— Последняя, — сообщил он, рассматривая пустой кисет.

Ганна скользнула по нему взглядом, не выражавшим большого интереса.

— Как плохо.

— В твоем голосе нет никакого сочувствия, — мрачно сказал он.

— Потому что твой табак жжет мне горло и нос и заставляет меня кашлять, — отозвалась она. — Мне кажется, я бы с большим удовольствием терпела вонь от мокрых лошадей, чем запах твоих сигарет.

— Тогда сегодня ты будешь в экстазе, — усмехнулся Крид. — Приведи сюда Генерала и троих остальных и нюхай себе на здоровье.

— Двоих остальных. Одна из них позавчера сбежала.

— Сбежала?

Пожав плечами, Ганна устало сказала:

— Я полагаю, ей надоело ждать, пока мы здесь восстанавливаем свои силы…

— Я не виноват, — раздраженно огрызнулся Крид.

Свернувшись калачиком под одеялом, Ганна не могла сдержать улыбку.

— Ты всегда такой злой, когда выздоравливаешь?

— Почти всегда. Я уверен, это передалось по наследству. — И немного помолчав, он тихо заметил: — Полагаю, придется перейти на курение кинникинника.

— Что ты будешь курить?

— Кинникинник. Знаешь, это такой индейский табак из смеси сухих листьев, медвежьих ягод и коры красного дерева. Ты предпочитаешь латинские названия? — спросил он, заметив ее скептицизм.

— А ты их знаешь? — отпарировала она.

— Uva-ursi означает медвежий виноград. А остальных названий я не знаю, — сознался он.

— Я поражена, что ты хотя бы с этим знаком, — сказала Ганна.

С прищуром посмотрев на тонкую струйку дыма от костра, Крид кинул на нее осторожный взгляд.

— Ты сегодня такая тихая.

— Да?

Ганна посмотрела на мыски своих ботинок, выглядывавших из-под грязной кромки юбки. Они были поцарапанными и грязными, как и все, в чем она ходила сейчас. Шел проливной дождь — вуаль тумана, словно пеленой покрывала деревья. Шум дождя и резкий запах сырой земли и леса убаюкивали все вокруг. Девушке почему-то показалось, что ей уже никогда не выбраться отсюда. Эта пещера стала ее домом. Да она и не горела желанием вырваться из этого убежища и вернуться в мир, который не всегда был для нее гостеприимным. Здесь, вдали от всех, она отдавалась мыслям о солнечном свете, цветах и птицах, избегая думать о чем-то более серьезном и страшном.

Дни стали монотонными: подъем на заре и разжигание костра, приготовление завтрака и уход за лошадьми. Дикие овощи росли в изобилии, ягоды поспевали. Ганне нравилось собирать их в мокром лесу. Больше всего любила чернику — мясистую, сочную, сладкую, от которой ее губы принимали пурпурный оттенок.

Крид мог уже понемногу садиться, хотя его рана все еще сочилась. Он проводил много времени, ремонтируя изношенные уздечки и роясь в бумагах из металлического ящика, и, конечно, подолгу наблюдая за Ганной. Молодой человек стал замечать изящество походки своей спасительницы, естественное покачивание бедрами и красоту ее длинных ног. Он поймал себя на том, что с восторгом следит, как солнце играет в ее волосах с медным отливом. Крид мысленно нарисовал сотни портретов Ганны: «Ганна, собирающая овощи», «Ганна на отдыхе», «Ганна, купается»… О, этот последний портрет не покидал его воображения.

Однажды вечером Крид удивил ее — и себя самого, — дойдя до чистого горного ручья, пробегавшего недалеко от пещеры. Девушка, ничего не подозревая, плескалась в воде, когда он пришел туда. Увидев ее, Крид, завороженный, замер. Возможно, он не стал бы рисковать быть замеченным и вызывать ее смущение, но в этот момент ему привиделось, что это не Ганна, а нимфа поднимается из волн океана. Хрустальные капли воды блестели, переливаясь на ее упругом теле, похожем на прекрасную розу. С густых волос на соблазнительный изгиб ее спины и бедер стекала вода, с жадностью поглощавшая их шелковистую кожу. Она шла против течения по направлению к берегу. Каждый его нерв кричал ему: «Иди к ней!» Но разум остановил его. Прошло еще совсем мало времени — один неверный шаг, и духовное выздоровление Ганны могло вдребезги разбиться, как хрупкая фарфоровая статуэтка.

Там, в пещере, все было несущественным. Ни завтра, ни сегодня, ни вчера не имели никакого значения. Был важен лишь момент, когда она решила собирать сладкие ягоды или дикий турнепс. Но вот наступило особенное время для Ганны, которая с трудом скидывала оковы всех страхов, страданий и тревог: она стала медленно поправляться. Этот процесс был сходен с выздоровлением Крида. Единственным их различием было то, что рана Ганны была душевная.

Она много гуляла по лесу, где ее окружали мир и покой, окутывавшие ее нежным покрывалом чувства безопасности. Восход солнца всегда встречался ею с улыбкой, а великолепие захода вызывало слезы на глазах. Ночью, когда становилось темно, к ней приходили тоскливые воспоминания. Крид, казалось, чувствовал это и старался отвлечь ее от них.

Вот как сейчас, когда она смотрела на дождь и вдруг вспомнила их жизнь с Джошуа, как они, словно дети, бегали, брызгаясь, по лужам и радостно смеялись.

— Ганна, — сказал ласково Крид. — У тебя нет желания прогуляться под дождем?

Испугавшись совпадения их мыслей, она обернулась к нему с широко распахнутыми глазами.

— Есть! А как ты узнал, о чем я думала?

— Интуиция. — Дым от костра метнулся в его сторону, и он, взмахнув рукой около глаз, посмотрел в глубь леса и вернулся к разговору. — Ну так как?

— Прямо сейчас? Но… но там такой ветер, а моя одежда — у меня ведь больше ничего нет…

— В любом случае она уже грязная. Может, если она намокнет, станет даже немного чище?

Захваченная врасплох его неожиданным предложением, Ганна поразилась, услышав свои слова:

— По-моему, ты прав…

Они выбежали на дождь, хохоча и размахивая руками. Их одежда вскоре совсем промокла, и Ганна задрожала от холода. Но когда она обернулась и взглянула на Крида, ее неожиданно словно обдало волной горячего воздуха.

Последнее время он часто днем был без рубашки: вот и сейчас он был опять без нее. Его широкие плечи стали мокрыми от дождя, кожа блестела в легкой дымке тумана, и широкая белая повязка на груди еще резче выделялась на загорелом теле. Дождь быстро намочил его волосы, а лицо словно светилось от тоненьких ручейков, бегущих от бровей по щекам. Его кожаные брюки отяжелели от воды и стали очень смешно сваливаться, соскальзывая с бедер.

В другое время Ганна рассмеялась бы, но блеск глаз Крида, когда она встретилась с ним взглядом, заставил ее затаить дыхание. Как случилось, что ей стало вдруг так тепло, когда кругом такой холод? Она глубоко вздохнула. Прикосновение Крида было похоже на вспышку молнии, и Ганна отскочила от него.

Они побежали к краю леса перед пещерой и остановились. Вода лилась на листья, на иголки сосен и, соскальзывая с мокрых крон, падала на пару, стоявшую внизу.

— Ты хочешь вернуться? — спросил Крид, не предпринимая никаких попыток двинуться в сторону пещеры.

Ганна кивнула, тоже не трогаясь с места.

— Да.

Так они и стояли, не обращая внимания на дождь. Потом он слегка обнял Ганну и повел в глубину леса, где все пахло свежестью, влагой и чистотой. Под необычайно красивую мелодию дождя они бежали, спотыкаясь о корни и ветки. Здесь, где деревья росли так близко к друг другу, солнце практически не проникало сквозь их кроны, и дождь почти не чувствовался. Ганна навсегда запомнит эту прогулку под плотным кружевом из веток и мокрых от дождя листьев как самое сокровенное в жизни. Хотя то, что последовало за этим, было, как она считала, ее окончательным нравственным падением…

Крид неожиданно повернулся и притянул ее к себе. Вздрогнув от неожиданности, Ганна прижалась к нему и невольно стала ласкать его, как бы вновь познавая его тело. Крид обнял ее за талию, его рука заскользила по ее бедрам, все крепче прижимая к себе. Она задохнулась от нахлынувшего желания и, словно защищаясь, подняла руки, но не в силах сопротивляться обняла его за шею.

Чувствуя ее уступку, Крид склонился к ней, и их губы слились в поцелуе. Его руки снова устремились вниз и стали властно притягивать ее к себе. Его губы ласкали кончик ее носа, ее закрытые глаза и изящный изгиб шеи. Ее тело пылало от нежного их прикосновения.

На этот раз не было капитуляции, потому что не было сопротивления. Ганна сама желала Крида. Мир состоял из живописнейшего леса, золотой дымки тумана, необычно зеленой травы, крошечных капель дождя в солнечных лучах. Он бережно поднял ее на руки, положил на ворох сухих листьев между большими корнями старого дуба.

Волосы Ганны разметались, и Крид не мог сдержаться и не зарыться в это манящее богатство. Он лежал на ней, целуя ее, вкушая возбуждающую шелковистость ее волос. Его язык нежно раскрыл ее трепещущие губы, скользя между ними и слизывая с них медовую влагу — испытывая и дразня, пока Ганна не застонала.

Крид пробормотал:

— Мне так нравятся твои стоны, Ганна. Я люблю твои объятия, люблю чувствовать твое нежное тело, прижимающееся к моему…

Сказать «люблю» еще не значит быть уверенным в своих чувствах. Ганна закрыла глаза, сдерживая подступившие слезы. Единственное, что сейчас имело значение, это… их сладострастное слияние и нежность Крида. Его руки двигались по ее спине, заставляя трепетать. Это было легким напоминанием об экстазе, уже охватившем ее прежде, и Ганна прильнула к нему. Его пальцы коснулись ее поясницы, затем быстро переместились к ряду пуговиц на ее платье. С усердием Крид принялся их расстегивать.

— Пожалуйста, любимая. Давай снимем его, — пробормотал он, осторожно стягивая расстегнутую одежду с ее плеч. — Дай мне посмотреть на тебя…

Наконец мокрая ткань была снята, как кожица с лука, раскрывая влажное, благоухающее тело. От красоты изгибов и впадин у него замерло дыхание.