– И еще тебе скажу, батя, там этих художников!.. Полное училище! А ты говоришь – по пальцам! А такого директора, как наша мама, во всем городе не сыскать.

Отец задумался, а потом ловко вывернулся:

– Ну так ведь Валентина не настоящий директор! Поду-у-умаешь, придумала себе профессию! А сама…

– Не знаю, что там она себе придумала, но она уже половину города заставила думать, что ты, пап, художник. А тебе чего еще надо? Вот сейчас нарисуешь ты свое творенье и куда ты с ним?

– Так в пятницу заказчику отдать нужно! А я уж и нарисовал.

– Потому что тебе этого заказчика мама нашла. А потом?

Отец задумался. А сын наседал:

– А я тебе даже больше скажу – у мамы уже появился новый подопечный. То есть она-то без работы не останется. А как ты станешь продвигаться – это еще вопрос! А ее уже заметили, она уже новую звезду делает.

У Мефодия вытянулось лицо:

– Это какую ж она там звезду делает? Я ж еще уехать не успел, а у нее уже звезды! Это кого ж она на мое место метит, ветреница? Из училища, что ли, кого продвигает? Молоденького?

– Да нет, пап, он старенький. Знакомый-то ваш… Как же мне Маша говорила? Коноплев, что ли?

– Лешка? – охнул Мефодий. И все былые чувства нахлынули на него с новой силой. – И он писать надумал, халтурщик? Вот гад, а? Ты посмотри! Он же в руках кисть держать не умеет, а уже…

– Он, папа, фотографирует неплохо. Мне Маша говорила. Так я думаю, мама его по этой линии продвигать станет.

Отец вдруг резко выскочил из-за стола и стал скидывать свои вещи в пакеты.

– Люк! Собирайся! Едем домой! – крикнул он и повернулся к сыну. – Я знаю, куда они продвигаться станут с твоей мамой! Они там… по всем линиям продвинутся! И ведь ты посмотри, какой неуемный, а? Столько лет ходит за Валюшей, его гонят, а он пищит, да лезет! Я ему… Володя, ты чай-то допивай… Рожки доедать будешь? А то я сковородку выставлю на улицу, пусть птички доклюют…

Теперь он торопливо натягивал городскую одежду и не прекращал возмущаться:

– И ведь ты посмотри! Главное, не успел же из дома выйти! А Валентина-то хороша! Главное, как только этого Коноплева нет, так мы живем душа в душу, а как только он появляется, ну хоть из дому беги. То есть, наоборот, хоть не выходи из дома! Она меня поэтому, наверное, и на дачу выгнала!

– Пап, но ты ж сам говорил, что тебе нужна другая женщина, – осторожно высказался Володя. – Сам собрался и уехал. Может быть, ты и маме что-нибудь эдакое сказал?

– Да что ты?! – совершенно искренне возмутился Мефодий Сидорович. – Ну да, я поехал сам. Потому что она порвала одну из моих лучших работ. Их всего-то две было, работы-то, а одну она порвала. Ну я и… И сообщил ей – дескать, еду на дачу восстанавливать порушенный портрет. Приеду в… Сегодня какой день недели?

– Четверг.

– Вот! Я так и сказал – приеду в четверг! И она еще так радостно мне – дескать, тогда возьми и Люка. Я еще и Бонику хотел прихватить… Боника даже бежала за машиной… Но чего уж я совсем буду Валюшу одну оставлять. Короче… чего говорить, поехали, сын. Пора уже и домой. Вон как Люк изголодался. Да и я… Чего сидишь-то? Поедем! Смотри сам… Я уже и машину свою прогрел, а ты можешь оставаться, воздухом подышать…

– Да чего ж я один дышать буду, вместе и поедем.

Дачу в их семье любили все. И воздух там хороший, и лес – вот он, и от города двадцать минут езды. Поэтому уже через полчаса отец и сын были в городе.

– Володя, ты слышь, чего, – попросил вдруг Мефодий. – Я сразу заеду за матерью на рынок, чего ж она потом с сумками до дому потащится. Да и… И пусть уже дома посидит, а то я как-то того… соскучился уже. Да и спокойнее мне будет. А ты смотри… Со мной поедешь или домой?

– Нет уж, папенька. Вот сдам тебя в надежные руки, тогда и домой можно.

Володя не уставал удивляться. Вот только какой-то час назад отец напыщенно растопыривал пальцы и доказывал, какой он из себя есть великий художник. И вдруг, как солнышко сквозь тяжелую тучу, снова пробился тот прежний отец – добрый, миролюбивый семьянин, который уже давно прирос к своей Валюше, который любит поиграть с собаками и изредка пошалить. А то уж Владимир стал переживать – как-то слишком быстро отцом овладела звездная болезнь. Он еще и славы-то никакой не нюхал – только что мама с него начала пылинки сдувать – и пожалуйста, возомнил мужик себя заместителем Бога! И ведь правда, чуть до беды не дошло. Хорошо еще, что все не так запущено оказалось. Молодец все-таки Машенька! Как она вовремя трещинку разглядела. А Володя к ней еще не всегда прислушивается!

– Во! – увидел Мефодий знакомый рынок. – Вон ящик мамин стоит… Банки с огурцами… А сама она где же?

Валентины поблизости не наблюдалось.

– Володя, ты подожди, я спрошу у женщин, может, мать по какой нужде отошла.

– Да чего ты спрашиваешь? Конечно, подожду, куда я денусь?


Валентина придирчиво разглядывала кадрики в новом фотоаппарате Коноплева. И хоть их было достаточно много, нравилось ей далеко не все.

– Ну ты смотри. Такая же уже была. Я ж тебя просила – надо, чтобы разные были, – ворчала она на Лешку. – И опять в этом же пальто! Ты не мог его как-нибудь зарисовать, что ли?

– Так я ж тебе говорил – ты на все фото не смотри, ты на ее выражение смотри. На лицо, – увлеченно объяснял Коноплев. – Я ж буду потом еще коллаж делать. То есть вот здесь, видишь, как она голову задрала? И платок съехал! Здесь она будет сидеть на лугу, а над ней будут птички летать. И вроде бы она за птичками тщательно наблюдает.

– А платок? Тоже будет?

– Там будет платок, но я его сделаю таким, знаешь, легким. Красивым… могу цветочки какие-нибудь по полю нарисовать.

– Нет, – остановила его фантазию Валентина. – Ты лучше сам не рисуй. Знаю я, как ты там нарисуешь… А когда ты мне уже готовые фотографии принесешь?

– А когда ты меня на работу устроишь? – лукаво спросил Коноплев.

Валентине это жутко не понравилось. Она уже не девочка, чтобы ей тут всякие свои условия ставили!

– А вот когда ты все сделаешь, да мой подарок этой Павлине понравится… Кстати, ты фотографии-то потом не выбрасывай, я их в газету понесу. И еще – пофотографировал бы для газеты еще кого, что ли? Меня, к примеру, вон ту женщину… И вон ту, видишь, в беленькой шапочке сидит? Это Михална, ее обязательно нужно.

– А ее зачем? – наивно таращился Коноплев.

Валентина заиграла глазками.

– Ой, Коноплев! А то ты еще не догадался! Да она ж с тебя глаз уже который день не сводит! Как увидела, так и ночей не спит! Исхудала вся девка! А ты будто и не замечаешь ничего, паразит такой!

Коноплев не замечал. От такого известия у него непроизвольно вытаращились глаза и отвисла челюсть.

– Валь… А когда это она исхудать успела? Я ж только… ну да, второй день здесь.

– Не придирайся. У нас, у женщин, с похуданием это в два счета. Сегодня еще толстушка, а завтра влюбилась, ночь промучилась, и уже стройная газель.

– Фу ты, я уж думал, может, бабенка-то заболела чем, – выдохнул Коноплев.

– Тобой она заболела! – уже как маленькому, объяснила кавалеру бывшая любовь. – А ты сильно-то носом не крути. Баба она хорошая, квартира своя опять же, работает, сама себе начальник. Вот и будешь при ней как сыр в масле кататься. Ты бы поменьше капризничал, чай сам-то еще тот королевич! А Михална, она…

Больше Валентина ничего сказать не успела.

Неожиданно из-за киоска выпрыгнул Мефодий и с диким визгом накинулся на Коноплева. Чего там говорить, Коноплев был мужчина увесистый в отличие от известного художника. Но это не могло остановить Мефодия Сидоровича.

– А-а-а-а!!! – висел он на спине Коноплева и долбил его сухонькими кулачками. – Ты опять за старое! Валюша, я не про тебя! Ты опять за моей женой ухлестывать начал! Мерзавец какой, а?! Да я тебе сейчас… Поверни башку, я в нос бить буду!!!

– Да етить твою! – взвыл Коноплев, стараясь сбросить цепкого противника. – Да что ж такое?!

– Коноплев! Не матерись! – зычно распоряжалась Валентина. – И поверни башку, когда тебя просят! Мефодий! Руки береги! Береги… Да чего ж вы, как два петуха-то, господи ж ты боже мой!

– Я его щщас убью совсем! – верещал Мефодий. – Чтоб его вообщщще не было! Поверни башку!

Коноплев не мог повернуть башку в принципе – Мефодий сидел на его спине и колошматил по чему придется. И все же большой Лешка извернулся и скинул с себя Мефодия. Тот вскочил мячиком, ухватил с земли пластиковую бутылку и теперь размахивал ею, как заправский мушкетер шпагой. Коноплев пер, как танк, но Мефодия трудно было поймать на одном месте. Он подпрыгнул, лихо гикнув, и саданул бутылкой в нос противнику.

У Коноплева тут же пошла кровь.

– Мефодий! Убил же! – взревела Валентина. – Ты ж его убил!

Коноплев, услышав это, покорно стал оседать.

Тем временем возле драчунов уже собралась приличная толпа – продавцы побросали свои товары и столпились вокруг.

– Вот и ладно, – расправил плечи Мефодий, поглядывая, однако, с большой опаской на поверженного противника. – И пусть! Потому что… А чего он?!

– Господи! Да что это делается? – с воем раненой волчицы кинулась к Коноплеву Михална. – На эту Валентину никаких мужиков не напасешься! Вставайте… Как вас там? Вам нужна срочная реанимация!

– Мефодий! Я от тебя такого не ожидала! – ошарашенно проговорила Валентина Адамовна и, присев возле горе-любовника, принялась отчаянно хлестать его по щекам.

– Валюша… – растерялся Мефодий. – Так ты тоже… То есть… ты за него, да? Я и не нужен вовсе?

Боевой пыл с него слетел мгновенно, руки опустились, и казалось, мужчину просто придавило к земле плитой несчастья.

Коноплев же, напротив, собирался нежиться под заботливые «охи» женщин, однако после пары Валиных пощечин вскочил как угорелый:

– Сдурела совсем, да? Тебе просто категорически нельзя давать доступ к мужскому телу!

И с новой силой накинулся на Мефодия.