– Ну уж вы совсем, Валентина Адамовна! – ужаснулась Наташа. – Не думала, что вы можете быть такой жестокой!

– И в самом деле, – поддержала подругу Татьяна. – Сколько же можно несчастную Павлину добивать? Вы же видите – человек в возрасте, дома с ней никто не считается, сидит, из-за каждой копейки такие морозы терпит! Ну захотелось ей впервые за всю жизнь свой портрет получить! А вы…

– А чего ей, – недобро фыркнула Михална. – Живет со своим Мефодием как у Христа за пазухой, а на остальных только поплевывает.

– Да где же я поплевываю? – удивилась Валентина. – Живу, как все. За какой там пазухой? Тоже с вами здесь и в морозы, и в жару…

– Ой, да что ты говоришь? – махнула рукой Михална. – А то кто-то не знает, что ты здесь только для собственного удовольствия! Муж пылинки сдувает! Где тебе понять, как остальные бабы мучаются…

– А ты-то чего мучаешься? – повернулась к ней Валентина Адамовна. – Я ж тебе Николая сосватала.

– И чего? – безнадежно махнула рукой Михална. – Убежал тот Николай, к жене своей бывшей вернулся. А так, чтобы на часок забегать, для этого мне не нужно. Это тебе не Мефодий, чтобы свою любимую женщину на руках носил, чтобы стихи, цветы…

– Да я-то тоже цветов отродясь не видала! – доказывала Валентина. – А стихи… так он их мне тоже уж… тоже теперь не читает, потому что ему ж некогда. И потом – он там своей краской надышится, чего он мне прочитает?

Теперь Валентина видела только недобрые взгляды. И ни одна не поддержала. Ни одна не поняла, что Валентина вовсе не из-за себя так разошлась, а из-за мужа. Ведь сколько он времени потратил, сколько краской этой дышал, а она – маляр! Как же так можно? Ну и что, что у нее возраст! Валентина, между прочим, тоже не девочка!

И все же было стыдно.

Она подобрала обрывки полотна и стала собираться домой.

– Ага! Вот я тебя и поймал! – тут же услышала она возле себя мужской голос. – Я как раз в магазин заходил, фотоаппарат покупал да думаю, дай пройдусь, Валентину посмотрю. Увидел и сразу… Вот, букетик купил. Это тебе, – перед ней стоял Лешка Коноплев, ее бывшая любовь и предмет страданий. – Мне говорили, что ты здесь торгуешь, да я все никак забежать не мог.

– Ну давай, – тяжко вздохнула Валентина. – Теперь ты еще добивай… Зачем ты цветы-то приволок?

– Это тебе! – еще напыщеннее выставил вперед кулак с букетом бывший кавалер. – Вот ты меня как тогда из дома выгнала, так у меня к тебе еще большие чувства возродились. Бери!

Валентина не знала, куда глаза деть от стыда. Только что она говорила, что цветов она не получала никогда, и вот тебе пожалуйста – нарисовался ухажер!

– Валенька, а давай я тебе помогу, – крутился возле нее Лешка… Да нет, какой же Лешка – Алексей Николаевич.

– Ты купил свой фотоаппарат? Вот и иди, щелкай отсюда, – рыкнула на него Валентина.

– А давай я тебя сфотографирую, а? – не унимался Коноплев.

– Иди, говорю, отсюда! – метала молнии Валентина. – А то сейчас точно банкой получишь!

– Ух, Валька! И люблю я, когда ты такая! – весело дернул головой Коноплев, но дальше нарываться на скандал побоялся. – Валь, я завтра билеты в кино куплю, ты готовься.

И убежал.

Валентина боялась смотреть на подруг – надо же, какая неприятная встреча. И как не вовремя.

– Ну вот, а говорила – цветов нет, – фыркнула Михална.

– Хочешь? Забирай! – тут же с готовностью отозвалась Валентина. – Я их все равно домой не понесу.

– Нет уж, не мне дарено, не мне и брать, – обиженно отвернулась и еще громче завопила: – Семечки, семечки, убиваем времечко! Будешь щелкать семечки, будет твердым темечко!..

Валентина поплелась домой. Ничего хорошего на работе ее уже не ждало, а уж дома…


Мефодий только что пришел из гаража, принял ванну, и настроение у него было преотличным.

– Как ты вовремя! – обрадовался он. – Меня уже кормить пора, а я и не знаю, чего у нас там в холодильнике-то есть. Давай, разогревай скорее, а то… Вон и Люк уже хвостом вертит. Обрадовался, что кормить будут, обрадовался, да? Ух ты какой! Мордастенький такой, толстенький! Валя! Ну где ты там? Мы уже у своих мисок.

Валентина угрюмо раздевалась в прихожей.

– Вот ты, Мефодий, Люку радуешься больше, чем собственной жене, – обиженно пробубнила она. – Вытаскивай сковородку из холодильника, включай плиту, сейчас я огурчики достану.

– Нет, уж ты сама давай, – капризничал художник. – Не мужское это дело с плитой возиться.

Валентина разделась, накрыла на стол и только тогда решилась:

– Мефодий, ты знаешь… А твой портрет испортился…

– Какой портрет? – не переставая, жевал супруг. – Это ты про внешность мою? Лицо помятое? Так это я с утра пивка выпил бутылочку. Так захотелось, ну и думаю – чего себе отказывать?

– Нет, Мефодий, я про настоящий портрет, который ты нарисовал… Павлину, – боялась даже смотреть на него Валентина.

Мефодий перестал жевать.

– Как это испортился? Они его что, в ванной повесили? Или на балконе? И там его голуби испачкали?

– Видишь ли… Павлина… Она его до дома немножко не донесла… Вот… – и Валентина вынесла из прихожей клочки, когда-то бывшие портретом.

Мефодий медленно выпрямился, взял обрывки, разглядел усы и рога и так же медленно, всем телом, развернулся к супруге.

– Это кто? Кто это сделал? Мне любопытно, кто так надругался над моим трудом?

– Это… Понимаешь, мы не надругались. Мы просто ругались. Ну и… так вышло…

– Я вижу – как вышло! Я хотел спросить, у кого поднялась рука? Кто этот недочеловек? Кто этот… варвар?!

У Валентины чуть не сорвалось с языка, что варваров было двое, но… она только ниже опустила голову.

– Это я, – тихо призналась она и в тот же момент вздрогнула от ужасного грохота – Мефодий в гневе скинул все, что стояло на столе, на пол.

– Все! Терпение мое лопнуло! Я ухожу! Даже нет, не так… Мы уезжаем!

– А куда мы поедем? – взглянула на него виноватая жена.

– Вы – никуда! Вы остаетесь здесь и продолжаете киснуть в этой пучине бездуховности! А мы… мы с Люком… пока мы перебираемся на дачу. Сейчас там уже тепло, там свежий воздух, и я могу писать свои шедевры прямо на улице. Да и Люку там будет лучше. А потом… я решу. Я еду прямо сейчас! Я уже и машину подготовил… Уезжаем! Люк! Собирайся.

– Но что ты будешь есть? – испугалась за мужа Валентина. – Там же совсем нет ничего. И потом… Зачем же разлучать Люка и Бонику? Они уже привыкли друг к другу…

Собаки сейчас и в самом деле играли вместе. Вернее, Люк прыгал от радости, что хозяин взял поводок, поведет его гулять, а Боника пыталась схватить Люка за лапы.

– Вот уж извини! С Боникой оставайся сама, это твоя собака! А с едой… Действительно, надо что-то придумать. Собирайся. Пойдем в магазин, а то я во всех этих банках путаюсь.

Валентина стала покорно собираться.

В магазин они ехали в машине – Мефодий даже успел загрузить свои теплые вещи, осталось только купить продукты, заехать за щенком и высадить Валентину. До самого последнего момента она все же надеялась, что они на дачу поедут вместе. Мефодий же раньше так любил выезжать за город с женой и собакой. Он тогда становился как маленький – бегал по заснеженным грядкам, махал руками и кричал во все горло. Но это было еще раньше, когда он не стал… великим художником.

И все же она надеялась. Даже продукты выбирала на Мефодия, Люка, себя и Бонику.

– Вот это мясо возьмем, – по-хозяйски рассматривала она кусочки. – Мякоть можно на гуляш пустить, а из косточки сварим борщ.

– Некогда мне будет там борщи разваривать, – отворачивался от мяса Мефодий. – Тушенки купи несколько банок и рожек. Да масла побольше. Пиво… Водки я сам возьму… Яблоки не забудь!

Возле дома супруг вышел, не глядя на жену, и заторопился за собакой. Валентина спешила следом, судорожно придумывая, в чем ей сейчас отправляться на дачу, чтобы мужу понравилось.

Придумывать не пришлось. Мефодий даже в квартиру не вошел – едва открылась дверь, как к ним тут же выскочили собаки. Мефодий ухватил щенка и побежал вниз, не оглядываясь. Боника выскочила следом. А уже за Боникой Валентина.

Когда она спустилась вниз, их машина уже отъезжала от подъезда, а вслед за ней, хлопая ушами, неслась Боника.

Валентина уселась на лавочку и горько всхлипнула.

– Боника! Боня! Ко мне!

Собака вернулась, плюхнулась возле хозяйки и заскулила.

– Ничего, девочка моя, – погладила ее по голове Валентина. – Они нагуляются, проголодаются и приедут. Денька через два. А мы… А мы сейчас с тобой гулять пойдем, в парк, пока еще светло.

Они ходили по аллеям, и Валентина все время вспоминала – вот здесь Мефодий ее всегда в сугроб кидал. Вон сколько вокруг сугробов, а он всегда в этот норовил… Теперь сугроб осел, почернел, стал рыхлым и грязным. Да это и не страшно, страшно, что теперь ее в сугроб кидать некому… А вот здесь муж всегда останавливался, задирал голову и читал стихи собственного сочинения. Смешные стишки такие, но она слушала. И восхищалась. Не всегда, конечно, но в последнее время чаще. Эх, в последнее время и стихов-то не было… Что же она упустила? Ведь совсем недавно у них были такие хорошие отношения. Мефодий просто глаз не спускал со своей Валюши. Она же относилась к нему… да нормально относилась! Конечно, стихов не читала, и в глаза не заглядывала, но ведь любила! По-своему… Или нет? Что-то она не задумывалась над этим. Был и был, жили хорошо, чего зря заморачиваться? Правда, Маша ей говорила, что нельзя так с мужчинами. Дескать, они этого не любят. Мужчин надо ставить на первое место. Она и послушалась. Хорошо еще, что в рыжий цвет не покрасилась, как Маша настаивала, а то вот потехи-то было бы… Ну и что? Стала она делать все, как ей сказали. И на первое место поставила, и приседала, только что реверансы не выучилась делать, а он все равно – взял машину и уехал. Да разве раньше он мог бы себе такое позволить? Ни за что! Он же у нее… Нет, все же мужчин нельзя распускать. Только как же его теперь не распустишь? Валентина уже и сама не посмеет на него гаркнуть, как раньше бывало, – все же серьезный, талантливый человек…