Она ощутила неловкость – вовсе не предполагалось никаких прощальных поцелуев.

– Ну, мне пора, а то еще поезд пропущу, – сказала она, отодвигаясь.

– Счастливо! – он помахал ей, отъезжая.

Она не ответила на его жест, просто со всех ног кинулась бежать на платформу.


В Амстердаме, кроме нее, никто не вышел. На крохотном вокзале стоял взволнованный дядя Пит – одинокая фигура на фоне обшарпанного низкого здания из кирпича.

Пока ехали домой, Эллен ловила себя на мысли, что с тех пор, как она была тут последний раз, город обветшал еще больше. Словно скукожился, превратился в игрушечный макет того города, который она помнила с детских лет. Совсем как тот парк, облюбованный ее друзьями: сплошные реликты минувшего.

Переехали по мосту через речку Чуктанунда, в это время года разбухавшую от весенних дождей и со всех ног мчавшуюся к реке Могавк, и за Центральной площадью свернули к церкви. Тут находилась городская библиотека, когда-то сделавшаяся для Эллен вторым домом. Сколько она провела часов в ее зальчике, уносясь далеко в царство фантазии! Старый дом, игрушечное подражание греческим дворцам, четыре дорические колонны, поддерживающие полуразвалившийся фронтон. Сейчас ей уже не казалось, что вот он, приют мечты, – нет, просто запущенный, нуждающийся в ремонте дом. А как знать, может, в том зальчике сидит, забывшись над книжкой, какая-нибудь девчонка, и в целом мире для нее нет места увлекательнее и краше…

– Даже и спрашивать тебя не стану, не оголодала ли, – посмеиваясь, дядя Пит остановился у ресторанчика «Ди Каприо». У них в семье всегда иронизировали над тем, что Эллен наделена волчьим аппетитом, а визиты к «Ди Каприо» считались праздником.

За блюдом спагетти – его здесь всегда подавали – Эллен слушала новости о дальних родичах, которых смутно помнила разве что по именам: оказывается, брат тети Мари лежит в онкологии, а кузена Генри уволили из местной газеты, где он столько лет был менеджером, зато кузина Анджела опять родила, и снова девочку, муж просто с ума от злости сходит, так как рассчитывал на сына. Замечательно, что она приехала, так по ней все соскучились.

Дядя Пит тянул свое, а Эллен, слушая вполуха, рассматривала его доброе лицо. Все те же розоватые щеки, темные мерцающие глаза, которые ей всегда казались печальными, вот только его роскошные волосы, которые она помнила черными как смоль, конечно, совсем побелели.

– Дядя Пит, я хочу вас кое о чем спросить.

Он ловко накручивал спагетти, обходясь одной вилкой, – искусство, так ею и не освоенное (а еще итальянка!). Оторвался от тарелки.

– О чем ты? Выкладывай все начистоту.

– Вам никогда не хотелось уехать из Амстердама?

С минуту он задумчиво жевал, потом с мечтательным выражением в глазах ответил:

– Наверное, раньше хотелось; но я же не мог, у меня знаний не хватало, чтобы выдержать собеседование в гильдии штата или большого города.

Об этом почти никогда не говорили у них дома, но Эллен давно недоумевала, каким образом дядя Пит, такой умница, не мог выдержать это собеседование, и не один раз, а не меньше десятка раз, хотя юридический колледж закончил с наградами и отличиями.

– Знаешь, мне много лет это просто жить не давало спокойно, – продолжал он, – а потом я понял, ну что же, значит, мне не судьба быть адвокатом. И я решил: ладно, остаюсь здесь.

– Но ведь можно было…

– Да, но не адвокатом. Да и не по мне это, ведь кто такой адвокат? Это человек, зарабатывающий на жизнь, потому что люди не доверяют друг другу и не умеют поладить между собой. А мне хотелось, чтобы людям стало легче находить общий язык.

– Так ведь этим вы всю жизнь и занимались. Вы же самый популярный человек у нас в городе, никого так не любят, как вас.

– Ну, не знаю, тебе виднее. – Он улыбнулся. – Ты только вот что знай, Эллен, ты на меня во многом очень похожа.

– Рада, что вы так думаете.

– Да кроме того, ты быстрее соображаешь, что и как. Сразу поняла, что врачом тебе не быть, вот и стала библиотекарем.

– Да. В больнице.

– Ага, вот я и спрашиваю: а тебя Амстердам устроил бы?

– Не знаю…

– Ты понимаешь, конечно, я бы очень был рад, если бы ты сюда вернулась, ведь так чудесно, когда ты со мной. Но об этом ты не думай, самое важное – это чтобы ты поступила так, как тебе всего лучше. И все будет хорошо, пока ты слушаешь, что тебе вот это подсказывает, – он, улыбаясь, похлопал себя по груди, где сердце.

Расплатившись, вышли на улицу, и Эллен почувствовала себя спокойной, уверенной, какой не была уже очень давно. Хорошо, что эти выходные она решила провести с дядей Питом.

Ни о чем больше думать ей не нужно. Она наконец-то понял, что ей необходимо делать.

Глава XXI

Еще не открывая глаз, Бен, как всегда, попытался угадать время. Ну, предположим… шесть сорок четыре. Он взглянул на светящийся циферблат: шесть сорок пять. Неплохо, совсем неплохо, почти в яблочко. Значит, в это воскресенье все у него должно получаться в лучшем виде.

Чувствуя прилив энергии, он вскочил с постели, стараясь не замечать, что кое-где еще побаливает. Подошел к окну, отдернул жалюзи. Небо еще совсем серое, но на горизонте уже начинает обозначаться солнце. Птичка чирикала где-то в их саду, мелодично насвистывала «пьюти-фии, пьюти-фии». Он взглянул на росший у дома дуб с его могучими ветвями. Ага, вон она, большая ослепительно желтая птица, неужели иволга? Им вроде как еще рано прилетать. Значит, в этом году лето начнется до календарного срока. «Пьюти-фии», – опять пропела птица, и Бен ответил ей тонким посвистом. Она прислушалась, насторожившись.

Бен улыбнулся. Ну по всем приметам день будет просто замечательный, тем более что нынче он поедет в Бруклин.


К восьми тридцати Рихард уже принял душ и оделся. Некогда ему с этим возиться. Сегодня возвращается Эллен. Он включил автоответчик, еще раз послушал, что вчера записалось: «Рихард, привет, это Эллен. Решила вернуться в воскресенье утренним поездом, чтобы успеть в парк к раздаче. Спасибо, что ты вызвался меня подменить, но не беспокойся, пожалуйста, я все сделаю сама. Всего хорошего».

С кривой усмешкой он нажал на кнопку, выключив аппарат. Так, надо поторапливаться. Но он привык все делать основательно. Неспешно окинул взглядом комнату, чтобы убедиться, что ничего не забыл. Ну, конечно. Рихард подошел к письменному столу, взял лежавший там факс. Отправитель – банк «Швейцарский кредит»: «Согласно указаниям господина Таро Хасикава, спешим уведомить, что из Банка Токио на ваш счет 764135 поступил первый вклад из оговоренной суммы три миллиона американских долларов».

Рихард разорвал бумажку на мелкие клочки, бросил в унитаз и тщательно смыл.


Милт тихо выполз из постели, чтобы не разбудить Сару. В выходные она любит поваляться, толкнешь ненароком – потом разговоров не оберешься.

Накинув халат, он прошел на кухню и приготовил себе кофе. Самое лучшее времечко: тишина, можно спокойно посидеть, почитать «Нью-Йорк таймс», никто с разговорами не пристает. Только сегодня ему, как ни жаль, не до этих радостей.

Для начала предстоит где-то встретиться за коктейлем с Майкелсоном, а это и при самых благополучных обстоятельствах то еще удовольствие, сейчас же обстоятельства – хуже некуда. Майкелсон стал просто психопатом из-за этой катавасии с продажей студии японцам.

Милт уж ему предлагал: пусть едет себе в Калифорнию и сидит там, пока не появится что-то новенькое в этом деле, только Майкелсон отказался наотрез, видите ли, уехать – значит, признать собственное поражение. Вот он и торчит тут в городе, доводя всех до бешенства, а Милта особенно, ведь на Милта основная нагрузка и легла.

Хорошо еще с Вандерманном как будто договорились. Уж не знаю, про что они толковали с этим японцем, когда выставили их с Майкелсоном за дверь, но, похоже, потолковали не зря. Японец согласился-таки, хоть и поломавшись, на пересадку сердца павиана, правда, выставив всякие условия, прежде всего – чтобы все это дело держалось в строжайшем секрете. Да, хотелось бы хоть приблизительно знать, какие на этом сделал деньги славный доктор, хотя, что уж там, ясно, что немалые.

Ладно, так или иначе у старика теперь вроде как появился шанс, можно бы Майкелсону и расслабиться, да куда там. Он опять с ума сходит: а вдруг что не так выйдет, вдруг проколемся?

Может, и проколемся, где гарантии, что нет. Причем скорее всего проколемся на самой операции, которая будет как раз сегодня, в частной клинике, чтобы пациента никуда не возить и вообще не посвящать в происходящее никого, помимо тех, кто уже в курсе. Особого оборудования, как выяснилось, тоже не требуется – обычный набор для современных кардиологических отделений, – только две вещи нужны сверх остального: сердце, которое подойдет, и хирург, умеющий это сделать.

Милт со вздохом сложил газету, постарался привести себя в рабочее состояние. Сара спит себе без задних ног, вот бы ему так!

Когда он отъезжал от дома, на улицах еще почти ни души не было. На секунду ему померещилось, что за углом мелькнула машина Бена. Да нет, что ему тут делать воскресным утром, его же вообще сейчас нет в Бруклине. Вздор какой-то.


Кроссовки были на толстой подошве, поэтому пока Бен одолевал пролет за пролетом лестницу, ведущую к нему в зал, не прозвучало ни скрипа. В темной прихожей он нащупал выключатель, зажег свет. Доска для объявлений в том же состоянии, как была, когда он последний раз проводил занятия: вся увешана вырезками, призванными приподнять настроение посетителям, и подобранными им афоризмами. Вот, например: «Если сводит скулы, как от лимона, сделай вид, что жизнь сплошной лимонад». Как ему нравилось подыскивать для этой доски смешные картинки и пословицы. А вот и самая его любимая, про ногу, шагающую в будущее, и другую, увязшую в прошлом. Он именно этим и занимался последние два месяца: поливал мочой собственное настоящее. Ладно, раз он такой жизнелюб, пора это делом доказывать. Застегнуть ширинку, превратить кислятину в виноград… прямо сейчас и начнем, зачем откладывать.