Юрий Татаринов - Посланник Аллаха

Кундуз ответил на это так:

— Не гневайтесь, хозяин. Отнюдь не гордость является причиной моего отказа, все дело в моей изболевшейся душе. Мне будет тяжело жить в вашем доме.

— Почему? Что за воспоминания вызывает у тебя мой дом? Ты что, уже жил в нем когда-то?

— Нет.

— Так в чем дело? Объясни!

Кундуз опять оглянулся на панну Лину. Неожиданно он схватил себя руками за горло и словно стал усмирять начавший душить его спазм. Казалось, еще минута — и бедняга зарыдает... Но Кундуз справился с приступом.

— Не сейчас... — изменившимся голосом ответил он. — Может быть, потом, позже... Мне еще надо привыкнуть... Свыкнуться с мыслью...

— С какой мыслью?

— О том, что прежнему не бывать...

Пан Ибрагим покрутил головой, пошевелил бровями. Он был явно раздосадован ответами старика.

— Ты действительно чудной, — наконец заключил он. И тут же добавил: — Ладно, как знаешь. Но если решишься — переселяйся. Буду рад. Под опекой моей дочери и моих слуг тебе будет гораздо легче. Ведь ты уж немолод, Кундуз! Поди, годы говорят о своем!..

Когда панночка и ее отец остались с глазу на глаз, первой заговорила дочь.

— Папенька, — сказала она, — чувствую, что чем-то смущаю дядюшку Кундуза. Стоит ему взглянуть на меня, как он меняется в лице. Кажется, он и в обморок тогда упал не по причине голода, как говорили, а из-за того, что увидел меня!..

Пан Ибрагим усмехнулся.

— Не говори глупостей, дочка, — сказал он. — Не может того быть, чтобы при виде красавицы мужчины падали в обморок. Тем более старцы!..

— Вы не поняли, папенька, — уверенным голосом отозвалась панночка. — Когда он смотрит на меня, в глазах его нет страсти или хотя бы удивления — одна боль. Кажется, глядя на меня, он кого-то вспоминает! И ему больно!

Хозяин дома взъерошил ладонью свои седые волосы, ответил:

— Если это так, то я понимаю его. Воспоминания о твоей матери тоже вызывают во мне боль...

В глазах пана Ибрагима заблестели слезы. Желая сменить тему, он вдруг спросил:

— Так как ты говоришь он назвал тебя?

— «Эвелина», — тут же ответила панночка. — А потом еще добавил: «радость моя»...

Действительно, разговор с хозяином заставил Кундуза вспомнить о прошлом. А это, в свою очередь, вызвало в нем тоску. Миновав двор, а потом и сад, пастух наконец вошел в свою каморку и тут же, прямо у порога, сел на глиняный пол. Его мучила душевная боль.

— Аллах, Господин мой! — вскричал несчастный из последних сил. — Почему я так часто должен видеть образ той, ради которой жил в своей прежней жизни? Что за пытка? Зачем бередить старую рану? Пощади!.. Все идет по замыслу: хозяин взял меня на работу, кормит, одевает, я стараюсь, сколько есть сил. Но зачем она — его дочка? Зачем стоит на моем пути? Тяжело испытание Твое, Отец мой!.. Конечно, Ты прав! Но если б Ты знал, каково мне! Достанет ли у меня сил свыкнуться со своей миссией?.. Впрочем, понимаю Тебя, Господин мой, эта девочка здесь для того, чтобы я чувствовал себя человеком, а не посланником! Человек должен страдать! Страдание — это и есть жизнь! Тот, кто вымышляет радости, тот только думает, что живет, на самом же деле он просто гниет, как упавшее с ветви яблоко!.. Да, тяжело Твое испытание, Отец мой! Особенно в те минуты, когда глаза красавицы устремлены на меня! Сколько воспоминаний обрушивается сразу! Я опять молод, опять силен! Опять первый среди моих подданных! Я опять в центре самых значительных событий тысячелетия! Опять люблю и опять готов свернуть горы ради любимой!..

Целая череда громких побед, результатом которых явилось завоевание множества городов, наконец заставила Баты-хана подумать о короткой передышке. Люди, лошади, быки, верблюды, рабы — то, что составляло его дикий, сметающий все на своем пути табор, требовало отдыха, починки, залечивания ран. Длинный, казалось, бесконечный путь на запад пресытил повидавших виды советников, военачальников и простых воинов, составлявших его войско, как впечатлениями, так и достаточным количеством добытого золота. Требовалось остановиться хотя бы для того, чтобы отрыгнуть излишек.

Стояло начало августа — та прекрасная для этих мест пора, когда уже вызрели хлеба и жара уже не докучала своей беспощадностью. Прогретая за день земля делала ночи теплыми и росистыми. За эти несколько месяцев похода Баты-хан прошел через ряд государств и теперь собирался устроить развалины из городов Польши. Туда и двигался. Он намерен был до снега пополнить свои повозки золотом и белокурыми польками. И сделал бы это, если бы не та неожиданная заминка по вине его племянника Швейбана...

Сначала в стан светлейшего прибыл гонец, доложил, что доблестный племянник, действовавший независимо от Баты-хана, наткнулся на «крепкий орешек» и просит помощи.

— Наместник Швейбан просит помощи, — так и сказал гонец.

Известие удивило хана, который как раз играл в шахматы со своим советником Кара-Каризом...

Здесь следует сделать отступление, сказав, что Кара-Кариз был слепым. Бедняга потерял зрение еще в первом походе Баты-хана. С тех пор он не покидал общества главного воителя Орды. Вместе со слепотой к нему пришло и отчаянное упрямство. Кара-Кариз был одержим идеей завоевать весь славянский мир. Он, как и многие другие из окружения светлейшего, был уверен, что это вполне по силам Баты-хану. Но кроме уверенности, слепым еще правила месть. Несчастный мечтал о том времени, когда все славяне станут рабами. При этом не поколебался бы, если бы ему позволили ослепить половину из них. В характере Кара-Кариза было место не только одержимости. Ко всему это был еще и хитрец. Природный ум помог ему выбиться из простых воинов в советники. Слепота же только усовершенствовала его ум. Кара-Кариз был быстр на слух, медлен на слова и особенно медлен на совет, связанный с принятием окончательного решения. Но именно эти свойства и сделали его идеальным советником. Слепой мог безошибочно предсказать последствия любой выдвигаемой идеи. Хану оставалось только принять решение...

Итак, игра в шахматы была прервана. Баты-хан воззрился прищуренными глазами на разодетого гонца как на чудо. При этом его широкий нос сделался багровым, а густая черная борода зашевелилась...

— Что я слышу? Иль слух изменяет мне? — негромко, с явным беспокойством спросил светлейший.

Обращение племянника искренне удивило его. Швейбан никогда не просил о помощи. И хотя его войско значительно уступало в численности ханскому, тем не менее до этого случая молодой наместник справлялся с трудностями сам. Гонцы, как правило, докладывали только о победах Швейбана. Баты-хан брал крупные города. Так он покорил Крым, все Предкавказье, разгромил Киевскую Русь. Племянник же, шествуя рядом, брал маленькие города и крепости. Когда-нибудь он должен был стать преемником воителя. Баты-хан понимал это и как мог опекал Швейбана.

— Наместник остановился под Новогородком, — пояснил гонец. — Там крепость на высоком месте. О ней он хотел бы поговорить с вами лично. Он только спрашивает: когда ему можно явиться к вам?

— Далеко ли отсюда до Новогородка? — поинтересовался Баты-хан у прибывшего. — Что-то я не слышал о таком поселении...

— Один день и одна ночь, повелитель, — ответил гонец. — Этот город — узел северных дорог. С него открываются направления на северную Польшу и на Полоцкое княжество.

— Один день и одна ночь, — задумавшись о чем-то, повторил хан. Потом оглянулся на советника и спросил: — Что скажешь, слепой?

Кара-Кариз, как обычно, не стал торопиться с ответом. Он не любил много говорить, взвешивал каждое свое слово, будто при этом ему приходилось делиться золотом.

— Необычная просьба, — наконец отозвался он просто потому, что надо было что-то ответить.

— Не припомню, — подтвердил Баты-хан, — когда Швейбан обращался за помощью. Знать, случилось что-то...

— Один день и одна ночь — небольшой путь, — неожиданно подсказал Кара-Кариз.

— Верно, — согласился опытный воин.

Было бы безрассудно вести трехсоттысячное войско на помощь другому войску, чтобы взять какой-то неизвестный городок. Но Баты-хан вдруг подумал о другом: эта заминка Швейбана давала возможность соединить войска и осуществить наконец долгожданную передышку. Светлейший надеялся найти обширную долину с рекой или ручьем, с сочными лугами, разместить людей, скот и хотя бы недолгое время посвятить лечению ран и восстановлению сил. Вдобавок он был человек принципиальный, последовательный, привыкший доводить всякое начатое дело до конца, и потому теперь, стоило ему услышать о просьбе племянника, его стала тревожить мысль, что где-то на пути остается непокоренная крепость.

— Передай наместнику, что я сам приду к нему, — неожиданно сообщил гонцу Баты-хан. — Пусть ждет. Я буду под Новогородком со своим войском через три дня.

Кара-Кариз пошевелил плечами, как бы давая понять, что осуждает это неожиданное решение, — отклоняться от намеченного направления было не в правилах его господина, — но возражать не стал. Он тоже, как и все, устал от бесконечного, каждодневного, изнуряющего передвижения, от суеты и погони. Мозг его был утомлен и нуждался в отдыхе. Сама пора года говорила о необходимости затаиться, дать передышку уму и телу. Следуя скорее позывам тела, чем подсказкам ума и интуиции, слепой промолчал там, где должен был решительно воспротестовать...

В тот же вечер огромное, как безбрежное море, войско Баты-хана двинулось на север, в сторону Новогородка, и уже через два дня, к утру, доползло до величавой долины, окаймленной со всех сторон возвышениями. Небольшой конный отрад, заранее высланный вперед и нашедший это чудесное место, проводил войско до самой цели.

Долина удовлетворяла всем требованиям настоящего стана: посреди нее протекала быстрая чистая речка, а с возвышений, прятавших ее от неприятельских глаз, просматривались дали на многие версты. Новогородок находился всего в трех верстах от этого места. Так что если Швейбану действительно понадобилась бы помощь, он мог бы ее быстро получить. Кони вскоре были согнаны в табуны, а оружие — пики, палицы, луки и колчаны со стрелами — выставлено на видных местах. Воины занялись чисткой и починкой одежды, мытьем и приготовлением пищи...