Когда люди умирают, наверное, ничего не остается, кроме… сожалений.

– Он не дал мне шанса… объяснить! Я собирался… собирался сказать… а потом…

Голос Карла дрожит, как и все его тело. Он шмыгает носом, пытается успокоиться, но все зря – на него накатывает новая волна отчаяния. Заливаясь слезами, Карл качает головой, твердит о том, как ему хотелось поговорить с братом, объясниться… И вдруг поднимает на меня красные от слез глаза:

– Прости…

– Карл, не кори себя, – мягко говорю я. – Ты не мог знать, что так выйдет, о’кей?

Я энергичнее поглаживаю его по спине, словно это может утешить. И повторяю: никто не мог знать, что Алекса так внезапно не станет. Если бы мне об этом было известно, я бы не отошла от его кровати ни на шаг. Понимал ли он тогда, что я рядом? Что не бросила его? Кто знает… Остается только надеяться и изобретать ответы, от которых становится легче на душе, потому что, в сущности, нам ничего об этом неизвестно. Вообще ничего.

Карл все качает головой, повторяет, что ему очень жаль, потом вдруг заявляет, что ему вообще не следовало приезжать в Монреаль, не следовало входить к Алексу в палату, потому что тот, конечно же, не хотел ни видеть его, ни разговаривать с ним… Слова перемежаются всхлипами, все более громкими, и в конце концов Карл роняет голову на руки с таким видом, что у меня сердце разрывается от жалости. И я наконец понимаю, что он хочет сказать: ему кажется, что Алекс умер из-за того, что услышал его голос.

На какое-то время моя рука замирает над плащом. Я обдумываю это предположение. Мог ли Алекс до такой степени ненавидеть брата, чтобы не стерпеть его присутствия? Мог ли он уйти, только бы не слышать его голоса? Нет, этого просто не может быть. А Карл, между тем, так расстроен, что я не могу ответить на его вопрос однозначным «нет». И все-таки, чтобы его утешить, я говорю: это случайность, что Алекс умер именно в тот момент, и не стоит так терзаться, потому что это ничего не изменит, его все равно не вернуть. По крайней мере, это – чистая правда.

Сожаления… Только смерть близкого человека может взвалить нам на плечи такое тяжкое бремя. Она всегда оставляет в сердце сомнение: «Может, нужно было поступить вот так? Или эдак?» Множество вопросов, ответов на которые мы никогда не узнаем.

– Я не успел…

Карл подыскивает слова, то на английском, то на французском, но рассказ все равно получается печальный: брат умер, не дав ему несчастных пяти минут, чтобы хотя бы попрощаться. После всего, что они пережили вместе, после многочасового перелета через Атлантику, предпринятого исключительно для того, чтобы увидеть Алекса, нужно же было ему умереть, так и не услышав, что брат собирался ему сказать!

Слезы снова текут у Карла по щекам, и я уже не знаю, что предпринять, чтобы его утешить, поэтому бормочу: «Тише! Чш-ш-ш..» – и опять глажу его по спине. А потом говорю то, во что сама верю в этот момент: со всеми нами Алекс побыл слишком мало. Он пронесся, как порыв ветра, по нашим жизням – и по моей, и по жизни своих родных. И даже в смерти остался верным себе, мой непредсказуемый Алекс….

– Здесь он стал совсем другим, – говорит Карл уже намного спокойнее. – Кажется, с тобой он был счастлив.

Наверное, он сделал такой вывод, когда слушал прощальные слова друзей Алекса, ведь многие говорили, что, влюбившись, его брат очень переменился. Не знаю… В моей памяти существует только один Алекс. Да, он был счастлив и он меня любил, но, судя по всему, этого оказалось недостаточно, чтобы бросить вызов смерти.

– Алекс знал, что ты его любишь, я в этом уверен, – говорит Карл глухим голосом. – Может, он и не слышал тебя там, в палате, но зато сейчас слышит.

Я нервно улыбаюсь и тут же в который раз заливаюсь слезами. И в этот момент мне плевать, знает ли Алекс, что я чувствую, или нет. Единственное, чего я хочу, – это чтобы он вернулся и сказал, что мне теперь делать, пообещал, что все будет хорошо, и больше никогда не оставлял одну. Карл сжимает мою руку и шепчет, что Алекс знает, как сильно я его люблю, но я мотаю головой; мне хочется, чтобы он замолчал. Странно, но я сама предлагаю вернуться в похоронное бюро. Бренда наверняка волнуется. Да и нехорошо с нашей стороны – вот так взять и оставить ее одну в этом зале, переполненном незнакомыми людьми и их слезами.


Мы с Жаном, Карлом и Брендой терпеливо выслушиваем всех, кто пришел проводить Алекса в последний путь. Еще воспоминания, еще слова, которые не имеют ни малейшего смысла, но мы все равно слушаем: может, так даже лучше – и что кома была слишком глубока, и что он не захотел обременять родных… И, конечно, неизбежное «Время лечит!». Вздор! Завтра я по-прежнему буду одинока. Жан выглядит растроганным, а я – я не могу бесстрастно выслушивать все эти заранее заготовленные фразы. Меня душит гнев. Это сильнее меня: я чувствую себя покинутой. Если бы Алекс любил меня по-настоящему, он бы вернулся к жизни. Победил бы ко́му и снова был бы со мной. У него было для этого множество причин.

Один за другим друзья прощаются. Последним уходит Жан. Мне становится чуть легче. Больше не нужно выглядеть сильной и выслушивать глупости. И вот, когда я уже надеюсь уйти подальше от этого гроба, Бренда просит дать ей еще немного времени, чтобы побыть с Алексом. Мы с Карлом отходим в сторону, чтобы не мешать, но перед нами предстает настолько душераздирающее зрелище, что я предпочла бы этого не видеть. Я не могу смотреть на слезы Бренды, я чувствую, что ее, как и меня, снедает тоска. И ничего с этим не поделаешь – перед лицом смерти все мы слабы и беззащитны.

Я поворачиваюсь спиной к ее горю, которое она так безудержно изливает, из страха последовать ее примеру. И что бы от этого изменилось? Ничего. Никто не может вернуть нам Алекса. Что бы мы сейчас ни делали и ни думали – все тщетно.

Глава 3

Секрет

Утром я долго лежу в постели и смотрю в потолок. Была бы моя воля, я бы вообще не вылезала из-под одеяла и объедалась снотворным, чтобы забыть о том, что Алекса больше нет. Было бы хорошо пожить в неопределенности, в некоем подобии комы, до тех пор, пока страдания не иссякнут…

Ровно в девять звонит Жан и говорит, что мог бы зайти и обсудить, что делать дальше. Я выдумываю массу причин, только бы он не приходил: что мне нужно позаботиться об Эвансах и привести в порядок квартиру. Я не хочу его видеть, не хочу думать и принимать решения. Без Алекса будущее – понятие абстрактное, и я еще не готова сделать шаг ему навстречу.

Я брожу по квартире кругами. Всё, Алекс ушел и больше никогда не вернется… А мне-то что теперь делать? Ответа на этот вопрос я не нахожу. Обычная утренняя рутина немного отвлекает: я пью кофе, принимаю душ, одеваюсь. Но все вокруг напоминает об Алексе, и душевная боль снова выходит на первый план. Я снова пла́чу.

Так дальше продолжаться не может. Я решительно собираю все его вещи. Это занятие занимает мои мысли на протяжении целого часа. Мы почти всегда проводили время в квартире у Алекса, поэтому картонная коробка полупуста: там несколько предметов одежды, диски, книга, две фотографии в рамках и зубная щетка. Это слишком много и слишком мало. С каждым предметом связаны месяцы воспоминаний. Я не могу оставить все это у себя. Сделай я так, и эта коробка превратилась бы в бомбу замедленного действия. Лучше уж спрятать ее в надежном месте. Повинуясь минутному порыву, я выхожу из квартиры и еду на квартиру Алекса.

Бренда встречает меня с улыбкой облегчения. Она не смогла ко мне дозвониться, я тоже не звонила, и это ее встревожило. Моя вина: поговорив с Жаном, я перевела телефон в беззвучный режим, чтобы хоть какое-то время ни на что не отвлекаться. Прямо с порога я протягиваю Бренде коробку с личными вещами ее сына.

– Я подумала, что… может, вам…

Я обрываю фразу на полуслове. И зачем я только приехала? Эти вещи не представляют для нее ни малейшей ценности. Дрожащими руками я прижимаю коробку к груди и бормочу извинения, но Карл берет ее у меня и кладет на кресло. Странно, но у меня ощущение, что, отдавая вещи Алекса его матери, я рву с ним отношения. А может, так оно и есть, только я сама этого еще не осознала? Единственное, чего мне сейчас хочется, – это как можно скорее прогнать горе и боль из своей жизни.

Из опасения, что Бренда неверно истолкует мой поступок, я пытаюсь объяснить, что мне невыносимо тяжело видеть эти вещи у себя в квартире и что ей, возможно, захочется взять что-нибудь на память о сыне домой, в Англию. Карл перебивает меня, говорит, что он все понял, и тут же советует мне еще раз подумать: не буду ли я потом жалеть, что отдала все? Я не знаю. Разве так не проще будет забыть? Поставить крест на счастливых мгновениях, которые мы с Алексом пережили вместе, убедить себя в том, что это был сон и только…

Когда молчание становится обременительным, я решаю уйти.

– Что ж, мне пора…

Бренда хватает меня за руку. Она говорит, что сварила суп, и приглашает меня пообедать с ними. Не дожидаясь ответа, она увлекает меня в кухню. Я не противлюсь. Во-первых, потому что ничего не ела со вчерашнего вечера, во-вторых – потому что мне совершенно не хочется возвращаться домой, где меня ждет одиночество. Я с аппетитом съедаю две тарелки супа, и, чтобы разрядить обстановку, мы беседуем на отвлеченные темы, не связанные с Алексом.

Под конец трапезы Бренда заводит разговор о том, чем она занимает себя после смерти мужа. В основном речь идет о работе на добровольных началах. Она ведет кулинарные курсы, помогает детям делать уроки. Еще Бренда рассказывает о своем литературном кружке и еженедельных посиделках с соседями, с которыми она играет в бридж. Об игре она говорит долго и увлеченно. Карл, со своей стороны, сообщает то, что мне и так известно: когда умер отец, семейный бизнес перешел к нему, и вот уже пять лет он отдает этому все силы. Можно подумать, что Карлу не очень хочется рассказывать о сети отелей, которой он руководит. По его словам, бо́льшую часть времени он проводит на совещаниях, обсуждая финансовые показатели и маркетинг.