Юрий Татаринов - Посланник Аллаха

На пленнице было белоснежное платье до земли и короткий златотканый жилет, застегнутый на все перламутровые пуговицы. Пышные черные волосы бедняжки свисали до пояса, прикрывали ее грудь и осиную талию.

Может быть, как раз движение и блеск волос пленницы в ту минуту, когда Швейбан скинул с нее платок, и вызвали у светлейшего уже с первого мгновения какой-то особый интерес к подаренной наложнице. Баты-хан сразу и безоговорочно признал, что перед ним истинная красавица. И все же не красота пленницы и даже не мысль о том, что это чудесное существо отныне его собственность, так взволновали светлейшего. Настоящий интерес вызвал у него стеснительный взгляд рабыни. Хан встал со скамейки, шагнул к прибывшей и стал ждать, когда она поднимет на него глаза. Ему важно было знать ее первую реакцию от встречи с ним... Увы, упрямица так и не удосужила его взглядом: казалось, что ее больше интересовал подол собственного платья, обшитый кружевами... И тогда хан понял, что перед ним самолюбивая, знающая только себя гордячка.

— Какая дикарка! — признался он, впрочем, вложив в свое восклицание больше очарованности, чем разочарования. — Готов поспорить, что она не видит нас с вами!

Молодой наместник уже ругал себя за выбор — в эту минуту он был уверен, что не угодил дяде...

Между тем он ошибался. Повелитель никогда не выказывал радости там, где действительно был рад. Даже к победам своим он относился скептически, тем самым как бы предупреждая себя и других, что завтра с таким же успехом можно горько заплакать. Для него являлось обычным вести себя как бы в противовес своим настоящим чувствам. И, конечно, такое поведение вводило в заблуждение тех, кто его плохо знал.

Вот и на этот раз все было не так, как казалось на первый взгляд: светлейший сразу почувствовал влечение к подаренной рабыне, но усилием воли сумел скрыть это.

Пляшущий огонь факелов, установленных на специальных вилках, как бы дополнял и множил исключительность рабыни — удлинял ее и без того длинные ресницы, делал бездонными глаза и длиннее тонкую белую шею. Ее волосы, казалось, рассыпали сиреневые искры. Красавица выглядела послушной, скромной и спокойной. Казалось, ее не волновали ни откровенные взгляды мужчин, ни даже будущее, которое готовила ей эта встреча...

Между тем затянувшуюся паузу, в течение которой светлейший и его племянник взирали на пленницу, по-своему оценил слепой. Сидя за шахматным столиком, тот наконец пошевелился и стал кашлять — напомнил о своем присутствии. Предчувствие беды посетило старика. Он поспешил заметить:

— О повелитель, знаю, что здесь женщина. И потому спешу напомнить давно известную истину: все беды от женщин! Смотри на нее просто как на роженицу и не внушай себе космических мыслей! Это не богиня! Это обычный комок грязи!

Слепой так и продолжал бы в том же духе, но тут в шатре неожиданно прозвучала команда светлейшего:

— Выйдите все! — и специально, чтобы не обидеть советника, Баты-хан добавил: — И ты тоже, слепой!..

Только тогда Швейбан понял, что угодил. Радуясь, молодой воскликнул:

— Я был уверен, что она понравится тебе, дядя! У нее такие глаза! Да и вся она!..

— Довольно! — грубо остановил его хан.

Швейбан радовался и одновременно чувствовал, что его сосет червь ревности: в глубине души бедняга уже жалел, что расстался с такой жемчужиной...

Но особенно негодовал слепой. Этот готов был убить пленницу... Швейбан вышел, а Кара-Кариз еще некоторое время сидел за столиком. Наконец встал и, всем своим видом давая понять, что недоволен, направился вон из шатра...

Когда оба удалились, светлейший решительно взял красавицу за руку и подвел ближе к огню. А сам опустился напротив в кресло. Так, в молчании, они провели несколько минут...

Баты-хан давно не имел женщин. В поход он их не брал. Тяжелые переходы, кровопролитные сражения убивали в нем всякое желание связываться с любовницей. Женщина могла внести только смуту в его походную жизнь, а в душу — раздражение. «Чтобы знаться с любовницей, — размышлял он, — душа должна быть свободной от страха и бесконечных забот». Развлечение с женщиной, когда каждый день уносил сотни, а порой и тысячи жизней, виделось ему верхом бесхарактерности. Только сумасшедший, по его мнению, мог думать о бабенке, когда перед глазами лились реки крови и вздымались горы трупов. Даже в молодости он не позволял себе глупить в подобных ситуациях. Ну, а в последние годы, и вовсе отказывался от сладких утех. И только бесшабашный Швейбан мог додуматься сделать ему такой подарок... Светлейший выкинул бы девицу из шатра, если бы сразу, с первого же мгновения, его не посетило странное, тут же возымевшее над ним власть удивление: ему почудилось, будто он вступил в пределы иного мира... Это была судьба. Вот так же звезды миллионы лет светят независимо друг от друга, но приходит минута — и иные из них вдруг сталкиваются... Пленница принесла с собой какую-то загадку. Как человек, привыкший доводить всякое дело до конца, Баты-хан понял, что должен разрешить эту загадку. Тем более что ему ужасно захотелось этого! Вместе со страстью, которая вдруг пришла к нему, он угадал в себе необыкновенный интерес к жизни — понял, что знает не все ее таинства...

Наконец он спросил:

— Как зовут тебя, звезда моя?

Пленница, все еще глядя себе под ноги, тихо ответила:

— Эвелина.

— Какое чудесное имя! — без всякого лукавства признался светлейший, готовый восхищаться всему, что касалось этой девы.

Но даже тогда гордячка не удосужила его своим взглядом.

Между тем хан продолжал расспрашивать:

— Ты христианка? У тебя есть муж?

— Да, — ответила пленница.

— А дети?

Наступил момент, когда бедняжка впервые подняла голову и посмотрела в глаза хану. Ее неприязнь выразилась в едва дрогнувших линиях лица. В ту же минуту глаза ее сделались шире, а на лбу обозначились морщинки. При этом тонкий подбородок пригожуньи задрожал. Казалось, еще миг — и бедняжка расплачется. Светлейший только начал предугадывать ее ответ, а пленница уже бухнулась на колени и, склонив к его сандалиям голову, стала жалобно просить:

— Господин мой, будьте великодушны, верните мне моего сыночка, моего мальчика!

Эта сцена охладила пыл хана. Светлейший сомкнул брови, стал разглаживать черную бороду.

— Где же он?

— Его отнял тот молодой господин, который привез меня к вам!

Баты-хан все понял — и тут же вздохнул с облегчением.

— Не тревожься, красавица, — ласково сказал он. — Сегодня же твой сынок будет с тобой.

Он заметил слезинку, зависшую на ресницах пленницы, — та блестела, как крошечный алмаз. Сам не сознавая, что делает, хан тут же сказал себе: «Отныне она не будет знать слез!..» Он едва познакомился со своей возлюбленной, а уже готов был заступаться за нее, беречь от всяких неудовольствий и даже следовать ее прихотям. Ему открывалась картина радужного будущего, влекущая новизной и светом желанных надежд...

В тот же вечер в стан светлейшего был привезен мальчик. Став свидетелем встречи матери и сына, Баты-хан возрадовался сам. Тем временем рядом с его шатром установили еще один — в нем должна была поселиться пленница. И вскоре, еще до полуночи, она перебралась туда.

Оставшись один, хан хотел вернуться к обычным заботам. Но не смог. И тогда он понял, что с ним случилась перемена... Оставив мысль пригласить Кара-Кариза на шахматы, он отказался и от ужина, но при этом не забыл приказать, чтобы накормили пленницу и ее сынка. Даже сон убежал от бедняги! Повелитель предался мечтам... Он чувствовал себя сильным, способным не то что бегать и плавать, но даже летать! Какой-то новый, влекущий и весомый смысл жизни пробудился в нем: счастливец-хан трепетал от мысли, что будет ласкать несравненную Эвелину. Не зная подлинного характера новой наложницы и не представляя ее отношения к нему, он заранее благодарил черный камень и небо, в божественность которых верил, за то, что те содействовали этому подарку судьбы. "Царица очей моих, — вздыхал Баты-хан, — ангел моих мыслей! Знаю, убежден, что с этого дня моя жизнь обретет настоящий смысл!"

Светлейший противоречил своим же принципам. Но что поделаешь, бедняге то и дело мерещились то длинная шея прекрасной Эвелины, то гордая посадка ее головы, то гибкое тонкое тело. Обычное жеманство, маленький полуоткрытый ротик и слезинка на ресницах успели воспалить в нем страсть и даже заставили задуматься о переменах жизни. Это был тот случай, когда зрелый мужчина на время вновь становится юношей, только чувствует себя уже богом. Чары рабыни сделали свое дело. Очаровав Швейбана, красавица затем совершила то же самое и со светлейшим...

В шатер заглядывало солнце. Впервые за последние годы утро подарило повелителю настоящую радость — в первую же минуту пробуждения хан вспомнил о пленнице. Приказав поторопиться с одеванием, он вскоре направился в соседний шатер.

Его ангел мыл в деревянном корыте мальчика. Красавица была в длинной рубашке. Открытые до плеч руки ее были тонкими, а вьющиеся волосы — длинными. Светлейший так и застыл на пороге, очарованный...

Спустя час хан вновь заглянул к пленнице. На этот раз она и ее ребенок были одеты и расчесаны.

— Доброе утро, солнце мое, — приветствовал вошедший свою пассию, чувствуя желание приблизиться к ней и коснуться ее.

— Доброе утро, мой господин, — ответила пленница.

— Надеюсь, ничто не омрачило твоего сна? Спала спокойно?

— О да, мой господин, все хорошо, — призналась красавица. В выпуклых глазах ее тем не менее явственно читалась тень озабоченности.

Бедняжка не удосужилась поблагодарить повелителя — это, в свою очередь, напомнило ему об избытке ее самолюбия. Но хан не обиделся. Имея достаточный житейский опыт, светлейший умел прощать подобные оплошности, в особенности если их совершали молодые. Он сознавал, что и сам не безгрешен. Ему отчаянно хотелось поцеловать красавицу в нежные, розовые, как у ребенка, губки. Но он боялся напугать ее или обидеть. Бедняга понимал, что от женщины нельзя получить настоящего наслаждения, если та не расположена к взаимности. Выдерживая расстояние, он давал чудесной Эвелине возможность привыкнуть к нему. Тем временем его собственное желание все множилось...