Джоджо Мойес - Последнее письмо от твоего любимого

Вечером он сидел у камина и смотрел первый выпуск новостей об освобождении заложников в Стэнливиле. Нечеткие силуэты людей, выходящих из военного самолета и сбивавшихся в кучу на взлетной полосе.

— В течение нескольких часов бельгийские войска взяли город под свой контроль. Пока что рано оценивать потери, но, по первым данным, во время штурма погибло не менее ста европейцев. Многие все еще числятся пропавшими без вести.

Энтони выключил телевизор и словно под гипнозом смотрел на экран еще долго после того, как исчезла белая точка. Очнувшись, он поднялся наверх, немного постоял перед дверью сына, прислушиваясь к доносящимся из комнаты приглушенным рыданиям. Часы показывали четверть одиннадцатого. Энтони на секунду прикрыл глаза, а потом решительно открыл дверь. Сын вздрогнул и быстро спрятал что-то под покрывало.

— Сынок, — окликнул его Энтони, включая свет, но ответа не последовало. — Что случилось?

— Ничего, — взяв себя в руки, ответил мальчик, украдкой вытирая глаза. — Все в порядке.

— Что это у тебя там? — ласково спросил Энтони, присаживаясь на краешек кровати и разглядывая разгоряченное, влажное лицо мальчика. Похоже, он плакал не один час, подумал Энтони, ужасаясь собственному неумению быть родителем.

— Ничего.

— Покажи, ну пожалуйста…

Энтони осторожно откинул одеяло и увидел маленькую фотографию Клариссы в серебряной рамке. Она улыбалась, гордо обнимая за плечи сына. Филлипа затрясло. Энтони взял фотографию и стер слезы со стекла. «Надеюсь, что, глядя на Эдгара, ты так же искренне улыбалась», — молча сказал он бывшей жене.

— Прекрасная фотография. Хочешь, поставим ее в гостиной? Например, на камин? Чтобы она всегда была у тебя перед глазами?

Филлип растерянно взглянул на него. Наверное, он ожидал какого-то язвительного комментария, остатков старой вражды, но Энтони пристально смотрел на улыбающуюся ему с фотографии женщину, совершенно не видя ее. Вместо нее он видел Дженнифер. Он видел ее повсюду, и так будет всегда.

«Держи себя в руках, О’Хара».

— Знаешь, в грусти нет ничего плохого, — произнес Энтони, отдавая сыну фотографию. — Когда теряешь любимого человека, можно и погрустить, — тщательно подбирая слова, объяснил он. — Вообще-то, — начал он, но голос подвел его, сердце защемило, и ему потребовались все силы, чтобы собраться, — вообще-то, мне тоже грустно. Очень грустно. Невыносимо потерять любимого человека, так что я тебя прекрасно понимаю… — прошептал Энтони, прижимая к себе мальчика. — Но я очень рад, что ты теперь со мной, потому что… потому что я думаю, вместе мы с этим справимся. Что скажешь?

Филлип уткнулся отцу в плечо и обнял его своими худыми ручонками. Постепенно его дыхание стало равномерным, но отец с сыном еще долго сидели обнявшись и думая каждый о своем.

Энтони даже не заметил, как отпуск подошел к концу. Вив, не раздумывая, предложила на конец недели взять Филлипа к себе, но до среды она собиралась гостить у сестры, поэтому на первые два дня Энтони нужно было придумать что-нибудь другое.

— Возьми его с собой в офис, — предложил Дон. — Пусть займется чем-нибудь полезным, чай может разносить, например.

Энтони прекрасно знал, как Дон относится к тому, когда сотрудники начинают мешать личную жизнь с рабочей, поэтому был вдвойне благодарен ему за предложение. Ему не терпелось с головой окунуться в работу и хотя бы отчасти вернуться к нормальной жизни. Филлип трогательно обрадовался, узнав, что папа возьмет его с собой на работу.

Энтони сидел на своем новом рабочем месте и просматривал утренние газеты. В отделе внутренних новостей свободных должностей не было, поэтому ему присвоили почетное звание «корреспондент широкого профиля», видимо, в надежде, что он оправдает оказанное ему доверие. Сделав глоток офисного кофе, Энтони привычно поморщился — все та же гадость. Филлип ходил между столами в ослепительно-белой рубашке, которую сегодня утром отгладил ему отец, и спрашивал, не хочет ли кто-нибудь чая. Внезапно Энтони с благодарностью ощутил себя дома. Это начало новой жизни, все будет хорошо, подумал он, стараясь не смотреть в сторону международного отдела. Пока ему лучше не знать, кого послали в Стэнливиль вместо него.

— Держи. — Дон кинул ему «Таймс» с обведенной красным статьей. — Сделай по-быстрому из этого материала конфетку: насчет запуска космического корабля в США. От властей пока свежих новостей не дождешься, но потянет на небольшую колонку на восьмой странице.

— Сколько слов?

— Двести пятьдесят, — извиняющимся тоном ответил Дон. — В следующий раз постараюсь найти что-нибудь поинтереснее.

— Да не волнуйся, все в порядке.

Все действительно было в порядке: сынишка, довольно улыбаясь, ходил по редакции, с преувеличенной осторожностью держа в руках поднос с чаем. Мальчик обернулся и взглянул на отца. Энтони одобрительно кивнул. Он гордился сыном, гордился его смелостью. Какое же все-таки счастье, когда есть кого любить.

Энтони придвинул к себе печатную машинку, проложил листы бумаги копиркой, чтобы получилось три экземпляра: один — для редактора, второй — для типографии и третий — для себя. Привычные действия доставляли ему поразительное удовольствие. Он напечатал наверху страницы свое имя, довольно прислушиваясь к резким щелчкам, с которыми стальные литеры ударялись о бумагу.

Он прочитал статью в «Таймс», потом еще раз и сделал несколько пометок в блокноте. Сходил вниз в библиотеку, взял материалы о запусках космических кораблей и просмотрел последние сообщения по теме. Сделал еще несколько пометок в блокноте и наконец положил руки на клавиши печатной машинки.

Ничего.

Руки отказывались двигаться.

С трудом Энтони напечатал первое предложение. Оно вышло сухим и скучным. Перепечатал заново, пытаясь причесать фразу, но слова отказывались подчиняться ему. Да, фраза была совершенно грамотная, но слишком банальная для такой газеты, как «Нэйшн». Энтони припомнил правило пирамиды: самое важное в первом предложении, а далее — по убывающей, ведь редкий читатель дочитывает статью до конца.

Безрезультатно.

— Ну как, закончил? — спросил Дон, подойдя к его столу в четверть первого, но Энтони не поднимал глаз и, потирая челюсть, глядел на кучу скомканной бумаги на полу. — О’Хара, статья готова?

— У меня не получается, Дон, — растерянно, хриплым голосом произнес Энтони.

— Что?!

— Не получается. Я не могу писать. Как будто все пропало.

— Не смеши меня. Это что еще за штучки? Творческий кризис? Фрэнсисом Скоттом Фицджеральдом себя возомнил? — рассмеялся Дон, поднял один из скомканных листов, разгладил его и прочитал. Потом пробежал глазами по другому листу. — Тебе нелегко пришлось в последнее время, — наконец признал он. — Наверное, тебе просто нужно отдохнуть. Не волнуйся, все получится. И ничего мне не говори: все пройдет. Я попрошу Смита переписать эту статейку. А ты сегодня отдыхай. Все получится! — успокоил Дон, кладя руку ему на плечо.

Энтони посмотрел на сына, который увлеченно точил карандаши для кого-то из раздела некрологов. Впервые в жизни он нес ответственность за другого человека. Впервые в жизни он обязан был обеспечивать не только себя. Рука Дона вдруг показалась ему налитой свинцом.

— Дон, а что же я буду делать, если не получится?

Элли ложится спать только в четыре утра. Дело не в том, что она разволновалась и не может заснуть, наоборот, впервые за последние месяцы ей все предельно ясно. Сначала она долго разговаривает по телефону, зажав трубку между ухом и плечом и одновременно глядя в монитор. Потом посылает сообщения, просит об услуге, упрашивает, уговаривает и не принимает отрицательного ответа. Получив все, что нужно, она садится за стол прямо в пижаме, убирает волосы наверх и начинает работать. Она печатает с умопомрачительной скоростью, слова будто сами появляются на экране. В конто веки она точно знает, что хочет сказать. Элли долго работает над каждым предложением, доводя текст до совершенства, меняя местами абзацы, добиваясь наибольшего воздействия на читателя. Перечитывая написанное, она то плачет, то смеется. Теперь она узнает себя — ту Элли, которая в последнее время затерялась. Поставив точку, она распечатывает два экземпляра и засыпает мертвым сном.

Мертвым, но недолгим. Через два часа звенит будильник. Элли собирается на работу к половине восьмого. Она хочет поговорить с Мелиссой наедине. Стоя под душем, Элли смывает усталость, выпивает два двойных эспрессо, делает укладку. В ней бурлит энергия, кровь несется по венам с бешеной скоростью. Когда Мелисса с дорогущей кожаной сумкой через плечо заходит в офис, Элли уже на месте. Начальница садится в кресло, и Элли замечает, что та украдкой бросает на нее удивленный взгляд, обнаружив, что пришла не первая.

Элли допивает кофе, заходит на секунду в туалет, чтобы взглянуть на себя в зеркало: на ней накрахмаленная белая блузка, самые хорошие брюки и туфли на высоком каблуке. Друзья сказали бы, что она выглядит «совсем как взрослая».

— Мелисса…

— Да, Элли, — удивленно, но строго кивает Мелисса, но Элли игнорирует ее взгляд.

— Можно тебя на пару слов?

— Ну разве что на пару, — соглашается Мелисса, взглянув на часы, — у меня через пять минут доклад в отделе Китая.

Элли садится напротив и оглядывается: кабинет Мелиссы почти пуст, за исключением нескольких папок, которые нужны для подготовки завтрашнего номера, и фотографии дочери.