По лицу его блуждала улыбка и выражение было такое… такое… ну как это описать? Доброе? Наверное. Во всяком случае Бен, не удержавшись, улыбнулся ему в ответ.

– И сколько?

– Это как вам совесть велит, – пресерьезно сказал бородач, а потом добавил: – Только уж никак не меньше четвертака.

Бен протянул ему доллар.

Бородач хотел что-то сказать, но тут на него напал мучительный кашель. Он протянул Бену билетик. Там стояло: «Да хранит вас Бог».

– Сколько раз вам говорить, что с кашлем шутки плохи! – послышался строгий женский голос. Обернувшись, Бен увидел, что к ним подходит молодая женщина с веселым выражением лица и смеющимися карими глазами, – неужто она и вправду такая суровая?

– Ах, мисс Эллен, простите меня, – бородач, стало быть, с нею знаком.

– Вы пьете таблетки, которые я вам дала?

– Ну ясно, пью.

– Поймите же, у вас воспаление легких начнется.

– Как-нибудь не начнется.

– Хорошо, Джелло. Увидимся в воскресенье. – Она помахала ему рукой.

Джелло в ответ поднял ладонь.

– Непременно, мисс Эллен.

Что за странные разговоры, черт побери! Бен увидел, что она тоже направилась к окошечку кассы. Наблюдал, как она роется в сумочке.

Нервничает, сразу заметно, причем нервничает все сильнее. «О Господи, – пробормотала она чуть слышно, – доллара не хватает. Только этого еще недоставало сегодня! Ну и денечек выдался».

– Послушайте, мисс, вы задерживаете других, – злобно зашипела прыщавая кассирша. – Берите билет или отойдите.

– Ой, извините, – понурилась она и отступила назад. Бен торопливо просунул в окошечко двадцатидолларовую бумажку:

– Позвольте мне. Видите ли, мне сейчас выпал счастливый билетик…

– Нет-нет, что вы, – вид у нее был смущенный.

– Позвольте, прошу вас. Я не допущу, чтобы вы, как тот ваш друг с мышкой, просили на улице. – Он повернулся к окошку кассы: – Два билета, прошу вас.

– У вас ведь скидка по старости, да? – уточнила девчонка за окошечком.

– Два билета за полную стоимость. – Вид у Бена сделался угрожающим.

– Разумеется, разумеется. Просто хотела выяснить.

– Вот и выяснили, – оборвал ее Бен. Уж пять лет, как для него предусмотрена эта скидка, но он все никак не примирится с тем, что пришло время ею пользоваться, и возмущается всякий раз, как ему об этом напоминают. Один из билетов он протянул своей новой знакомой.

– Спасибо, – сказала она, улыбаясь, и протянула ему руку, – меня зовут Эллен Риччо.

– Бен Джекобс, – представился он, с удивлением отметив, какое у нее твердое пожатие.

Они вошли в зал, и тут Бен не удержался и спросил с любопытством:

– А как вышло, что вы с ним знакомы?

– С кем?

– Да с этим, который продает билетики на углу. – Он через стекло показал ей на бородача, который поднялся, собираясь уходить.

– Ах с Джелло. Ну, он один из тех, кого я регулярно опекаю.

Регулярно? Видно, она из этой службы, которая раздает бездомным лекарства и талоны на обед. Только что-то не похоже, чтобы она в каком-нибудь благотворительном фонде работала, держится не так. Хотя по виду ничего ведь не определишь.

Уже раздвигался занавес перед экраном, когда они нашли свои места где-то в середине зала. Она сказала, что для нее здесь в самый раз. Бен, чуточку поколебавшись, сел в том же ряду, но через два места от нее.

Зал был почти пустой. Сразу за ним сидела парочка – видно, из этих, благополучных, – чавкая, они жевали попкорн, а дальше налево о чем-то возбужденно переговаривались панки, сплошь утянутые в кожу. Но погас свет, и они угомонились.

С самого начала Бена посетило чувство разочарования. «А я думал, это мюзикл», – пробормотал он негромко, но так, что Эллен услышала. Она бросила на него изумленный взгляд. Парочка сзади дружно хмыкнула.

Ему подумалось: «А не уйти ли?» – но тут фильм начал его захватывать. Начало, эта эротическая сцена, когда она приходит на квартиру, просто потрясающее. Такая красивая девушка бродит из комнаты в комнату по пустым апартаментам, и вдруг, бах! и она уже на полу, даже не разделась, а этот, которого она первый раз в жизни видит, залез на нее, и все остальное.

Он покосился на Эллен – само внимание и сосредоточенность, во все глаза смотрит на экран, губа закушена от напряжения.

Панки, увидев голые груди Марии Шнайдер, которая с сильным французским акцентом что-то говорила Марлону Брандо, громко зашикали. Бен вслушивался в эту ее странную речь, что-то вроде: «Я такая кусная, кусная зайка, а ты вольк, да? Такие руки твои сильные».

– Что она сказала? – переспросил Бен у Эллен.

– У тебя такие сильные руки, – громко прошептала она в ответ.

Бен вновь смотрел на экран, где Брандо говорил:

– Это чтобы сильнее тебя раздвинуть.

– А он, он что сказал?

– Чтобы сильнее… э-эм… сильнее ласкать тебя.

Сидевший сзади заржал, рыгнув недожеванным попкорном, и крошки угодили Бену в плечо. Бен пересел на одно место, поближе к Эллен, мельком ему улыбнувшейся и вновь не отрывавшей взгляд от экрана.

А там одна горячая сцена следовала за другой. Но все равно, это уж точно была не порнография. Не так хорошо он в этих делах разбирался, в заумных этих европейских картинах, и тем не менее сразу понял, что никакого секса с извращениями – просто, чтобы пощекотать нервы публике, – тут нет. Может, он чего-то и не улавливал, но ясно было, что фильм серьезный. Очень внимательно вслушивался Бен в слова Брандо, убеждавшего девушку, что никогда ей не найти мужчины, достойного любви: «Ведь тебе нужно, чтобы он опорой был, защищал тебя от всех… чтобы ты не чувствовала себя одинокой на свете… Но, понимаешь, ты ведь и вправду одинока, да, одинока, и тебе от этого чувства не избавиться, пока не увидишь, что уж смерть подступила вплотную… Вот тогда, и не раньше, уж ты поверь, тебе, глядишь, удастся его отыскать»

Мария Шнайдер жалобно пропищала:

– Но я же его уже нашла, этого человека, и это ты. Взглянув искоса на Эллен, Бен удостоверился, что в крупных поблескивающих глазах ее стоят слезы. Что с нее взять – женщина есть женщина. Подумал было: вот пододвинусь к ней, шепну: «Слушайте, это же фильм, чего вы так?» – но решил, что не надо.

Но тут же ему стало стыдно за такие мысли. Марлон Брандо обращался теперь к своей умершей жене, разговаривал с телом, лежащим на столе в похоронном бюро. И на Бена с такой силой нахлынули воспоминания о мертвой Бетти, что на секунду все в его сознании перемешалось – образы, мелькавшие на экране, картины, возникающие в его памяти. Он закрыл глаза, изо всех сил вцепившись пальцами в подлокотник.

Ну вот, отпустило.

А под конец было танго. Значит, не просто так назвали этот фильм. Бен, откинувшись на спинку кресла, смотрел, как показывают танцевальный конкурс. Он правда никогда сам так не танцевал, тут все движения какие-то резкие, неестественные, как будто завели манекены и заставили их плясать.

Зажегся свет, они потянулись за немногочисленными зрителями к выходу. Бен заметил, что Эллен тихо всхлипывает.

– Что с вами?

– Зачем, ну зачем она его убила? Ведь была любовь. И он тоже полюбил ее. Зачем было его убивать?

– Успокойтесь, никто никого не убивал.

– Как не убивал? А разве он не умирает в последней сцене?

– Нет, не умирает, ведь Брандо после этого еще во многих картинах снялся.

Эллен улыбнулась:

– Вы правы, конечно. Дура я, это же кино, а я распереживалась.

– Конечно, кино, и все там выдумано.

– Но, с другой стороны, они же хотели, чтобы человек задумался о серьезных вещах.

– Не знаю, я сюда не для этого шел, я вообще думал, что это мюзикл.

Эллен не выдержала, хрипло засмеялась.

На улице у кинотеатра они заметили трех панков, поглощенных какой-то примитивной игрой, – они плевали друг в друга попкорном. Лучше всего получалось у того, кто перевязал голову красной лентой.

Бен взял Эллен под руку, чтобы ее ненароком не задели, но вдруг парень с лентой на голове загородил им дорогу. Попкорн полетел прямо в Эллен, отскочив от ее пальто.

– Хочешь пожевать?

– Спасибо, не хочу, – растерянно ответила она.

– А старичок тоже не желает?

– Отойди, – обняв Эллен за плечи, Бен вдоль стены двинулся по улице.

– Сбавь пары, папаша, – цыкнул на него второй из панков, приземистый и пухлый парень.

– Вот говнюки, – не сдержался Бен, тут же извинившись, – не обращайте внимания, виноват.

– Ни в чем вы не виноваты.

Бен оглянулся, почувствовав, что трое панков о чем-то перешептываются у него за спиной. Тот, с красной лентой, смотрел ему вслед тяжелым взглядом.

– Знаете, давайте-ка я вас лучше подвезу домой.

– Ну что вы, совсем этого не нужно, я ведь недалеко живу, всего несколько кварталов.

– Тогда, с вашего позволения, я вас провожу.

– Да полноте, чего вы испугались, они же безвредные.

– Сделайте мне одолжение.

– Ну, если вы так настаиваете, – на самом деле она была рада, что не осталась на улице одна.

Они перешли на другую сторону и двинулись по уютной Проспект-парк, где всюду чувствовался аромат весенних цветов и запах только что скошенной травы. «В это время года от запахов просто с ума сойти можно», – подумалось Бену. У подземного перехода к Лонг-медоу он вдруг высказал вслух то, о чем думал.

– А вы танго танцевать умеете?

– Что вы, нет, конечно.

– Жалко. Я несколько раз призы брал, танцуя танго.

– Правда?

– Ну, это давно было, вы еще и на свете не появились. Вы, наверное, и не догадываетесь, что тогда к танцам, как к искусству, относились, не то что сейчас.

Пока шли по переходу, он напевал популярное танго, потом спел еще одно, и под низкими сводами гулко разносилось эхо его голоса.

– Мне этот переход всегда нравился, с самого детства. Видите, тут все деревом обшито, а как плиты подобраны, подогнаны как, у плотников это называется заподлицо. Оцените, какие мастера тогда были.