Ее друзья оглядывались назад. Скорее пытаясь вспомнить, что такое истина, чем пытаясь ее найти. Они были как святые, разгадывающие древнюю книгу, как судьи, интерпретирующие конституцию. Они возвращались воспоминаниями к более спокойным, более справедливым временам.

Но время шло, как водится, сменяли друг друга времена года. Пол не рассказывал Райли или Алисе о том, что противоречило их соглашению. Амбиции, житейские заботы, секс, которым он наконец-то занялся со смешливой девчонкой в предпоследнем классе. Он шел вперед, проживая все эти годы, но постоянно чувствовал, что настоящая жизнь осталась здесь, на этом летнем берегу, с Райли и Алисой.

То, что в тринадцать и даже семнадцать представлялось значительным, к двадцати четырем превращалось в нечто странное: и все же их соглашение по своей природе не могло прерваться. Оно все еще существовало. Он чувствовал это даже теперь. Можно было уехать на несколько месяцев или лет, но оно оставалось, связывая человека с тем, что он любил.

Он догадывался, что Алиса выполняет это соглашение из чувства долга. Для Райли это был не более чем выбор. А для него?

Для него годы, проведенные здесь, на этом острове, с Райли и Алисой, были лучшим и самым продолжительным отрезком его жизни.

Глава третья

БУТЫЛОЧКИ И КАМНИ

В течение девяти лет Пол не называл ее по имени. С двенадцати лет она была для него «малявка», «детка» или просто «ты». Осознала она это лишь в свой первый вечер работы официанткой в яхт-клубе.

Был вечер пятницы, так что ее не удивило, что ее родители появились там. Когда девочки оканчивали среднюю школу, Итан и Джуди оставляли их на побережье на всю неделю, а сами садились на шумный и многолюдный паром, отходящий на закате в пятницу. Итан в течение учебного года работал учителем истории и репетитором в частной школе Манхэттена, а для поддержания доходов в июле и большую часть августа преподавал на летних курсах и давал частные уроки. Мать Алисы занималась редактурой и корректурой учебников, а также писала статьи по воспитанию детей и смежным темам для нескольких знакомых редакторов. Джуди много говорила о своих статьях на стадии вынашивания идеи и продвижения, после чего они часто исчезали, невостребованные и ненаписанные.

— Я возьму бургер с беконом. А какое пиво у вас идет в розлив?

Алиса скрестила руки, зажав в зубах ручку; под мышкой она держала блокнот. Не было ничего удивительного в том, что единственный свободный столик в ее первую смену заняли ее родители.

— Папа, ты ведь знаешь, что у них есть, — вполголоса сказала она.

Пробыв рядом с ними несколько мгновений, она уже готова была закатить в недоумении глаза. Если даже не закатывать глаза, все равно в ее голосе прорывались особые нотки.

— Ладно, принеси нам «Басс».

У ее отца были черные с проседью волосы, не уступающие в пышности шевелюре какой-нибудь звезды из «мыльной оперы». Большинство людей стараются не распространяться о том, что имеют, и беспокоятся, если у них чего-то нет. В этом смысле ее отец отличался оригинальностью. Он с таким же удовольствием говорил об отращивании волос, с каким унынием лысеющие мужчины говорят о потере собственных.

Мать Алисы была крашеной блондинкой и все же чувствовала, что имеет право на этот цвет волос, потому что когда-то была белокурой. Она осуждала блондинок, у которых не было природных притязаний на этот цвет.

— Это выглядит неестественно, — обычно говорила она.

Алиса унаследовала ее светлые волосы, но с рыжеватым оттенком и более волнистые. Цвет ее волос не менялся, хотя Алиса подозревала, что волосы потемнеют, когда она перестанет проводить лето на побережье. Например, на следующее лето, когда она будет работать в юридической фирме. И все последующие года, когда Райли в течение года будет продолжать заниматься на своих курсах по организации деятельности на свежем воздухе, а в летнее время — обучать будущих спасателей, Алиса будет все время работать в юридической фирме. Вот поэтому она представляла себя в будущем с темными волосами.

Хотя Райли проводила большую часть времени на улице, она никогда не была белокурой. Волосы у нее были темные и вьющиеся. Алиса заметила, когда пыталась постричь сестру. Даже в раннем детстве Райли не позволяла Джуди причесывать ей волосы. Они всегда были пострижены в скобку на длину примерно от подбородка до плеч и часто заправлены за уши. Волосы придавали ей более юный вид, а веснушки — тем более.

Лет с тринадцати Алису часто принимали за старшую сестру. Это было здорово. Докучали только недоверчивые возгласы в ответ на то, когда Алиса исправляла ошибку. Иногда ей становилось неловко — в основном из-за Райли, а не из-за себя. Но, по правде говоря, она не была уверена, что сестру это волнует.

— Ты уверена, что нет никаких фирменных блюд?

Ее мать озорно улыбнулась.

— Мама! — рассердилась Алиса.

Мать спрашивала только потому, что хотела заставить Алису произнести эти названия, а не потому, что ее интересовало меню. Из года в год еда в яхт-клубе продолжала оставаться плохой. Только новые клиенты рисковали заказать блюдо сложнее, чем гамбургер. Алиса вернулась на кухню. Если она раньше даст заказ, то они быстрее уйдут.

Из задней части зала она видела, как посетители занимают второй из ее четырех столов. Это было семейство Кимболов с какими-то друзьями, которых она не знала. Они пристально ее рассматривали, а когда она подошла ближе, просияли, как и родители.

— Принести кому-нибудь выпить? — застенчиво спросила она.

Странно было знать многие вещи о приходящих сюда людях. Алиса, например, знала, что Кимболы потеряли ребенка в младенческом возрасте. Что бы миссис Кимбол ни делала, говорила или носила, даже в том, как она подавала теннисный мяч или заказывала бокал вина, Алиса ощущала ее потерю.

Она знала, что мистер Барджер, севший за четвертый столик, бросил свою жену в тот самый день, когда их младший сын Элли поступил в колледж. Теперь у него был новый дом прямо на берегу и новая жена с фальшивыми на вид зубами. Любая домохозяйка знала, какие опасности таит в себе размещение за столом бывшей миссис Барджер слишком близко от новой. Алиса противилась желанию обратить дружелюбие новой жены в уважение к Элли, который по-настоящему ее ненавидел.

— До чего же ты миленькая! — воскликнула новая миссис Барджер.

Устраиваясь на работу, Алиса знала, что ей придется надевать поло ярко-синего цвета и залихватскую матросскую шапочку, но она не представляла, насколько это будет ее унижать.

А как еще здесь можно было заработать деньги? Она взяла большую ссуду для подготовки к юридическому колледжу, а нужны еще были деньги на жизнь. Здесь приходилось отрабатывать вдвойне, потому что оплата была низкой. Оплата же была низкой потому, что большинство семей были богатыми, и дети работали для показухи. Днем она регулярно работала приходящей няней, но вечером… чем еще можно было заняться по вечерам?

Трудно было наняться официанткой в один из хороших ресторанов, в «Фэр Харбор» или «Оушн Бич», поскольку там посетители платили чаевые. Здесь не могли держать профессионалов, так что штат состоял из сменяющих друг друга островных ребят, которые играючи обслуживали своих родителей. Две другие официантки из ее смены были весьма своеобразными девицами.

Это навело Алису на размышления по поводу работы приходящей няней для детей друзей семьи. Они недоплачивали, потому что считали, что оказывают ей услугу, признавая чем-то большим, чем просто ребенком. По мнению Алисы, друзья и взаимные услуги очень вредили коммерции.

Помчавшись в бар, чтобы отдать заказ Кимболов, Алиса поняла, что позабыла о напитках родителей. Что ж, терять в чаевых ей было нечего.

К девяти часам ее родители перебрались за стол друзей, а у нее уже гудели ноги. Теперь площадка около бара заполнялась ее знакомыми. Наконец, как она надеялась и в то же время опасалась, появился Пол. Ей пришлось собрать все свое мужество, чтобы предстать перед ним в матросской шапочке.

— О Алиса, — сказал он.

Что-то в этом ее поразило. Поспешив на кухню, чтобы перевести дух, она поняла, в чем дело: он назвал ее по имени. С одной стороны, ей нравилось, что он много лет подряд заморачивается со всеми этими прозвищами (правда, ее расстраивало, когда она слышала, как он называет других детей теми же именами). С другой стороны, она спрашивала себя, что сложного в произнесении ее имени, или же Пол просто его забыл.

Она вновь переживала то ощущение, когда он прижимался щекой к ее телу. Как близок он был с ней тогда и как отдалился, когда она просто его ждала.

И вот он назвал ее по имени, а она не могла понять, сократило это или увеличило дистанцию между ними.


Пол забрел со стаканом пива в зал для отдыха в задней части яхт-клуба. Он осязаемо почувствовал запах юношеского пота. На полу образовался налет от пролитой соды и липких босых ступней. Пол вспомнил, какими черными были его ступни на протяжении летних сезонов в детстве и тот приблизительный момент, когда мать замечала это и начинала следить за ним. В доме Райли никто не заставлял тебя мыть ноги перед сном. Грязь пола в яхт-клубе жила не только поверх толстого слоя полиуретана, но также въелась внутрь. То же самое было с окраской стен: их не мыли и не чистили, а просто наносили новый слой краски.

Ему нравились грязь и обветшалость их яхт-клуба. Ему нравилась эта беспутная, легкомысленная обстановка и лихое хлопанье входной двери. Ему импонировал критерий избранности: вас впускали, если даже чековая книжка была пустой. Ему нравилось, что там нет яхт, ведь гавань слишком мелкая для их захода.

Он догадывался, что это в нем говорил отец. Мальчик из богатой семьи, пытающийся культивировать свой либерализм. Однако отец проживал все это более глубоко и живо, не так ли? Употреблял наркотики, совершил путешествие в Индию, чтобы изменить мировоззрение. Попал в досье полиции. Робби рос во времена, лучше подходящие для радикализма. Более того, Пол знал, что, когда дело дошло до безудержного саморазрушения, отец не притворялся. Когда Полу было четыре года, Робби три дня где-то пропадал, а потом умер в одиночестве от передозировки наркотиков в больнице Бельвью.