Кроме того, отец хотел, чтобы Джерри и Джек прочитали у его гроба по молитве, что оба и сделали с величайшей гордостью. Конечно, Джерри, который принадлежал к англиканской церкви, уже бывал на католических похоронах, но в этот раз впервые поднимался к римскому алтарю, чтобы произнести короткую речь. Впрочем, его речь удалась, ведь ему было не впервой брать слово перед многочисленной публикой.

Более того, папа выбрал для Джерри молитву, которую просил прочесть.

«Избави, о Боже, верующих твоих от оков первородного греха. Пусть благодать твоя коснется их, и да будут спасены души их во время высшего суда. Пусть божественный свет коснется чела их и осияет благодатью».

— Аминь, — в один голос отзывается многоликая толпа.

Но прежде чем спуститься с алтаря, Джерри на секунду замирает и находит мой взгляд. Секунду он смотрит сверху вниз, и у меня сладко замирает сердце, словно я впервые сталкиваюсь с ним взглядом.

В течение мессы я стараюсь не плакать, равно как и на погребении, и во время поминок. Я слежу, чтобы всем везде хватало мест, чтобы люди знакомились без чувства неловкости и каждому досталось по бокалу. Я даже улыбаюсь, представляя Джерри и мальчиков, Мэдди и Кольма, Риту с девочками бесконечной череде незнакомцев.

В какой-то момент я обнаруживаю, что стою в одиночестве у буфета. Мэдди и Кольм неподалеку, они полускрыты огромной пальмой в восточной кадке и не знают, что я близко и слышу их разговор, а у меня нет желания обнаруживать себя, потому что уже слишком поздно — разговор достаточно личный.

— Ты уверен? — спрашивает сына Мэдди. — Надеюсь, что тебя не мучают сомнения. Я не хочу на тебя давить. Пусть все будет так, как захочешь ты, дорогой.

— Я уже все решил, — отвечает Кольм с нажимом. Я никогда прежде не слышала, чтобы он говорил так убежденно и громко. — Я хочу жить с тобой, мама. Я останусь с тобой, и не надо думать, что я делаю это из жалости. Прошу только об одном — не надо говорить об отце как о монстре каком-то. Он вовсе не чудовище.

— Прости, я не знала, что я говорю о нем… в таком ключе.

Я вижу, что ко мне идет один из опоздавших друзей папы. Улыбнувшись, иду к нему, протягивая руку. Самое время! Я и без того услышала то, что не предназначено для моих ушей.

И все же я рада за Мэдди.

Жаль, что только у одной из моих подруг все стало налаживаться. Дела Риты и Рики не изменились. Рики приехал на похороны, но слоняется из угла в угол, словно тень, следуя за женой и дочерьми, хотя и на расстоянии. Я пыталась уговорить его пообщаться с Джерри, но он отказался, даже не оторвав взгляда от Риты.

Рита, одетая во все черное и оттого напоминающая мрачный катафалк, делает вид, что не замечает мужа. Ее дочери, напротив, постоянно бросают на отца сочувственные взгляды, а иногда решаются даже перекинуться с ним словечком. Каких-то полчаса назад я видела, как торжествующая Эллис отошла от Рики с подписанным чеком — выклянчила деньги.

Китти и Джек, поначалу угрюмо поглядывавшие друг на друга, постепенно отмякли и теперь разговаривают в углу комнаты. Хороший знак, думаю я, внимательно вглядываясь в их оживленную жестикуляцию. Впрочем, в языке жестов я полный профан, так что понять, о чем речь, не получается.

Признаться, меня самое удивляет, как много деталей я успеваю заметить во время поминок. Казалось бы, перетаскиваю себя через это унылое событие на автомате, киваю и улыбаюсь, словно робот, но сознание вовсе не спит. Полагаю, в душе я уже оплакала отца, так как давно знала о том, что он умирает. Не то чтобы моя боль забылась, просто она немного ослабла и к ней добавилась светлая грусть, чтобы остаться навсегда.

На втором часу поминок меня одолевает усталость. Разносить подносы с закусками и напитки становится все труднее, я чувствую себя как выжатый лимон.

Отменить визит Тома к психологу никак нельзя, учитывая, какая к этому специалисту очередь. Я использую это в качестве предлога, чтобы ускользнуть домой. Спасибо гостям, все кивают с пониманием: «лист ожидания» в наше время не пустой звук. К счастью, никто не пытается уточнить, к какому именно врачу записан мой сын.

Гости начинают понемногу расходиться. Я решаю переброситься несколькими словами с папиной соседкой, миссис Моран.

— Я приеду примерно через неделю, буду разбирать вещи. Вы не могли бы пока приглядеть за домом, миссис Моран? Отец всегда отзывался о вас как об очень ответственном человеке. Спасибо вам огромное за заботу, вы так помогали отцу…

Адвокат сказал, что соседка даже упомянута в завещании, но сейчас не самое подходящее время сообщать ей об этом.

— Бросьте, я не делала ничего особенного. С вашим отцом было приятно поболтать вечерами, он был настоящим джентльменом, Тереза. Таких уже нет. Мне будет его не хватать… всем нам. Но что станет с домом? Вы его продадите?

— Я пока не знаю. Еще слишком рано избавляться от всего, что связано с папой. Это… болезненно.

— Да, конечно. — Миссис Моран сочувственно хлопает меня по руке ладонью. Вопрос о недвижимости одним из первых задается на поминках, это нечто вроде старой ирландской традиции.

Мне немного страшно возвращаться в дом своего детства. Там все напоминает об отце, и не только о нем: вещи матери по-прежнему хранятся на своих местах. Я неоднократно предлагала папе избавиться от них, но он не позволял мне даже пальцем прикасаться к дорогому его сердцу старью. Наверное, ее платья и кофты давно истлели в старых шкафах.

Я знаю, что в спальне пахнет нафталином и ветхой кожей, хотя к моему последнему приезду отец и разложил всюду мешочки с сухой лавандой. Если распахнуть дверцы шкафа, запах тления станет еще сильнее. На деревянном крючке в углу до сих пор висит мамино пальто, местами побитое молью, рядом — фартук, в котором она работала в магазине, уже не зеленый, а выцветший до бледно-изумрудного цвета. Кстати, на дне шкафа лежит сумка с косметичкой. Наверное, там все еще хранится старая, уж сорок лет как прогорклая помада. Будучи маленькой, я не раз пыталась проверить содержимое косметички, но не решалась, зная, что отец будет недоволен. В шкатулке на полочке лежат старинный пятипенсовик, уже позеленевший от времени, дешевый чудотворный медальон, какой-то чек за рождественский пирог с едва различимыми буквами и коробочка мятных конфет, которые все еще пахнут, если ее встряхнуть.

Меня пугает необходимость возвращаться в дом, полный воспоминаний.

Гости расходятся, и каждый желает пожать мне руку, сказать теплые слова, так что к моменту, когда последний посетитель выходит из зала отеля, я едва держусь на ногах. Усталость так сильна, что меня чуть подташнивает.

Мы возвращаемся в Дублин, но я даже не пытаюсь уснуть. Смотрю в окно, понимая, что скоро предстоит вернуться в Баллину, закончить необходимые дела, заняться формальностями. Я вернусь в городок, где родилась, и все же теперь он перестанет быть мне родным. Я приеду и буду здороваться с местными жителями, но уже не как землячка, а как случайный гость, заехавший по делам. Смерть отца словно отняла у меня право считать Баллину частью своей жизни, оставив лишь воспоминания.

Мальчики, уставшие не меньше меня, уже спят на заднем сиденье, и меня тоже начинает клонить в сон. Открыв бардачок, достаю бутылочку минералки эвиан, собираюсь открыть и сделать глоток, но замираю, глядя в нутро бардачка.

Ведь это тот самый конверт, который дал мне отец! Я совершенно позабыла про него. Теперь же в памяти всплывает неодобрительный взгляд отца, его просьба убрать деньги подальше.

— Что это? — спрашивает Джерри. — Деньги?

— Мне оставил их отец.

— Судя по толщине конверта, там немалая сумма.

Я распечатываю конверт. Мне все равно, сколько там денег. Я делаю это лишь потому, что в эту сумму, какой бы она ни была, вложен труд моего отца.

В конверте лежит пухлая пачка, запечатанная банковской лентой. Сто купюр по сто евро. Десять тысяч. Зная дотошный характер отца, я могу с уверенностью сказать: после того как пачку пересчитал банковский клерк (на машинке), папа все проверил сам.

— Десять тысяч. Что мне с ними делать?

— Они принадлежат тебе, Тесс. Тебе и решать.

Мне совершенно ничего не приходит в голову. В материальном плане мне вроде бы нечего больше желать. У меня также нет никаких хобби, исключая теннис, но самую дорогую ракетку мне давно подарил Джерри.

Я напряженно думаю. Отец очень хотел бы, чтобы я оценила его подарок, использовала его для себя.

— Может, виолончель? — Я неуверенно смотрю на пачку денег, лежащую на моих коленях. Хотя идея неплохая, сердце равнодушно молчит.

Знаете, я смотрю на деньги, а вижу перед собой натруженные руки отца, собирающие по доллару приданое для любимой дочери. Он отказывал себе во всем ради того, чтобы дочь не нуждалась. Мне снова становится неловко оттого, что у меня уже давно есть все необходимое.

— Что-нибудь придумаю позже. — Я со вздохом убираю пачку обратно в конверт и возвращаю его в бардачок.

Мы едем в моей машине. Джерри пришлось вернуть свою компании. «Сентинель груп» постаралась отвоевать хотя бы мелочь.

Муж снижает скорость на узком участке.

— Ты слишком устала. Поспи немного, если получится.

У меня уже давно слипаются глаза, так что я вяло киваю и сразу же выключаюсь. Дорога занимает три с половиной часа, и я просыпаюсь лишь на выезде в Каррик. Включив мобильный, сразу получаю семь посланий.

Шесть из них принадлежат малознакомым людям, которые выражают свое сочувствие и приносят извинения за то, что не смогли приехать на похороны в Баллину. Седьмое — от Наоми Марш. Я сразу же ей перезваниваю.

— Мы можем поговорить, миссис Бреннан? Или момент неподходящий? Если хотите, созвонимся позже.

Я смотрю в зеркало заднего вида: Том и Джек спят как сурки.