Тишина. Мать вздыхает, как иссякающий источник жизни. Морфид приподнимается в постели.

— Чертов обжора! Просто телок, а не ребенок.

Она бьет кулаком по подушке и зарывается в нее лицом.

Эта жестокая зима пощадила наш дом, но не всем так повезло. Одного из братьев Сары Робертс унесла простуда, а Сейнвен Хьюз умерла от чахотки; да это и к лучшему, сказала Морфид: мистеру Хьюзу хватает забот с женой-калекой. Миссис Пантридж опять родила — третьего по счету, а Гвенни Льюис разрешилась вторым в день рождения своего отца и после скандала, который ей устроили дома, поселилась в заброшенном фабричном здании.

Помню также, как обжигала по утрам ледяная вода из кадушки и как ветер с Койти стегал по ногам; как морозными вечерами мы шли с отцом домой с Гарндируса; помню унылое безмолвие Тихой улицы и обледенелые квадратики окошек; помню огни в «Барабане и обезьяне», где пили пиво и спорили о союзах. Бежишь из лавки с хлебом и мясом в сумке, а ветер свистит и завывает так, что душа с телом расстается. Но всего холоднее в поселке было в эту зиму Дафиду Филлипсу.

Он совсем одурел от любви к Морфид. Тоска брала глядеть, как он слоняется вокруг дома и все ждет, чтоб она выглянула. Шмыгает синим носом и кашляет так, что, кажется, ребра сломаются. Вон он опять идет! Увидев его в окошке, жду стука в дверь и сломя голову бегу открывать.

— Морфид говорит, что ее нет дома, Дафид Филлипс.

Через открытую дверь ему видно, как Морфид плюет на утюг и принимается гладить праздничную рубашку отца.

— Морфид! — окликает он, и изо рта у него вырывается клуб пара.

— Закрой сейчас же дверь! — кричит она мне из кухни. — По ногам дует!

— Ничего не поделаешь, Дафид Филлипс!

Захлопываю дверь у него перед носом, опять усаживаюсь на подоконник и смотрю на Морфид.

Вот ведь чудно бывает, думаю я. Человек так мучается, а ей и горя мало. А ведь если женщина в поселке рожает, будь это хоть иностранка, Морфид надевает платок и, ругаясь почем зря, бежит принимать. Стоит кому-нибудь обжечься у печи, Морфид тут как тут. Когда прошлой весной одному шахтеру отрезало вагонеткой ногу, Морфид прибежала прямо в ночной рубашке, потому что он никому больше не позволял до себя дотронуться, ножницами обстригла лохмотья мяса и кожи, остановила кровотечение и забинтовала культю.

Морфид готова помочь даже собаке, попавшей в беду, а вот Дафид Филлипс может хоть зарезаться на нашем крыльце — она и бровью не поведет.

Вот он опять плетется, весь дрожит, того и гляди, рассыплется.

— Опусти-ка занавеску, — говорит Морфид, — а то еще, чего доброго, в окошко влезет.

— Смотри, помрет он от любви, — отвечаю я. — Его мать говорит, она уж забыла, когда он в последний раз по-человечески поел.

— Попробуй открыть дверь — и помрешь вместе с ним, — говорит она и плюет на утюг. — Только сумасшедший зовет девушку гулять в такую стужу.

И начинает петь нежным, ангельским голосом.

— Нечего распевать псалмы, — говорю я. — Сатана для тебя все равно уже приготовил местечко.

— Ну что ж, зато поджарюсь в хорошей компании. Некоторые мои знакомые подрумянятся там любо-дорого.

Тук-тук! На этот раз в заднюю дверь.

— Я сама открою, — говорит Морфид, хватая утюг. — Пусть приходит весной, как все остальные, тогда посмотрим.

Уж не знаю, что она с ним сделала, только он убежал, заорав не своим голосом, и после неделю не выходил на работу.

Весна — это пора, когда с первыми теплыми лучами солнца взрослых охватывает безумие. Стоит отойти от поселка на милю, и увидишь, что они вытворяют. Сидят парочками в вереске, подальше от прохожих. Она говорит «нет, нет» и хихикает, а он знай лезет, а она его отталкивает, но вполсилы. Мо Дженкинс говорит, что выше, на Койти, еще и не то увидишь. Тут-то дьяконы по кустам рыщут и высматривают, а подальше дела идут вовсю; по всей Вершине и ниже, до самого трактира «Герб плавильщика», что на дороге в Абергавенни, только и слышится, что «не надо» и «ах, перестань!».

Но Дафиду не пришлось ждать до весны. Он попал к нам в дом в середине зимы, по особому приглашению отца.

Дафид Филлипс был красивый парень, с широким лбом и квадратным подбородком и прямыми приглаженными водой черными волосами — мне всегда хотелось, чтобы у меня были такие волосы. И сложен он был хорошо, даром что отощал порядком; плечи широченные, а нос приплюснут — небось видал виды. Он вошел, комкая в руках шапку, с таким выражением, точно его на казнь ведут, а его мать — чистый хорек в черной вдовьей одежде — толкала его локтем в бок, чтобы не горбился.

— Батюшки, — удивленно воскликнула мать, словно она и не ждала гостей. — Посмотри-ка, кто пришел, Хайвел! Миссис Филлипс и Дафид!

Она широко распахнула дверь.

— Заходите же! Вы совсем замерзли, да и немудрено при такой погодке.

Смеясь и болтая, она провела их обоих в кухню, но я-то знал, что она терпеть не могла миссис Филлипс, потому что мать ходила в методистскую молельню и ее ждало Царствие Небесное, а миссис Филлипс ходила в церковь и ей была уготована геенна огненная.

Отец поднялся и очень вежливо поклонился, Дафид поклонился в ответ, красный, как петушиный гребень, а Эдвина, потупив глаза, сделала недавно выученный английский реверанс.

— Эдвина, придвинь стулья к очагу! — воскликнула мать. — Йестин, спусти Джетро на пол и сбегай налей чайник, да попроворней! Садитесь к огню, миссис Филлипс. Мы вас быстренько согреем.

— Морфид ушла в лавку, — услышал я, вернувшись, голос отца, — но она сейчас придет, Дафид, так что располагайся.

Да, подумал я, располагайся пока, а то скоро явится ведьма с помелом. Я опять уселся в свой угол, взял Джетро на колени и стал слушать их разговор. Ну и лицемеры же — болтают, только чтобы не молчать; мать ворошит кочергой угли, не закрывая рта ни на минуту, миссис Филлипс смеется, втихомолку пробуя пальцем, нет ли на мебели пыли, а отец ободряюще улыбается Дафиду, который сидит белый как полотно и выпучив глаза, словно его хватил удар.

— Ты сейчас, кажется, в Нанти работаешь?

— Да, мистер Мортимер, — ответил Дафид, оттягивая ворот рубашки.

— В смене Фила Бенджамена?

Дафид даже взмок — он родился и вырос в Бангоре и плохо говорит по-английски.

— Да, — ответил он, поняв наконец вопрос.

— Говорят, он человек строгих правил.

— Чем строже, тем лучше для Дафида, — вмешалась его мать. — Он у меня страх какой работящий, мистер Мортимер, хочет в люди выйти, верьте моему слову. И уж он своего добьется. Вы знаете десятника Карадока Оуэна?

Отец кивнул, посасывая трубку.

— Он, скажу я вам, возлагает на Дафида большие надежды. Скоро Дафида поставят на место Бенджамена, потому что у них шахта особенная, с ней нелегко управиться. Там нужен человек с мозгами, а уж этого у тебя хватает, так ведь, сынок?

— Да, — ответил Дафид с обалдевшим видом. Вот уж где мозгов, как у тухлого яйца.

— Карадок Оуэн стоит за союз, — сказал отец. — Ты с ним согласен?

— Ну, на этот вопрос легко ответить, — перебила миссис Филлипс. — Для членов союза нет места под крышей моего дома, мистер Мортимер. — Ее иссохшее лицо скривилось. — Как говорит мистер Крошей Бейли, рабочим нужна дисциплина.

— Это Бейли говорит, а что говорит Дафид?

Дафид выпрямился и глотнул воздух.

— Он, как и вы, мистер Мортимер, против союза, — затараторила его мать. — Слышала я в поселке, что вы говорили о верности хозяевам — уж что правильно, то правильно. Да и эти общества взаимопомощи не лучше — просто предлог для пьянства.

— Так ты согласен с Оуэном или нет, Дафид? — повторил отец.

Дафид открыл рот.

— Хватит толковать о союзах да обществах взаимопомощи, — вмешалась моя мать. — Вон, я слышу, Морфид идет, а от разговоров о политике у нас весь дом ходуном ходит. Иди-ка помоги ей нести корзинки, Йестин, небось еле тащит: не шутка — на пятнадцать шиллингов покупок.

Последнее было сказано для миссис Филлипс и попало в цель. Когда Джетро заковылял мимо миссис Филлипс, она протянула к нему руки, но я подхватил его и посадил на колени Дафида: уж кто-кто, а Джетро мастер расправляться с праздничными костюмами.

— Дайте его скорей сюда, — испуганно закричала мать, — это такой мокрун, а на вас новый костюм!

Когда я вышел во двор и подошел к калитке, шаги Морфид слышались уже совсем близко. В непроглядной черноте морозной ночи каждая звезда сияла, как маленькая луна, но над Вершиной ближе к Мертеру играли красные горячие блики, а над Нантигло тучи рдели багряным пламенем. Я ждал, стоя в тени. Приближавшееся смутное пятно превратилось в лицо Морфид. На волосах у нее лежал иней, а глаза казались черными пятнами на чудной белизне ее щек.

— Добрый вечер, — сказал я.

— Господи, — удивилась она. — С чего это ты такой вежливый?

Я открыл ей калитку, и она вошла спиной вперед, чтобы легче было пронести корзинки.

— Который час? — спросила она.

— Шесть часов. Тащи скорей свои корзинки: мать ждет тебя, чтобы накрывать к ужину.

— Значит, он сейчас придет, — ответила она и вдруг опустилась на колени и обняла меня. Глаза у нее были огромные и радостно сияли. — О, Йестин, — сказала она. — Я люблю тебя больше всех, и поэтому ты первый познакомишься с моим суженым. Я выхожу замуж за Ричарда Беннета из Лондона, и он сейчас придет поговорить с отцом. Вот так штука!

Один жених сидит в доме, а другой приходит с невестой.

— Ты огорчился, малыш? — спросила она, вглядываясь мне в лицо.

— Чего мне огорчаться?

Во рту у меня вдруг пересохло, но я не собирался поддаваться на ее сладкие слова.

— Потому что я уйду от вас.

— Уходи куда хочешь, мне-то что?

— Милый ты мой, — прошептала она, прижимая меня к груди. — Порадуйся за меня. Не надо злиться.