Услышав писк, я вытащила телефон. Очередное сообщение от сестры.


Ты где? Мама начинает волноваться.


Я проверила время: 22 часа 48 минут. Невозможно было поверить, что я тот самый человек, который как ни в чем не бывало утром проснулся, а потом отвез Лили на вокзал. Я откинулась на спинку стула и, недолго думая, начала печатать.


Я в городской больнице. Произошел несчастный случай.

Я в порядке. Вернусь, когда все прояснится…

Когда все прояснится…


Мои пальцы зависли на клавиатуре. Я моргнула и нажала кнопку «Отправить».

А затем закрыла глаза и начала молиться.


Меня вернул к действительности скрип открывающихся дверей. Мама стремительно шагала по коридору, раскинув мне навстречу руки.

– Что, черт возьми, с тобой приключилось? – Следом за мамой шла Трина, она волокла за руку Тома, одетого в тонкую куртку поверх пижамы. – Мама отказалась ехать сюда без папы, а я тоже не желаю оставаться в стороне.

Том сонно посмотрел на меня, помахав липкой ладошкой.

– Мы понятия не имеем, что с тобой произошло! – Мама, вглядевшись в мое лицо, присела рядом. – Почему ты не хочешь нам объяснить?

– Да-да, объясни, что происходит!

– Сэма подстрелили.

– Подстрелили? Этого твоего парамедика?

– Из огнестрельного оружия? – уточнила Трина.

И вот тут-то мама обратила внимание на мои джинсы. Она ошеломленно уставилась на бурые пятна на штанинах и в отчаянии повернулась к папе.

– Я была с ним.

Мама в ужасе зажала рот рукой:

– Ты в порядке?! – И, увидев, что я, по крайней мере физически, цела и невредима, спросила: – А он… Что с ним?

Мои родственники стояли, окаменев от шока, и я вдруг почувствовала облегчение. Как все-таки хорошо, что они рядом!

– Не знаю, – прошептала я, и тогда папа порывисто обнял меня.

И я наконец разрыдалась.


Мы, я и моя семья, сидели на жестких пластиковых стульях, наверное, целую вечность. Или около того. Том заснул на коленях у Трины, прижав к щеке свою потрепанную плюшевую кошку, его личико казалось особенно бледным в безжалостном люминесцентном свете. Я сидела между папой и мамой; время от времени кто-то из них гладил меня по лицу и говорил, что все будет хорошо. Я прислонилась к папиному плечу и дала волю беззвучным слезам, а мама молча вытирала их своим наглаженным носовым платком. Время от времени она все же вставала с места, чтобы раздобыть чего-нибудь попить.

– Еще год назад она бы ни за что на такое не решилась, – то ли недовольно, то ли восхищенно заметил папа, когда мама в первый раз отправилась на разведку.

Мы практически не разговаривали. Да и о чем, собственно, сейчас можно было говорить? А я мысленно повторяла, как мантру: Пусть он поправится. Пусть он поправится. Пусть он поправится.

Вот что делает с людьми несчастье: оно убирает все наносное, белый шум, разные там что, если и должна ли я. Мне нужен был Сэм. Я поняла это с пронзительной ясностью. Я хотела чувствовать на себе его руки, слышать, как он говорит, сидеть рядом с ним в его «скорой». Хотела, чтобы он готовил для меня салат из овощей, выращенных на его огороде, хотела чувствовать под своей рукой его голую грудь, равномерно поднимающуюся и опускающуюся во сне. Ну почему, почему я в свое время не сумела ему это сказать?! Почему потратила столько времени на дурацкие переливания из пустого в порожнее.

А потом, как раз в тот момент, когда в конце коридора показалась мама с четырьмя стаканчиками чая на картонной подставке, двери операционной распахнулись, оттуда вышла Донна, по-прежнему в испачканной кровью униформе, и устало провела рукой по волосам. Лицо ее было мрачным, глаза покраснели от усталости. Она подошла поближе, и мне показалось, что еще немного – и я потеряю сознание. Наши глаза встретились.

– Крепкий, как пара старых башмаков, наш приятель, – устало улыбнулась Донна. Я непроизвольно всхлипнула, и она дотронулась до моей руки. – Лу, ты сегодня держалась молодцом. – И добавила с тяжелым, прерывистым вздохом: – Просто молодцом.


Ночь он провел в интенсивной терапии, а утром его перевели в палату с усиленным уходом. Донна позвонила родителям Сэма и сказала, что заедет покормить его живность, но сперва немного передохнет. Вскоре после полуночи мы с ней зашли на него посмотреть. Он крепко спал, его пепельно-серое лицо было почти полностью скрыто кислородной маской. Я хотела подойти поближе, но не решилась из-за всех этих проводов, трубок и датчиков.

– С ним действительно все будет хорошо?

Донна кивнула. Возле него дежурила медсестра, деловито проверявшая пульс и капельницу.

– Нам крупно повезло, что это был пистолет старого образца. Теперь ребятки сплошь и рядом пользуются полуавтоматическими. Вот тогда точно кранты. – Донна потерла глаза. – Скорее всего, об этом расскажут в новостях, если, конечно, больше ничего не случится. Представляешь, другой бригаде прошлой ночью пришлось заниматься убийством матери и ребенка на Афина-роуд, так что наши новости, возможно, теперь и не новости вовсе.

С трудом оторвав взгляд от Сэма, я повернулась к Донне:

– А ты и дальше будешь?

– Ты о чем?

– Работать парамедиком.

Она сделала удивленное лицо, словно не совсем поняла вопрос:

– Конечно. Это же моя профессия. – Донна похлопала меня по плечу и повернулась к выходу из палаты. – Лу, иди поспи хоть немножко. У него в крови сейчас не меньше восьмидесяти семи процентов фентанила.

Родители, ждавшие меня в коридоре, не стали ни о чем спрашивать. Я слабо кивнула. Папа взял меня за руку, а мама потрепала по спине.

– Поехали домой, милая, – сказала она. – Тебе надо переодеться.


У начальника, которому ты несколько месяцев назад сообщила, что не можешь выйти на работу, так как упала с пятого этажа, и которого теперь просишь поменяться с тобой сменой, поскольку у твоего, а может, и не твоего бойфренда две огнестрельные раны в животе, как оказалось, припасены специально для тебя особые, очень специфические интонации:

– Ты… Он был… Что?

– У него два огнестрельных ранения. Его уже перевели из интенсивной терапии, но мне хочется быть рядом, когда он очнется. Вот я и подумала, не могли бы вы поменяться со мной сменами?

В разговоре повисла длинная пауза.

– Хорошо… Э-э-э… Ну ладно. – После короткой заминки Ричард спросил: – А его что, реально подстрелили? Из реального ствола?

– Если хотите, можете приехать и лично проверить его раны. – Мой голос звучал до смешного спокойно.

Затем мы обсудили парочку рабочих вопросов: неотложные звонки и визит из головного офиса, и прежде, чем я отключила телефон, Ричард немного помолчал и спросил: – Луиза, скажите, ваша жизнь всегда такая?

И я вспомнила, какой я была всего два с половиной года назад, свою жизнь, измеряемую количеством шагов между кафе и родительским домом, унылую повинность наблюдать по вторникам за пробежками Патрика или не менее унылые ужины с родителями. Я бросила взгляд на мешок для мусора, где лежали мои заляпанные кровью кроссовки:

– Возможно. Правда, хочется верить, что это только этап такой.


После завтрака родители отправились домой. Мама категорически не желала уезжать, но я заверила ее, что я в полном порядке и вообще не знаю, где буду ближайшие несколько дней, а потому ей нет никакого смысла меня ждать. Более того, пришлось ей напомнить, что когда в последний раз дедушку оставили одного больше чем на сутки, он выбрал себе в качестве рациона питания малиновый джем и сгущенное молоко.

– Похоже, ты действительно в порядке, – утвердительным тоном произнесла мама, хотя я прекрасно понимала, что в ее словах содержится вопрос.

– Мама, у меня все хорошо.

Она грустно покачала головой и пошла за сумкой.

– Ну, не знаю, не знаю, Луиза. Ты просто какая-то воронка неприятностей.

В ответ я расхохоталась, тем самым явно ошарашив маму. Возможно, я еще не оправилась от шока. Но скорее всего, просто поняла, что больше вообще ничего не боюсь.


Я приняла душ, стараясь не смотреть на струящуюся по ногам розовую воду, помыла голову, купила наименее уродский букет, какой сумела найти у Самира, и к десяти утра отправилась в больницу. Встретившая меня медсестра сообщила, что несколько часов назад приехали родители Сэма. Правда, в данный момент они отправились с Джейком и его отцом за вещами Сэма в его дом на колесах.

– Когда они только появились, он еще плохо соображал, но сейчас потихоньку приходит в себя. После операций всегда так. Просто одни отходят от наркоза быстрее других.

У двери палаты я замедлила шаг. Теперь я видела его через стекло: глаза закрыты, как и прошлой ночью, рука с прикрепленными к ней датчиками безжизненно лежит вдоль тела. Щетина на подбородке, мертвенно-бледное лицо, и все же теперь Сэм уже больше походил на себя прежнего.

– А вы уверены, что мне можно к нему пройти?

– Вы ведь Луиза, да? Он о вас спрашивал. – Медсестра улыбнулась, наморщив нос. – Дайте нам знать, если он вам надоест. Он очень милый.

Я медленно отворила дверь, и он открыл глаза, повернув ко мне голову. Он смотрел на меня так, будто хотел запечатлеть мой образ, и у меня внутри вдруг лопнула какая-то струна, сменившись невыразимым облегчением.

– Я смотрю, некоторым не дают покоя мои лавры. Они готовы пойти на все, чтобы получить побольше шрамов. – Я осторожно закрыла за собой дверь.

– Угу. Ну. – Его голос больше походил на карканье. – Похоже, я выбыл из игры. – Он устало улыбнулся.

Я стояла, неловко переминаясь с ноги на ногу. Я ненавидела больницы. И сделала бы что угодно, лишь бы больше никогда сюда не попадать.

– Иди сюда.

Положив цветы на стол, я подошла к Сэму. Он слабо пошевелил рукой, сделав знак, чтобы я села на кровать рядом с ним. Я послушно села, но потом, поняв, что это как-то неправильно – смотреть на него сверху вниз, осторожно прилегла рядом, стараясь не перепутать многочисленные трубки и провода. Я положила голову ему на плечо и вдруг почувствовала до боли знакомую приятную тяжесть его головы. Слегка приподняв руку, он прижал меня к себе. Мы лежали в уютной тишине, а за дверью медсестры шаркали ногами в мягких тапочках и тихо переговаривались.