По комнате пронесся гул изумления, вырвавшийся у всех сидевших за столом. Даже Милт такого не ожидал. Ну вот, теперь понятно, отчего Майкелсон хлопочет о студии куда больше, чем о благополучии Доуни.
– Агентство получает в качестве комиссионных, – он теперь лепетал, как школьница, впервые попавшая на танцы, – не менее десяти миллионов.
– Но послушайте, Рон!
Это Билл, самый молодой из агентов, он начал работать у них совсем недавно. Милт находил, что он очень похож на самого Рона, когда тот только пришел в агентство, его еще вечно посылали к секретаршам сказать, что шефу пора принести кофе.
– В чем дело, Билл? – четки опять задвигались.
– Да понимаете… – Биллу явно было не по себе. – Я, конечно, сознаю, что это замечательная сделка, только, Рон, вы же сами знаете, выходит, что японцы перекупают у нас уже третью студию.
– Совершенно верно. И Овиц с ума сойдет от ярости, что этот контракт достался не ему, а нам.
Все громко засмеялись. Успехи второго агентства, «Настоящие художники», внушали им ненависть, а больше всего все ненавидели Майка Овица, его главу, умевшего периодически щелкать Майкелсона по носу.
Но Билл все гнул свое:
– Разве не возникает опасность…
– Какая еще опасность?
– Опасность того, что японцы начнут распоряжаться, определяя, какие фильмы нам делать, какие нет.
– Это как же они могут распоряжаться фильмами? – На лице Рона появилась кислая улыбка, но четки он теперь перебирал вдвое быстрее. – Что, вместо наших актеров начнут снимать одних карликов?
Опять взрыв общего хохота. Не смеялся один Билл.
– Все очень просто: мы хотим снять вот такой фильм, а их дело оплачивать расходы да кланяться: «Канисино, канисино». – Рон сделал низкий поклон в японском стиле. Веселье в зале не утихало.
Милт огляделся – какие вокруг во всем уверенные молодые люди, и каждый получает столько, что и мечтать о таких суммах прежде не мог. А будут получать еще больше, намного больше. Все так переменилось за долгие годы, что он связан с агентством, – подумать страшно, он ведь уже сорок лет тут служит.
– И все-таки, если будет заключен этот договор, – снова взялся за свои рассуждения Билл.
Милт пожалел, что сидит не рядом с ним, уж он бы ему объяснил, что все это напрасные разговоры. Этак и место свое потеряет прямо вот сейчас, на этом заседании.
А Билл, словно не сознавая, что такое вполне возможно, продолжал:
– Нам могут сказать, что мы должны представлять интересы клиентов, а на самом деле этого нет.
– И Овицу говорили то же самое, а он плевать хотел и правильно делал, как выяснилось.
– Но рассудите сами, – Биллом, похоже, овладела мания самоубийства, – мы, значит, получаем комиссионные от нового владельца студии, и в то же время нам платят клиенты, чьи интересы на студии мы и призваны охранять.
Это было уж слишком в точку. Четки полетели на пол. Все молча смотрели, как Рон медленно их поднимает Лицо его, когда он снова повернулся к сидевшим за столом, было свекольного цвета, жилы на шее натянулись, как канаты.
– Они станут владельцами студии. А картины будем делать мы! – Он быстро терял контроль над собой. – И никакого противоречия в том, что нам платят и студия, и клиенты, нет, запомните это – нет! – взревел он. – Понятно, идиот паршивый? – Он швырнул свои четки на стол и вылетел из зала, грохоча подошвами.
Один за другим агенты, перебрасываясь двумя-тремя словами, двинулись к выходу.
Милт, подобрав четки, попробовал утешить Билла, который, чувствуя, остракизм остальных, сидел с подавленным видом.
– Возьми на удачу, сынок, – сказал он, вкладывая четки в ладонь Билла. – Она тебе очень понадобится, удача-то.
Бен с пакетом из супермаркета в руках поднялся по лестнице, хотел позвонить, потом вспомнил: да у него же есть свои ключи.
Досадно, что тут так трудно поставить машину. Пожалуй, это пока единственное, на что он может посетовать.
– Эллен! – позвал он, отперев дверь. Молчание.
Записка, которую он оставил в двери ее спальни, так из нее и торчала. Он постучал на всякий случай, потом приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Никаких признаков жизни. Очевидно, что она не ночевала дома. Он-то нынче утром так старался не шуметь, на цыпочках ходил, а ее просто тут не было.
Он вытащил из пакета морковь, фасоль, сельдерей, салат, выложил все на кухонный стол – сейчас можно и ужином заняться; ну вот, теперь к холодильнику – она ему освободила полочки слева – туда можно положить яйца, обезжиренное молоко и йогурт. Справа, где хранились ее продукты, почти пусто – две плитки «Сникерса», баночка лукового соуса, коробка с остатками масла да корка еще какая-то. Он улыбнулся про себя: надо будет ей объяснить, что такое правильное питание.
Включил кран, стал промывать салат. Прекрасное у него получится овощное рагу – на двоих в самый раз. Только, что если она опять явится на ночь глядя, а то и вообще не придет? Тогда чего ради стараться? А, черт с ним, лучше пойти сегодня к Милту. Он набрал номер, тая надежду, что трубку снимет сам Милт (скучно и думать, как придется объясняться с Сарой из-за этой Бренды).
– Привет вам, дорогой, – весело проговорил в трубку Милт.
Бену всегда казались странными эти ужимки, которым его приятель выучился в Голливуде, – что за дела, мужской разговор, а воркуют, как голубки.
– Знаешь, хочу вас с Сарой пригласить где-нибудь пообедать, – начал Бен, пуская в ход обычный свой прием, за которым должно было последовать приглашение прийти к ним.
– Ой братец, мы бы тебя с радостью к себе позвали, только ты нас еле застал – бежим, со всех ног бежим.
– Куда это?
– В «Мэдисон-сквер-гарден» Сэму помочь, коллеге моему, который должен следить за Доном Арнольдом.
– Сэму?
– Ну конечно.
Бен ухмыльнулся. Милту уж точно достается, какой-то сумасшедший дом да и только. Было слышно, как Сара тормошит мужа: хватит болтать, опоздаем же.
– Ну, мне правда пора, хочу еще посмотреть на эту девку, которую вместо Джо пригласили. Увидимся завтра на тренажерах.
Чуть разочарованный, Бен вернулся к своему салату Быстро темнело. Листья высокого клена подступали к самому окну. Он подумал: «Надо будет ветки подкоротить, попомни, пожалуйста, может, в выходные и сделать, только вот, черт, ножовка-то со всем багажом уехала на склад. Ну и пусть, в конце концов он тут ненадолго».
Бен зажег верхний свет и поставил влажный салат в сушилку.
День был длинный, тяжелый, и Эллен чувствовала это особенно: спина, уж эта ее спина. Да и спала она у Рихарда неважно, а потом почти одиннадцать часов трудилась без перерыва, только разок кофе попила с Голди, чего же удивляться, что что-то болит.
Ладно, как-нибудь, скоро она будет дома. Эллен вышла в холл приемного отделения. Хотя времени было уже восемь с лишним, больница продолжала действовать так же активно, как и утром. Ее всегда это удивляло: смена кончается, начинается другая, а активность не спадает ни на минуту. Посторонних, правда, стало к вечеру поменьше, некоторые кабинеты закрыты, но коридоры все освещены, и свет просто ослепительный. Тут никогда не кончающийся полдень. А ночи как будто вообще не существует в природе. И смерти тоже не существует Больница живет полноценной жизнью круглые сутки, и круглые сутки она отрицает факт смерти, каких бы усилий это не стоило. Если же смерть все-таки брала свое, это означало, что медицина не справилась со своим делом. И такое стремились как можно скорее забыть.
Стараясь отделаться от печальных мыслей, Эллен поспешила на улицу. Был прохладный летний вечер, от реки тянуло свежим ветерком. Она застегнула молнию на курточке и поспешила к станции метро, находившейся в конце Оушен-паркуэй.
Звук приближающегося поезда заставил ее ускорить шаг, потом пуститься бегом. Она вскочила в вагон, когда двери уже закрывались.
Пассажиров было немного, можно выбрать местечко поуютнее. Эллен свернулась клубочком, расслабилась. Людям чаще всего противно ездить в метро, а вот ей нравится. Всегда любопытно наблюдать, до чего разный собирается тут народ: отлично одетые чиновники с чемоданчиками, а рядом – тетки, разговаривающие друг с другом по-испански, в платьях, явно купленных на дешевой распродаже. Нью-йоркская подземка – самый радикальный из демократов, для нее все одинаковые – пассажиры только и всего.
Поезд, повизгивая на рельсах, несся эстакадами, переброшенными через улицы, и только у Проспект-парк снова нырнул под землю в туннель.
Проехали «Бруклин колледж», и тут она заметила, что но вагону идут двое – один худой и низкорослый, другой высокий, но тоже худой – и что-то поют дуэтом. Ага, Колесико и Карузо за работой, стало быть. Эллен улыбнулась. Хорошая примета их встретить. Пели они замечательно, отлично дополняли друг друга и в такт песне потряхивали коробкой, где гремела мелочь: «Ты сыграй мне, ты сыграй, мистер Тромбонист, есть охота, есть охота, а карман мой чист».
Она поспешила извлечь из сумочки два четвертака и бросила им в коробку. Они, узнав се, раскланялись, но тут же, продолжая петь, двинулись дальше. Конечно, уж ей-то не надо было им подавать, она знает, на что пойдут эти деньги, да и как не знать – только нюхни, и все ясно, но сделать с собой Эллен ничего не могла. Песня была живая, радостная, но какая-то тоска примешивалась к мелодии и глубоко трогала ее сердце.
«Да, сыграю, моя крошка, а еще спою, только все никак не вспомню песенку твою…»
На углу Седьмой авеню и Флэтбуш она вышла, жалея, что так быстро добралась. Шум отъезжающего состава заглушил их голоса, но в проплывающие мимо окна она видела эту парочку, пока поезд не скрылся в туннеле.
Проходя мимо, Эллен взглянула на афишу кинотеатра «Плаза». Уже нет Марлона Брандо. Теперь другое:
Глория Суо сон
в фильме
БУЛЬ Р САНСЕТ
У них что, трубок неоновых не хватает, чтобы сделать надпись как следует?
"Последнее танго в Бруклине" отзывы
Отзывы читателей о книге "Последнее танго в Бруклине". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Последнее танго в Бруклине" друзьям в соцсетях.