Она шла на восток навстречу заре и некоторое время пребывала в приподнятом настроении. Через два часа, когда солнечный свет разлился по лесам и лугам, опьянение прошло. Она входила в тенистую долину, где дорога пересекала ручей, когда из канавы выскочил вонючий нищий. Вероятно, он не хотел сделать ей ничего плохого, но бородатое лицо, хриплый голос, единственная вытянутая вперед цепкая рука нагнали на нее такой ужас, что она бросилась наутек и с тех пор шла осторожно, полная страха перед превратностями незнакомого мира.

Еще через полчаса, когда она уже выбилась из сил, ехавшая на телеге фермерша предложила подвезти. Телега была нагружена льном, и, когда лошади тянули поклажу, стебли шуршали. Хотя женщина везла лен на юго-восток, Кэмпион согласилась, потому что общество спутницы охраняло ее от опасностей. Кэмпион рассказала женщине, что ее посылают в Лондон работать у дяди. А когда та насмешливо осведомилась, почему же она путешествует в одиночестве, Кэмпион сразу сочинила целую историю: ее мать внезапно выселили из дома, добыть деньги могла только Кэмпион, и мать упросила ее принять дядино предложение о работе. Мама, сказала девушка, больна. Кэмпион гладко вела свое повествование, и фермерша прониклась к ней сочувствием. Во всяком случае, взяла под опеку и в Уинтерборн-Зелстоне.

В деревне как раз подвернулся возчик, направлявшийся с несколькими мулами в Саутгемптон. И фермерша договорилась, чтобы они с женой прихватили с собой попутчицу. Подобно многим путешественникам, возчик, к удовлетворению Кэмпион, оказался пуританином. Хоть она и считала эту религию деспотичной, она знала, что люди, придерживающиеся ее, честны и заслуживают доверия. Жена возчика прищелкнула языком, услышав историю Кэмпион.

— Бедняжка, тебе лучше сначала доехать до Саутгемптона, а уж оттуда в Лондон. Так нынче надежнее.

Ту первую ночь она спала в гостинице в общей комнате вместе с полудюжиной женщин, и не один раз ей хотелось оказаться дома в Уэрлаттоне. Река ее жизни вынесла ее к незнакомым берегам, где она не знала, как себя вести. Но мысль о дряблом, грузном Скэммелле, о его страсти к ней, перспектива стать матерью его детей придали ей решимости все выдержать.

Холодным утром на заре она заплатила золотой монетой за ночлег, отчего вокруг удивленно переглянулись. Ей оставалось только поверить, что сдачу ей дали правильно. Женская уборная располагалась в пустом хлеву без крыши. Все было так странно. Газетные листки, приклеенные на стенах таверны, рассказывали о победах пуритан над королем, потому что этот район хранил верность парламенту.

Жена возчика, уплатив по собственному счету, вывела ее на улицу, где муж уже подготовил мулов. Они снова вышли навстречу заре, и сердце у Кэмпион радостно забилось, потому что ей удалось благополучно продержаться целый день.

Возчик Уолтер был человеком молчаливым, упрямым, как мулы, дававшие ему заработок. Он медленно брел во главе цепочки, устремив взгляд в Библию, которую, как с гордостью поведала Кэмпион его жена, он недавно выучился читать. «Не все слова, конечно, но большинство. Он читает мне интересные истории из Священного Писания».

День был облачным, большие тучи наползали с юга, и после полудня полил дождь. В тот вечер в таверне на окраине Нью-Фореста Кэмпион грелась у огня. Она пила слабое пиво и жалась к жене Уолтера Мириам, которая охраняла ее от назойливых мужчин. Мириам приговаривала:

— Мама должна была бы выдать тебя замуж.

— По-моему, я была нужна ей дома.

Она тут же перепугалась, что Мириам может удивиться, почему же тогда мать отправила ее в Лондон, но жену возчика занимали другие мысли.

— Это не назовешь благословением, милая.

— Что?

— Твою красоту. Видишь, как она притягивает мужчин. Хорошо, что Бог не создал тебя гордячкой, вот это благословение. Но на твоем месте, милая, я бы выходила замуж, да поскорее. Сколько тебе?

— Восемнадцать, — соврала Кэмпион.

— Много, много. Я-то обвенчалась с Уолтером в пятнадцать, и лучшего мужчину Богу никогда не вылепить из своей глины, правда, Уолтер?

Уолтер, трудившийся над Второзаконием, оторвался от книги и смущенно пробурчал что-то в ответ. Потом вернулся к Священному Писанию и элю.

Кэмпион посмотрела на Мириам:

— У вас нет детей?

— Бог с тобой, девочка, детки уже выросли. Те, которым Господь позволил вырасти. Наш Том уже женат, а девочки в услужении. Вот почему я и хожу с Уолтером, чтобы составить ему компанию и уберечь от беды!

Она рассмеялась собственной шутке, и Кэмпион с удивлением заметила, как теплая улыбка смягчила суровое лицо Уолтера. Эту шутку они явно уже давно знали, и она доставляла им удовольствие. Кэмпион поняла, что очутилась в обществе добрых, хороших людей, и пожалела, что вынуждена обманывать их.

На следующий день вместе с двумя дюжинами спутников они пересекли Нью-Форест. Уолтер достал свой огромный пистолет и заткнул его за пояс, а поверх вьюков первого мула положил меч. Но в лесу им никакого беспокойства не причинили, не считая нового дождя, от которого размокла дорога, а с деревьев капало еще долго после того, как ливень кончился. После полудня уже снова сияло солнце. Они приближались к Саутгемптону, где Кэмпион предстояло расстаться с Мириам.

Каждый новый этап путешествия тревожил Кэмпион. Она благополучно добралась до Саутгемптона. Раньше она даже и не мечтала оказаться так далеко от дома. Но теперь ей предстояло еще более сложное испытание — переезд до Лондона. Мириам спросила, много ли у нее денег. Кэмпион сказала, что да, около пяти фунтов, и Мириам посоветовала ей поехать в дилижансе.

— Так надежнее всего, девочка. Дядя ждет тебя?

— Думаю, да.

— Хорошо, поезжай в дилижансе. Может, за тебя даже заплатят. — Она рассмеялась, потом отвела Кэмпион к большой гостинице, от которой отправлялись дилижансы, и поцеловала ее на прощание. — Я вижу, ты хорошая девушка. Да хранит тебя Господь. Мы будем за тебя молиться.

Возможно, их молитвы были услышаны, потому что в Саутгемптоне Кэмпион встретилась с миссис Свон. И хоть Милдред Свон и не слишком походила на орудие Господа, свои функции она выполняла исправно. Всего через несколько минут после встречи она взяла девушку под свое крыло. Они спали в одной кровати, и Кэмпион выслушивала бесконечную историю жизни Милдред Свон.

В Саутгемптоне она навещала сестру, которая была замужем за священнослужителем, и теперь возвращалась домой в Лондон. Повествование, прерванное сном, возобновилось на следующее утро, когда они в ожидании дилижанса стояли на мощенном булыжником дворе.

— Я вдова, милая моя, так что и печали и невзгоды мне знакомы.

На земле рядом с ее корзиной, наполненной пирожками и фруктами, стоял огромный растрепанный сверток. Обернувшись, чтобы удостовериться в целостности пожитков, Милдред увидела возившегося неподалеку конюха:

— Не смотри на них своими воровскими бельмами! Я христианка, путешествую безо всякой защиты! Но не думай, что сможешь обокрасть меня!

Пораженный конюх поспешно ретировался. Миссис Свон, любившая устраивать мир вокруг себя по своему вкусу, радостно улыбнулась Кэмпион:

— Обязательно расскажи мне про свою маму, дорогая моя.

Милдред Свон была полной женщиной средних лет. Одета она была в выцветшее платье голубого цвета с ярким цветастым шарфом на плечах и в ярко-красный чепец, напяленный на непокорные светлые волосы. Она не стала ждать, пока Кэмпион ответит, и деловито поинтересовалась, где та намерена сидеть — на крыше или внутри. Кэмпион не знала.

— Лучше бы тебе ехать со мной, дорогая моя. Внутри. Тогда мы сможем защищать друг друга от мужчин. — Последние слова были произнесены достаточно громко, чтобы их расслышал высокий угрюмый священник. Миссис Свон понаблюдала за ним, желая убедиться, что он осознал услышанное, потом снова повернулась к Кэмпион. — Ну?

Кэмпион немного изменила свой рассказ. Она сохранила часть о больной, немощной матери, но в Лондон она теперь ехала к адвокату по поводу наследства. Что почти соответствовало истине, так как Кэмпион пришла к выводу, что Гренвилл Кони, по-видимому, и есть автор Договора.

Когда Кэмпион закончила рассказ про наследство, они устроились в дилижансе на сиденьях с подушечками, и миссис Свон уже успела безжалостно растолкать остальных пассажиров, чтобы высвободить для себя достаточно места. Священник, который теперь держал в руках Библию, сидел у окна напротив Кэмпион.

Миссис Свон очень заинтересовало повествование о больной матери.

— У нее малокровие, милая?

— Да.

— Лютики, милая. Лютики. Лютики помогают при малокровии, милая. У моей мамы было малокровие. Она, конечно, умерла, но не только от малокровия. Нет, нет. — Последние слова она произнесла мрачно, будто за ними скрывалась страшная тайна. — А что у нее еще, дорогая?

В течение двух часов, пока дилижанс громыхал и трясся, продвигаясь вперед, Кэмпион обрушивала на свою мать, будто на Иова, все новые и новые несчастья. Каждая новая болезнь была хлеще предыдущей, и для любой у миссис Свон находилось верное средство. Правда, ей было известно о ком-то, кто все же, несмотря ни на что, умер. Беседа, утомительная для Кэмпион тем, что беспрестанно заставляла работать ее воображение, приносила райское наслаждение миссис Свон.

— Малярия, дорогая? У моей бабушки была малярия, упокой Господь ее душу, но умерла она не от нее. Нет. Она вылечилась. Но она молилась святой Петронилле. Сейчас-то уж конечно не помолишься, благодаря кое-кому, кого я называть не стану. — Она сверкнула глазами на священника, которого ни с того ни с сего невзлюбила. — А грудь у нее болит, милая?

— Да, очень.

— Так и должно быть, — тяжело вздохнула миссис Свон. — У меня тоже болела, дорогая, когда еще был жив мой муж, но он-то у меня был моряком! Да. Из Лиссабона он привез мне изображение святой Агнессы, и знаешь, оно помогало как амулет, да это и был амулет. — Она заговорила громче, чтобы привлечь внимание священника. — Ох, как болела грудь, дорогая! А болеть там было чему!