— Нет, в церковь, — ответил я, — и ты это знаешь с прошлого воскресенья, потому что я тебе об этом говорил.
Глаза у нее стали совсем ледяными, но она знала, что я поступаю по закону. Мари предоставила решать мне, хотя еще ее дед исповедовал англиканскую религию. Тут мать выпрямилась, подхватила Джетро и вытащила его, мокрого и дрожащего, из лохани.
— Пусть Мари не обижается, — сказала она, — но мы ходили в молельню с незапамятных времен, а на дедушек и законы очень удобно ссылаться тем, кто из упрямства не хочет слушать, когда им дело говорят. Как будто это так уж трудно.
Но мы все молчали, и было слышно только, как Джетро стучит зубами.
— О Господи! — вздыхает мать.
— Не все ли это равно? — говорит Морфид.
— Да уж равнее некуда! Только и разницы, что между небесной обителью и геенной огненной. И что это за молодежь пошла, понять не могу! — Тут она повернулась к отцу. — А все ты виноват, все твое потворство!
— Вот так так! — говорит он, вынимая трубку изо рта. — Я же за все время ни слова не сказал.
— Ну так скажи теперь, — говорит она, встряхивая фартук. — Если бы ты научил детей, в чем разница между языческими обрядами и христианским благочестием, мы бы и слышать ничего не слышали об англиканской церкви. — А сама чуть не рвет скатерть и так брякает чашки на стол, что они только дребезжат. — Господи прости, да чтобы я встала перед золоченым алтарем!
— А при чем здесь алтарь? — спрашивает Морфид. — Старичок в черном побормочет себе под нос, чтобы все узаконить, а потом пожалуйте два шиллинга шесть пенсов и побыстрей очищайте место — другие дожидаются. Все эти свадьбы да похороны — только деньгам перевод. Возьми, к примеру, дочку Оуэна ап-Бетелла. Венчал ее сам епископ, а она была вся в белом кружеве, и шлейф за ней несли, и трубы играли, и чуть ли не вся знать графства на свадьбу съехалась — и как она их отблагодарила? На третью ночь ее поймали в постели с рыжим понтипульским проповедником, и в конце недели папаша выгнал ее из дому. А еще говорят о безнравственности рабочих!
— Ну и пусть ее поймали в постели с рыжими проповедниками, а при чем здесь церковь и молельня? — говорит мать. — И выражайся осторожнее при Джетро.
— Все-таки ее взяли в прелюбодеянии, — твердит свое Морфид, — вот при чем церковь. А если хочешь, могу вспомнить и кое-кого из тех, кто ходил в молельню, — тут уж разговора до ночи хватит.
— Мам, а что такое прелюбодеяние? — спрашивает Джетро, почесываясь.
— Вот видишь! — вспыхивает мать. — Постыдилась бы, Морфид! Дурное это дело, Джетро, а еще хуже жить под одной крышей с сестрой, которая распускает язык.
— Распускает язык, если речь заходит о попах, — подхватывает Морфид. — Когда распахнутся врата преисподней, первым туда войдет это воронье, а знать и заводчики будут наступать им на пятки.
— Опять политика! — вздыхает отец. — Да брось ты ее, Морфид. — Тут он повернулся ко мне. — Церковь или молельня, сынок, дело твое. Думай, как себе угодить, а твоей матери я вот уже двадцать лет стараюсь угодить, да только все без толку. — И достав из кармана платок, он прижал его к глазам. Недаром на заводе говорили, что у Пятой печи в два счета ослепнешь. Нет худа без добра, как сказала мать. Пусть хоть глаза у него отдохнут, пока его к работе не допускают.
Ну что ж, и он отдохнул, и весь поселок тоже. Не отдыхали только женщины, которым пришло время родить. Один весенний день сменялся другим. Шахты были пусты, печи давно остыли, и рабочие голодали — начали умирать дети, а вслед за ними старики, и к молельням поползли черные вереницы гробов. В первый раз на моей памяти к нам в дом пришел голод: надо было накормить восемь человек, а никто не зарабатывал ни гроша. Морфид стала бледной и величественной, а тоненькую талию Мари я, казалось, мог обхватить двумя пальцами.
Гора купалась в солнечных лучах, когда мы с Мари в последний день стачки рука об руку спускались по склону. Долина у наших ног тонула в дымке, и колеса повозок подымали волны пыли. По Бринморской дороге прогнали быков на бойню Шант-а-Брайна, и белая пыль была исчерчена струйками слюны, капавшей с их губ. Потом мы увидели их самих: выгибая шеи, покрытые белой как снег пеной, они жались друг к другу и громко мычали, требуя воды. А над ними дыбилась к солнцу золотая вершина Койти, и скалы сверкали в жгучих лучах, совсем не заботясь, есть ли на свете кто-нибудь живой.
Этот день был душным и тяжелым, но зато стачка кончилась, принеся надежду на лучшее будущее: требования рабочих были удовлетворены, и это стало первой победой.
До лета было еще далеко, когда мы с Мари назначили день нашей свадьбы.
Чтобы отпраздновать это событие, сказал отец, мы сводим свинку Дай к Шант-а-Брайну на случку.
— Подождите меня, я тоже пойду! — кричал Джетро.
— Никуда ты не пойдешь! — отрезала мать. — У тебя примерка.
Настоящий содом, а не примерка: Джетро стоит на столе и вот-вот разревется в голос, а мать, Эдвина и Мари вертят, крутят его, то натягивая на него штаны, то снова сдергивая — не тесны ли они, да не слишком ли свободны, а младенец вопит, и каждый кричит свое.
Стоило мне или отцу износить штаны, как для Джетро начинались такие вот мучения — в доме не было лишних денег.
— Идем-ка, — сказал отец. — Они ему, того и гляди, что-нибудь отстригут.
И правда, ножницы так и летали, а булавки, скрипя, вонзались в материю.
— Ничего, — ответил я. — Здесь тряпья на перевязку хватит.
Никогда не забуду, как Джетро стоял на столе и чуть не плакал, а вокруг хлопотали наши женщины с ножницами и иголками. Мари просительно на меня посмотрела, но я ушел, не оглядываясь. Случка свиней — дело тонкое и малоподходящее для женских глаз.
Из калитки, весело фыркая, выскочила Дай, очень довольная, что идет к жениху, и мы все трое двинулись по Рыночной улице — отец снимает шапку, кланяясь соседкам, а Дай знай себе похрюкивает.
— Ты время не спутал? — спрашивает отец.
— Нет. Ровно в семь, — отвечаю я.
— А хряк ничего, спокойный? А то подсунут нам взбесившегося черта — я ведь Мо Дженкинса знаю как облупленного.
— Все устроил Большой Райс, отец. Херефордский хряк, сказал он, клыки у него подпилены, ярится не очень, да и вообще ласковый, как кошка.
— Ну, пусть они оба поберегутся, если наврали, — говорит отец. — Свинке домашнего воспитания вроде Дай бешеный хряк придется не по нраву, да и вообще первая случка не шутка.
Отец очень полюбил Дай с того дня, как мы спасли ее от ножа Билли Хэнди — как давно это было, хоть с тех пор и года еще не прошло! И все-таки я его убедил. Слишком уж легко жилось теперь Дай: ройся себе на дворе да жирей. Работают ли заводы, стоят ли — Дай и дела нет, а ведь у любой другой свиньи в горах сердце заходилось, едва начиналась стачка. Пора бы и ей пользу приносить, сказала мать, и я подобрал ей в женихи нового херефордского хряка Дженкинсов.
И вот мы втроем шли через гору на ферму Шант-а-Брайна — самое подходящее место для таких дел.
На скотном дворе было тихо и пусто, хотя народ где-то поблизости был — навоз в загоне только-только сгребли в кучу, и он дымился, что твой вулкан.
— Эге-гей! — закричал я. — Есть тут кто живой?
Из дома сразу выскочили Большой Райс и Мо и, увидев нас, принялись орать и размахивать кулаками.
— Ну, как дела? — спрашивает Райс. — Поглядишь на вас троих, так не поверишь, что люди в Нанти голодают. А остальные здоровы?
— Здоровы, — отвечает отец, а сам так их и буравит взглядом, потому что Мо ухмыляется до ушей и оба они ахают, охают и разводят церемонии, чего прежде за ними не замечалось.
— А как ваши соседи? — спрашивает Мо. — Тоже в добром здравии, надеюсь?
— Соседи тут ни при чем, — ворчу я. — Мы сюда пришли на случку.
— И я хочу успеть домой к ужину, — говорит отец. — Где хряк?
— Ох ты Господи, — тянет Мо. — Потерпите немножко. Уж эти мне Мортимеры, не успели привести свинью, так сразу подавай им хряка! Да вы хоть раз случали свиней?
— Нет, — присмирев, ответили мы.
— Ну так не учите тех, кто знает побольше вашего, — заявил Райс. — Вы что же, думали, раз-два — и готово, можно забирать свинью и идти домой ужинать? Нет, голубчики, тут пятью минутами не обойдешься, а, Мо?
— Где уж! — хихикнул Мо.
— Это дело деликатное, и все должно быть в аккурате, а начнете нас торопить, так как бы хряк не обозлился и не покрыл вас всех троих — ведь поглядеть на вас, сразу и не разберешь, которая тут свинья.
— Не в обиду вам будь сказано, — добавил Мо.
Отец потер подбородок и улыбнулся.
— Чует мое сердце, что-то здесь не так! — сказал он. — Позвольте вам напомнить, что мы пришли сюда для случки. И если выйдут неприятности, кому-нибудь придется проваляться недельку-другую в постели. Подавайте вашего хряка, и пора с этим делом кончать.
— Сперва выкладывайте два шиллинга, — говорит Мо, протягивая руку.
— Мы же уговорились за шиллинг шесть пенсов! — разозлился я.
— А теперь стало два шиллинга. Этот хряк чистых херефордских кровей и берет шесть пенсов за прогулку сюда из Гарндируса, — говорит Мо, сплевывая.
— Деньги на бочку, или дело врозь, — добавляет Райс.
— Да это просто грабеж среди бела дня, — говорит отец.
— А вы дороже поросят продавайте, — советует Мо. — Шесть лишних пенсов — это еще маленькая приплата за такого князя, да и свинью вы ему черт-те какую подсовываете — одни уши и кости.
— Простой боров на нее и смотреть не захочет, — разливается Райс. — Надо бы взять с них два шиллинга шесть пенсов, Мо.
— Заплати им поскорее, отец, — говорю я.
— Так-то лучше, — говорит Мо, поплевывая на серебряную монету, и оба они со смехом поворачиваются к дому.
"Поругание прекрасной страны" отзывы
Отзывы читателей о книге "Поругание прекрасной страны". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Поругание прекрасной страны" друзьям в соцсетях.