Публично сэр Гренвилл Кони тоже присоединился к Пресвитерианской вере. Так поступило большинство членов палаты общин, но сэр Гренвилл не собирался ради политических целей отказываться от радостей чревоугодия. На Рождество, совершив ритуальный визит в Вестминстер и бросив хмурые взгляды на закрытые лавочки и работающие пивные, сэр Гренвилл отправился назад в свой дом на Стрэнде, где в огромном мраморном камине трещал огонь, освещая картину с изображением обнаженного Нарцисса, на сей раз не закрытую ставнями. Сэр Гренвилл где-то раздобыл лебедя, который в это самое время и жарился, но рождественскую трапезу он начал с гуся и свинины. Он объедался целый вечер, запивая яства своим любимым кларетом, и его желудок ни разу не возмутился. Даже когда пришлось ослабить ремень и развязать шнурки, живот вел себя наилучшим образом. Сэр Гренвилл чувствовал, как огромные пузырьки воздуха поднимаются вверх и взрываются в горле отрыжкой, но это было делом обычным, а боли не было. Он блаженно потер руки, когда на стол возле камина наконец-то водрузили фаршированного лебедя.

— Дорогой мой Эбенизер, разрешите мне самому вас попотчевать. Наливайте себе вина! Прошу вас! Еще!

Жизнь снова улыбалась сэру Гренвиллу. Он пережил осенние бури и теперь уже мог различить финал борьбы. Договор достанется ему во что бы то ни стало. Он перекладывал куски лебединой грудки на тарелку Эбенизеру.

— Дорогой мой мальчик, слева репа и соус из гусиных потрохов. Отрезайте от новой буханки. Крылышко? Вы уверены?

Некоторое время они ели в дружеском молчании. Кэмпион сейчас было бы столь же трудно узнать Эбенизера, которому исполнилось девятнадцать, как и ему свою сестру. Он повзрослел, на лице с темными тенями появилась печальная мудрость, свойственная гораздо более зрелому возрасту. Отросшие волосы были зачесаны назад и волной падали на шею. Это придавало Эбенизеру хищный вид, который усугубляли глаза, словно бы горевшие каким-то внутренним огнем.

Он, как и прежде, был калекой и навсегда таким и останется, но теперь он обнаружил некую силу, заключенную в нем самом и дававшую ему власть над здоровыми. Одет он был не в черное, а в религиозные пурпурные тона, и ему нравилось думать, что его платье такого же цвета, как церковные одежды. Подобно сестре, он бьи счастлив, но в отличие от нее, обретшей счастье в любви и щедрости, Эбенизер нашел свое призвание на более мрачном и кровавом поприще. Под влиянием сэра Гренвилла Кони он связал свою религиозную миссию с болью.

Будучи на службе у парламентского Комитета безопасности, Эбенизер во имя Господа пытками вырывал признание у тех, кого подозревали в неверности. Визг женщин, разрываемых на дыбе, стоны тех, кто терял сознание, когда у них на ноге туго завинчивали ломавший все кости железный ботинок, — все эти звуки доставляли Эбенизеру удовольствие. Он пользовался лезвием, огнем, воротом, иглами, крюками, щипцами — всем арсеналом инструментов своей профессии и, причиняя боль другому, обрел свободу. Он стоял выше закона, и людского и Господнего, и сознавал себя человеком особенным, не скованным никакими нравственными ограничениями. Он был не таким, как все, и всегда был не таким, как все, но теперь Эбенизер знал, что он выше всех. Только одного господина он пока еще признавал — сэра Гренвилла Кони.

Сэр Гренвилл обсосал косточку и бросил ее в огонь.

— Барнегат не ошибся, — сказал он. Барнегат был астрологом сэра Гренвилла и напророчил на Рождество хорошие вести. Сэр Гренвилл долил соуса себе на тарелку. — Насчет священника вы оказались правы. Я рад, что мы ему помогли. Что он собой представляет?

Эбенизер уже закончил трапезу. Он откинулся назад. По глазам абсолютно невозможно было прочитать его мысли.

— Амбициозен. Чувствует себя обманутым. Сэр Гренвилл заворчал:

— Под такое описание подходит половина парламента. Ему можно доверять?

— Да.

В то рождественское утро в доме сэра Гренвилла побывали два странных посетителя. На крыльце, выходившем на аллею, стояли усталые и продрогшие преподобный Верный До Гроба Херви и Гудвайф Бэггерли. Сэр Гренвилл был в Вестминстере, но Эбенизер их принял, выслушал их рассказ и отправил в комнаты в Сент-Джайлз. А потом Эбенизер встретил сэра Гренвилла приятным и очень радостным известием.

Весь вечер сэр Гренвилл упивался этой новостью. От нее прошла боль и потеплело на душе. Он все еще наслаждался ею.

— А зачем приходила женщина? Эбенизер пожал плечами, потягивая вино.

— Она ненавидит Доркас. Херви хотел, чтобы она показала, где вы живете.

— А ей тоже нужно заплатить двадцать фунтов?

— Нет. — Эбенизер бережно поставил рюмку на стол. Все его движения были точно рассчитаны. — Подозреваю, Гудвайф догадывается, что от Сэмьюэла Скэммелла ждать особо нечего.

Сэр Гренвилл рассмеялся.

— Ну что за благоразумная Гудвайф. Не забывайте, она бы избавила нас от уймы неприятностей, если бы смогла назвать ублюдка, который увез девчонку. Но сейчас это уже не имеет значения.

Сэр Гренвилл знал, что ему повезло. Всего четыре месяца назад он ощутил настоящий ужас. Лопес в Амстердаме. Девчонка исчезла, но все его страхи оказались беспочвенными. Еврей, похоже, приехал в Амстердам просто для того, чтобы быть поближе к военным действиям в Англии. У Мордехая Лопеса без сомнения, думал сэр Гренвилл, есть финансовые связи и с той и с другой стороной, хотя сэр Гренвилл лишь по слухам знал о деньгах, которые были даны в долг королю. Лопес не сделал ничего такого, что давало бы основание заключить, будто ему известно о смерти Мэттью Слайза, а девчонка, очевидно, и не пыталась связаться с ним. Завтра сэр Гренвилл отзовет из Голландии своих сторожевых псов.

Он отодвинул тарелку, тихо рыгнул и подмигнул Эбенизеру.

— Не перейти ли нам к окну?

Они сели и стали смотреть на Темзу. Уже почти стемнело. По реке вверх по течению шла на веслах одна-единст-венная лодка с фонарем на носу. Гребцам приходилось туго, потому что течение было стремительным, ведь с обоих берегов подступал лед. Кони знал, что вскоре на реке не останется ни одной лодки и появятся они лишь когда лед начнет сдавать позиции. В саду ему придется выставить дополнительную охрану, потому что замерзшая Темза открывала легкий доступ в его владения.

На низеньком столике между ними лежали виноград и миндаль из Иордании в сладком французском марципане. Кабинет сэра Гренвилла обставлен так, чтобы быть достойным подобной трапезы, а сегодняшние новости сделали праздник безмятежным. Сэр Гренвилл раскусил миндальный орешек.

— Нам повезло, Эбенизер. Нам действительно повезло.

— Да, — серьезно кивнул человек с худым лицом. Девчонка жила в замке Лэзен. По словам Эбенизера, священник был абсолютно в этом уверен, уверен настолько, что рискнул отправиться в Лондон по зимним дорогам. Сэр Гренвилл хмыкнул, вокруг его выпученных лягушачьих глаз собрались счастливые морщинки.

— И у нее была печать!

— У нее на шее висел золотой цилиндр на золотой цепочке, — педантично поправил своего хозяина Эбенизер.

Настроение у сэра Гренвилла все улучшалось. Он удовлетворенно хихикал, потом подлил себе еще вина. Эбенизер же почти не притрагивался к своему бокалу.

— Замок Лэзен. Замок Лэзен. Нам повезло даже больше, чем вы думаете, Эбенизер.

Эбенизер молча смотрел на маленького, безобразно жирного человека. Клапан на панталонах у него был оттопырен и лежал на бедре, материя залоснилась от капавшего с мяса жира. Сэр Гренвилл взглянул на Эбенизера.

— Как сообщает мой человек в Оксфорде, Лэзен собираются укреплять.

Эбенизер стал сосредоточенным.

— А не лучше ли нам захватить девчонку до того, как укрепят замок?

— Нет, Эбенизер, нет! — Сэра Гренвилла распирало от восторга. — Это было бы нелегко и в самый благоприятный момент, но, как я полагаю, нескольких слов сэра Гренвилла Кони будет достаточно, чтобы направить туда войска. Мы устроим засаду, овладеем замком и захватим девчонку. И еще много чего другого. — Он рассмеялся, снова наливая себе вина. — Вы знаете этот замок?

— Нет.

— Очень красивый, очень, — радостно рассказывал сэр Гренвилл. — Половина построена в елизаветинскую эпоху, но есть еще и великолепное современное крыло, спроектированное Лиминжем. Мне рассказывали, что в длинной галерее лепные украшения весьма и весьма изящны. Там немало леса, больше тысячи акров пахотных земель и еще в два раза больше отдано под пастбища для овец.

От беззвучного смеха плечи его затряслись. Когда он заговорил, голос звучал как-то непривычно ликующе, как у проказливого мальчишки.

— Я думаю, комитет графства по конфискации имущества благосклонно посмотрит на то, чтобы передать эти владения мне в собственность, как вы полагаете?

Эбенизер улыбнулся, что случалось с ним крайне редко. Он знал, что сэр Гренвилл, пользуясь своим положением в парламентском комитете по надзору за судьбой захваченного вражеского имущества, обеспечивал себя землями по всей Южной Англии.

— А кому он сейчас принадлежит?

— Сэру Джорджу Лэзендеру. До боли честный человек. У него потрясающая жена. Сэр Джордж счел уместным присоединиться к нашим врагам, Эбенизер, так что, я полагаю, мы можем с чистой совестью наказать его.

— Аминь.

— Аминь. У него еще есть сын, не могу припомнить, как зовут мальчика. Думаю, этим и объясняется пребывание там вашей сестры.

Эбенизер пожал плечами.

— Не знаю.

— Не то чтобы это имело какое-то значение, пока она остается там.

Он засмеялся, тяжело поднимаясь со стула, придерживая одной рукой расшнурованные панталоны, а другой открывая огромный железный ящик. Оттуда он извлек листок бумаги и вручил его Эбенизеру, сопроводив жест цветистой фразой.

— Исполните все необходимое, дорогой мой мальчик. Эбенизер взял бумагу аккуратно — так, будто мог от нее заразиться. Это было свидетельство о браке Сэмюоэла Скэммелла и Доркас Слайз, подписанное Джеймсом Боллсби, священнослужителем. Эбенизер взглянул на сэра Гренвилла.