И только на работе я забываю о грусти. В кафе для меня всегда находится занятие – вытереть столик, приготовить кофе, обслужить клиента. Коллеги не заговаривают со мной об Алексе из опасения, что я могу расплакаться, и это меня устраивает. Поэтому я веду себя так, словно он еще жив, хотя и знаю, что мой жених больше никогда не заглянет в кафе посреди рабочего дня, чтобы меня поцеловать.

Я делаю то, что мы часто делали вместе: иду к его дому нашей обычной дорогой, мимо одних и тех же витрин. Вот только некому взять меня за руку, и в квартиру я тоже вхожу одна. И там меня не ждет ничего, кроме воспоминаний.

Бренда и Карл звонят по очереди и довольно часто. Задают кучу вопросов, ответы на которые известны заранее. Нравится ли мне моя новая квартира? Все ли в порядке на работе? Случилось ли за это время что-нибудь забавное, о чем мне хотелось бы рассказать? Когда Бренда спрашивает, не слишком ли мне одиноко, я вру – говорю, что у меня все хорошо. На самом же деле в первые дни мне вообще не удавалось заснуть на кровати Алекса. И приходилось перебираться на диван. Теперь я сплю на кровати, но все равно часто просыпаюсь среди ночи и расстраиваюсь, не находя его, большого и теплого, рядом с собой…

Мы с Брендой подолгу болтаем. Она рассказывает, как переживала траур по мужу, который умер от сердечного приступа. Это тоже случилось внезапно – так, что она даже опомниться не успела. По мнению Бренды, к одиночеству просто нужно привыкнуть, оно – как домашнее животное, поддающееся дрессировке, но занятие это требует времени и терпения. Я соглашаюсь, но не могу сказать, что мне удалось выдрессировать свое одиночество, которое я ощутила после смерти мамы. Я просто поставила крест на прошлой жизни и начала все сначала. Может, следовало бы поступить так же и когда ушел Алекс? Может, чем сидеть в четырех стенах, которые когда-то принадлежали ему, мне нужно было уехать куда глаза глядят? Не знаю.

Помимо разговоров по телефону, я получаю от Бренды открытки и письма. Она описывает мне свой городок, море, запахи – все, что происходит вокруг нее. Я, со своей стороны, рассказываю о нас с Алексом: как мы познакомились, как прошло первое свидание (он до рассвета катал меня на мотоцикле). Раз в неделю я пишу Бренде письмо, в нем – какая-нибудь история из нашего с ним прошлого. В настоящем ничего радостного со мной не происходит, поэтому я делюсь с ней кусочками счастья, которое мы с ее сыном пережили вместе.

Я часто вижусь с Жаном. Он забегает ко мне в кафе, заходит в гости с пиццей или просто звонит узнать, как у меня дела. Благодаря ему я не чувствую себя совсем уж одинокой, хотя, надо признать, в чем-то есть и моя вина: я почти всегда отказываюсь, когда меня куда-нибудь приглашают. У меня все еще нет настроения возвращаться в прежнюю жизнь. Когда я на работе, у меня это получается само собой, но стоит прийти домой – и хочется упасть в теплую ванну и не вылезать из нее часами или лежать перед телевизором, пока не сморит сон. Если же я все-таки соглашаюсь провести вечер вне дома, то только с Жаном. С ним я хотя бы могу быть уверена в том, что мне не придется много говорить. Мы просто будем смотреть телевизор или есть – молча. И это молчание никого не будет смущать.

Однажды вечером Жан предлагает сходить в бар – немного развеяться, посмотреть на людей, потанцевать. Он подтрунивает надо мной, говорит, что, раз пить мне нельзя, я смогу отвезти его, подвыпившего, домой.

Мы выбираем заведение недалеко от моего дома, куда часто наведывались втроем – Жан, Алекс и я. Не дожидаясь, пока нахлынут воспоминания, я выхожу на танцпол. Хорошая песня звучит или плохая – я танцую, закрываю глаза и разрешаю Жану быть моим кавалером. Когда он рядом, я могу не бояться, что кто-нибудь станет ко мне приставать. Могу наконец забыть обо всем, что меня окружает. Музыка оглушает, мешает думать… Но именно это мне сейчас и нужно.

Я с завистью смотрю, как Жан поглощает пиво, а сама довольствуюсь тремя стаканами лимонада. Я обещала Бренде вести себя хорошо. И теперь об этом жалею. В фильмах люди обычно напиваются, когда им грустно. А мне, из-за этой беременности, даже этого нельзя. И раз так, я отвожу душу в танце. Я изобрела новый способ почувствовать себя пьяной.

Когда я везу Жана к нему домой, он смотрит на меня и широко улыбается.

– Думаю, нам надо устраивать такие вылазки почаще. Ты хорошо выглядела на танцполе!

– Мне и было хорошо, – просто отвечаю я.

– И это платье тебе идет! Надевай его почаще, пока можешь.

– Ты хотел сказать, пока я не растолстела, как тюлень, да? Посмотрим, согласишься ли ты повести меня танцевать, когда на меня не будет налезать ничего, кроме занавески для душа!

Повисает продолжительное молчание, и все это время Жан не сводит с меня глаз.

– Ты уже привыкла к мысли о ребенке? – спрашивает он. – Обычно, когда женщина беременна, она только об этом и говорит, а ты… никогда не затрагиваешь эту тему. Такое впечатление, что ты стараешься об этом не думать.

Он, конечно, прав, но мне не хочется ему в этом признаваться. Я предпочитаю вообще поменьше задумываться о чем бы то ни было – с тех пор, как Алекса не стало. В том числе и о ребенке. И мне это неплохо удается, если не считать моментов, когда меня тошнит или когда я не могу заснуть в привычной для меня позе. И если бы Бренда не поставила мне на полочку в ванной витамины, я бы точно забывала их принимать. Я стала пить меньше кофе и исключила из рациона кое-какие продукты, это правда, а в остальном для меня ничего не изменилось.

– Ты будешь думать иначе, когда сходишь на УЗИ…

– Да, наверное.

Честно говоря, я никак не могу привыкнуть не к тому, что у меня будет ребенок, а к тому, что Алекса больше нет. Не проходит и дня, чтобы я по нему не скучала, чтобы я не испытала внезапного желания набрать его номер на мобильном. На работе я временами ловлю себя на том, что смотрю на дверь и жду, когда Алекс войдет. То, что его никогда не будет с нами, – вот что кажется мне нереальным. И мне непонятно, откуда у меня берутся силы, чтобы вставать по утрам. Я чувствую вину за то, что жива. И не просто жива, а живу за двоих!

Как вообще можно жить, когда твой любимый умер? Мы провели так мало времени вместе… И это так несправедливо!

– Когда ты идешь на УЗИ? – спрашивает Жан.

– Что? А, ты об этом… Через две недели. По-моему, срок должен быть не меньше трех месяцев.

– Так ты уже на третьем месяце? Вау! Остается всего полгода, да?

– М-м-м…

– И когда у тебя появится животик?

Он тянется, чтобы похлопать меня по животу, но я быстро отвожу его руку, потому что мне это неприятно.

– Бренда говорит, не раньше, чем на четвертом месяце.

– Ты будешь очень красивой мамочкой! Кого ты хочешь – мальчика или девочку? Ты уже выбрала имя?

– Еще нет.

Положа руку на сердце, единственное, что я пока для себя решила – мальчика я назову Алекс. Интересно, понравится ли Бренде, если ее внука будут звать так же, как и покойного сына? Нужно будет у нее спросить. Мне бы не хотелось ее огорчать. Но такие вопросы обычно и обсуждают на семейных советах, разве нет? Мы поговорим как мать с… хочется сказать «с дочкой», но ведь я ей даже не совсем невестка…

– Если это будет мальчик, я сделаю из него настоящего байкера, такого, как его отец! – заявляет Жан.

Я бросаю в его сторону колючий взгляд, но в машине темно, и он, я думаю, этого не замечает.

– Может, ты забыл, что Алекс погиб на мотоцикле?

– Виновата плохая погода, а не мотоцикл! Шарлотта, тысячи людей ездят на мотоциклах, и ничего с ними не случается! Я научу твоего сына ездить осторожно.

Его разглагольствования меня нервируют. Я понимаю, Жан не виноват в том, что Алекс попал в аварию, но это слишком – обещать, что и мой ребенок тоже непременно будет ездить на этой адской машине! И двух месяцев не прошло с тех пор, как Алекс погиб, так что Жан мог бы не упоминать при мне о своих супербайках!

Наверное, что-то подсказывает ему, что разговор мне неприятен, потому что он меняет тему:

– Зайти к тебе завтра с фильмом и пиццей?

– Ладно! Хотя… нет, не надо. В последние дни мы видимся слишком часто. Для меня это не очень хорошо.

– Что значит – «не очень хорошо»?

Покусывая губы, я объясняю свою теорию:

– Мне нужно привыкать к одиночеству. Привыкать к новой жизни, понимаешь?

– А я что – не часть твоей новой жизни? – спрашивает Жан, не раздумывая ни секунды.

– Жан!

– А что? Я буду тебе помогать, буду являться по вечерам раз или два в неделю – что в этом страшного? По четвергам мы с Алексом ходили выпить пива, а с тобой мы будем ходить в пиццерию.

– Завтра суббота.

– О’кей, значит, я приду в четверг. Если, конечно, ты не против…

Я киваю, притормаживаю у подъезда его дома, поворачиваюсь и говорю напрямик, без экивоков:

– У меня нет желания заполнять моменты, которые раньше мы делили с Алексом, чем-то другим.

– Я не понимаю… По-твоему, лучше сидеть дома и плакать?

– Нет, конечно… Ну, может, чуть-чуть, – вынуждена я признать.

Как объяснить Жану, что я не могу выбросить Алекса из головы, что мне нужно время от времени думать о нем, разговаривать с ним? Да, он умер, и это полнейший идиотизм, но мне хочется ощущать его присутствие. Если бы только Алекс дал мне знак, для того чтобы я поняла, рад ли он, что я оставляю ребенка, и что он сожалеет, что так рано ушел, и скучает по мне… Все эти религиозные байки, рассказы о рае – я сыта ими по горло. Это очень эгоистично, но я не хочу, чтобы Алекс был где-то счастлив без меня. Я хочу, чтобы он страдал. Ведь это он ушел, бросил меня!

Во многих ситуациях мне удается вести себя нормально и даже улыбаться и разговаривать как та, прежняя, Шарлотта. Но к концу дня, когда я возвращаюсь домой, мне грустно, что я еще живу, а Алекс – нет. Я знаю, что не стоит взваливать на себя ответственность за его смерть – не я же, в конце концов, посадила его в тот вечер на мотоцикл! Покинув меня навсегда, Алекс оставил мне ощущение пустоты и… свою семью. И я не знаю, радоваться этому или огорчаться. Пока я просто чувствую себя виноватой. И совершенно не готова делиться всеми этими переживаниями с Жаном.