Они с Карлом говорят на английском, часто перебивают друг друга, и скоро это начинает походить на спор. Суть происходящего от меня по-прежнему ускользает, но Бренда твердит, что все сделала правильно и что теперь никто не будет меня расстраивать и досаждать мне расспросами. Карл меряет шагами кухню, трясет головой, упрекает мать в том, что она не обсудила это со мной. Он то и дело поглядывает на меня и говорит, что я тут ни при чем. Наконец я задаю совершенно идиотский вопрос:

– Что?

Карл мрачно смотрит на мать и приказывает ей все мне рассказать. Бренда жестом просит его угомониться и поворачивается ко мне. Взгляд у нее печальный. Такое впечатление, будто сейчас я услышу что-то по-настоящему страшное. Я отступаю к кухонному столу, чтобы при случае мне было на что опереться. А Бренда спешит меня успокоить:

– Дорогая, не надо волноваться! Карл, как всегда, преувеличивает!

– Я преувеличиваю? Я?

Они обмениваются сердитыми взглядами, потом Карл теряет терпение и огорошивает меня одной-единственной фразой:

– Мама всем рассказала о том, что мы с тобой женаты!

Я не совсем понимаю, что он пытается мне сказать, потом вспоминаю слова соседки и ее понимающую улыбку и все становится ясно. Я перевожу взгляд на Бренду и чувствую, как холодеют мои пальцы.

– Зачем это было нужно?

– Я хотела тебя защитить! В конце концов, это правда! Вы – муж и жена!

– Но у нас же все… не по-настоящему!

Становится понятно, почему Карл сердится: теперь для всего семейства Эванс я – не вдова Алекса, а его, Карла, жена. Вместо того чтобы извиниться, Бренда находит себе оправдание:

– Карлтон, ты сам во всем виноват!

И на повышенных тонах начинает объяснять сыну, что это из-за его разгильдяйства по офису поползли слухи. Он так и не снял обручального кольца, люди стали шептаться у него за спиной, слух дошел до двоюродного брата, а тот уже оповестил всех родственников. Сестра Бренды позвонила, чтобы спросить, уж не обручился ли Карл, и пришлось рассказать ей правду.

– Но это неправда! – злится Карл.

– А как бы они, по-твоему, отреагировали, если бы узнали о Шарлотте и об Алексе? Ведь Шарлотта беременна!

Карл сердито твердит, что это Алекс – отец моего ребенка, и я еще не оправилась после траура, и мне должно быть все равно, кто и что обо мне подумает.

– Я не понимаю…

Моего голоса почти не слышно из-за крика, но через мгновение Бренда поворачивается и заставляет себя улыбнуться:

– Шарлотта, доверься мне! Будет лучше, если для всех ты будешь женой Карла. Ради твоего же блага!

– Вы сказали, что хотели меня защитить. Но от чего?

Бренда отвечает не сразу, и голос у нее одновременно ласковый и смущенный:

– Перед отъездом Александер повел себя очень нехорошо…

– Не захотел работать в семейном бизнесе, я это знаю! – произношу я в надежде закрыть неприятную тему.

– Он так сказал? – удивленно спрашивает у меня Карл.

Мне не нравится ни его тон, ни то, как он на меня смотрит. Как будто сомневается, говорю ли я правду. Получается, Алекс мне солгал? Нет, не может этого быть! Чтобы побыстрее с этим покончить, я заставляю себя вспомнить, что именно Алекс рассказывал, но мне приходится тщательно подбирать слова, чтобы никого не обидеть:

– Он говорил, что работа совершенно ему не нравилась, ему было скучно этим заниматься.

Произнося эту фразу, я стараюсь не смотреть на Карла. Не хочу, чтобы он думал, будто я разделяю мнение Алекса о его работе.

– И больше ничего?

Я предпочла бы, чтобы Бренда не задавала этого вопроса. С тяжелым сердцем, глядя в пол, я отвечаю:

– Он говорил, что отец по-настоящему в него не верил и отдал компанию Карлу – рассудил, что Алекс не способен ею управлять.

– Но это неправда! – вспыхивает Карл.

– Карлтон, дай Шарлотте договорить!

В голосе Бренды ощущается напряжение, но когда она кладет руку мне на плечо, прикосновение получается очень ласковым.

– Говори, дорогая! Расскажи нам все!

– Ладно… Еще Алекс говорил, что чувствовал себя здесь не в своей тарелке и… что бы он ни делал, все было недостаточно хорошо! И что Карл всегда был любимчиком…

Я совершенно не рада, что до этого дошло, но теперь я сказала все, что мне было известно. Словно желая загладить свою резкость, я начинаю рассказывать о том Алексе, которого я знала: как он гордился тем, что поставил на ноги фирму «Motorama», и как спешил повидаться с семьей, чтобы доказать, что он способен не только эффективно управлять магазином, но и вывести бизнес из кризиса.

Бренда глотает слезы, но они все текут и текут. Может, с моей стороны умнее было бы промолчать? Я не знаю, что сказать, поэтому бормочу извинения, но она качает головой и признаётся, что расстроилась не из-за меня. Она сожалеет, что Алекс так и не узнал, что она никогда в нем не сомневалась, просто в то время он еще не был готов к тому, чтобы…

– Ему очень хотелось всех вас повидать, – говорю я тихо. – И я уверена, он мечтал помириться…

По ту сторону стола Карл стоит, скрестив руки на груди, и смотрит вбок. Мне приходит в голову, что он тоже плачет, но я не решаюсь это проверить. Бренда поглаживает меня по плечу, наверное, хочет утешить, хотя в этой комнате только мне удается более-менее сохранять спокойствие. У меня ощущение, будто это я их расстроила, сама не знаю почему.

– Алекс рос избалованным мальчиком, – шепчет Бренда, – всегда получал что хотел, а Карл рано начал работать с Генри. И поэтому гораздо лучше разбирался в делах компании, понимаешь?

Я не отвечаю, потому что не хочу принимать чью-либо сторону. Разве могу я судить, справедливо это или нет – что не Алекс, а Карл унаследовал фирму? Он – старший сын, и этого часто бывает достаточно. Да и к чему сейчас об этом говорить? Алекс умер. Зачем ворошить прошлое?

На мое несчастье, Бренде все-таки хочется меня убедить. Она объясняет, что Карл старался помочь брату во всем разобраться, ведь их отец мечтал, чтобы сыновья управляли сетью отелей вместе.

– Мама, прошу тебя, хватит!

Дрожащим от волнения голосом Карл перебивает мать, но та знаком просит его помолчать. И продолжает рассказывать мне, до какой степени Алекс ненавидел эту работу и что, наверное, он был слишком молод для такого серьезного дела и все мысли у него были о развлечениях. Выясняется, что сыновья поссорились и, чтобы отомстить, Алекс продал свою часть в фирме тому, кто предложил больше денег, нимало не заботясь о том, что это – семейный бизнес. В устах Бренды это звучит ужасно, и я отвожу взгляд. Я не хочу слушать о том, как Алекс огорчал родных, потому что со мной он был само совершенство.

– Карл сделал невозможное, чтобы вернуть утраченное. Заплатил двойную цену, чтобы сохранить созданную Генри компанию. Можешь представить, каково ему было?

На сердце у меня тяжело, но я все равно упрямо скрещиваю руки на груди:

– То есть в итоге все сводится к деньгам?

– Дело не в деньгах, Шарлотта, а в отношении к семье. Алекс продал часть семейного бизнеса чужим людям. Он не подумал ни о ком, кроме себя, впрочем, как и всегда!

– Мама, хватит! Все это уже в прошлом.

Бренда машет рукой в сторону Карла, требуя замолчать, и становится напротив меня:

– Шарлотта, Александер – мой сын, и я его люблю. И так будет всегда. Скоро ты поймешь, что мать любит свое дитя больше всего на свете…

Теперь настает моя очередь плакать. Бренда поглаживает меня по мокрой щеке и прибавляет ласковым тоном:

– С тобой Алекс очень переменился. Я уверена, что благодаря тебе он стал лучше. Но это ничего не меняет: до того, как уехать, он… он сделал много плохого.

Если бы я не сдерживалась, я бы выпалила что-то вроде: «А мне плевать, потому что он умер!», словно это могло служить Алексу извинением.

Но уже по тому, что Карл тихо плачет в своем уголке, я понимаю: мой Алекс оставил после себя кучу проблем, и не только в моей жизни.

– Шарлотта, я не хочу тебя огорчать, – продолжает Бренда, – или омрачать твои воспоминания об Алексе. Но поверь, если все будут думать, что ты – с Карлом, тебе же первой от этого будет легче.

И она рассказывает, что многие родственники до сих пор злятся на Алекса за то, что он сделал, и она страшится, что я в связи с этим могла бы от них услышать. Дело осложняется тем, что я беременна, и неловкости было бы не избежать. О, это я и сама понимаю! Что можно подумать о двадцатичетырехлетней женщине, одиночке, без будущего, да еще и беременной от мужчины, которого уже нет на свете?

Бренда гладит меня по руке, как будто пытается утешить. Странная тоска, истоки которой мне не до конца понятны, поселяется у меня в сердце.

– Они бы смотрели на меня с жалостью, да? – спрашиваю я наконец.

– Пусть смотрят как хотят! – вставляет реплику Карл.

Он подходит ко мне, хотя Бренда и успела послать ему предостерегающий взгляд, а заодно напомнить, что она только хотела меня защитить. Ее голос начинает дрожать, когда она признаётся, что половина родственников даже не прислала открыток с соболезнованиями по поводу кончины Алекса, и им, конечно же, не понять, как много я для них с Карлом значу, и она боится представить, что они могут обо мне подумать.

Я догадываюсь, на что намекает Бренда: я – несчастная идиотка, которую Алекс обрюхатил. Простая официантка из кафе. Родственники Алекса вполне могут подумать, будто я приехала, чтобы втереться в доверие к Эвансам, подобраться поближе к их деньгам. Эта мысль меня пугает, и я отодвигаюсь и бормочу:

– Будет лучше, если я не пойду на праздник… Я уже не хочу никуда идти.

– Глупости! Конечно, ты пойдешь на праздник! Ты теперь – член нашей семьи! – сердито заявляет Карл.

Видя, что я хочу выйти из комнаты, Бренда встает между мной и дверью:

– Я сказала родственникам правду, Шарлотта. Вы с Карлом женаты. Пойми, я только хотела, чтобы наше Рождество было радостным. Без драм! Разве мало мы страдали?