расстроенно. — Всего час назад половина из них утопала в слезах. Лично я взял с собой четыре носовых платка — и мне не хватило…

— Вот что: надо попить чайку, — заявила Лив, которая знала, как обращаться со старшим поколением. — Я сейчас принесу.

Не успела я ответить, как на нас спикировали две дамы с протянутыми для приветствия руками (похоже, сестры). Что и говорить, девушки из «Филлимора» не робеют на вечеринках.

— Бетси! Я Марсия Гольдерстоун, — сказала одна из них. — Ты, наверное, меня не помнишь. Когда-то я заплетала тебе косички. Ну, на уроках по уходу за собой. Тебе тогда было лет шесть… Как же я рада тебя видеть!

Я невольно улыбнулась, и в этот момент мне прочувствованно пожали руку. Да, все-таки есть что-то завораживающее в этой самоуверенности. Обзавидоваться можно. Что там Фрэнни с ее наставлениями: мол, на приеме надо ходить, задрав нос, и делать вид, что всех знаешь! Марсия явно понимала этот постулат по-своему: она действительно всех знала и при этом совала свой нос всюду, где только можно (благо при ее росте в три вершка делать это было совсем не сложно).

— Мы в свое время провели здесь удивительный год, правда, Кейт? — Марсия повернулась к сестре, и ее вдруг опять бросило в сочувственно-похоронное настроение. — О, мы так скорбим о вашей утрате, лорд Филлимор. И о твоей, конечно, Бетси. Леди Франсес была женщина удивительная. Я до сих пор вспоминаю ее каждый раз, когда укладываю чемодан… Как там? Туфли кладем на дно, чистые тряпочки убираем в…