Он ел макароны на гарнир, я — рыночные овощи.

Ему — минтай, мне — кусочек лосося. Ему — маргарин, мне — хорошее сливочное масло. Игорь довольствовался магазинным творогом, справедливо названным «массой», а себе я покупала крестьянский настоящий творог. Трескала фрукты и тщательно прятала в мусорном ведре огрызки от яблок и косточки от слив.

Мне не стыдно признаться! Стыдно — это когда есть выбор между честным и бесчестным, собственным благом и чужим комфортом. У меня выбора не было! Смысл моего бытия, всех предыдущих и последующих поступков, жертв и лишений сводился к идее блага для ребенка, с которым у нас временно был общий организм. Если бы моей девочке требовалась свежая кровь, я бы ходила на бойню или стала вампиршей. Отдаю отчет: у меня произошло искривление сознания, а вместе с ним — моральных норм и этических принципов. Но кто сказал, что вырастить в себе здорового ребенка может только восторженная альтруистка? Я плюну этому мудрецу в лицо!

Без чего я бы определенно погибла — это без книг. Забери у меня книги — и я скончаюсь, увяну, засохну, никакие витамины и рыночные продукты не помогут. К счастью, у Игоря была небольшая библиотека. Я ее вмиг прочитала, насладившись полным собранием сочинений Джека Лондона и Тургенева, детективами советской поры про хрустально честных милиционеров-следователей и русскими народными сказками. Осилила «Занимательную физику» для младших школьников, но сломалась на физике для старшеклассников. Пришлось выдержать долгую беседу с Игорем по теме «как это ты жить не можешь без книг?», применить шантаж: «если ты меня любишь, то носи книги из городской или школьной библиотек!», даже слегка всплакнуть, что стало решающим аргументом, заметно напугавшим Игоря. Он стал приносить мне книги, поражался скорости моего чтения и, кажется, забавно не верил, что я действительно перевариваю такую груду литературы. Но, с другой стороны, и допустить, что я требую книг ради перелистывания страниц и рассматривания обложек, он не мог. Противоречие!

Игорю со мной было… не плохо, но и не хорошо. Идеал лучше иметь не в соседней комнате, а на расстоянии, географическом или временном.

Чем расстояние больше, тем идеал дороже.

Случаи, подобные Игореву, описаны в литературе (хотя и без толкового анализа) и не так уж редки в жизни.

Например, у недавно прочитанного мной Тургенева в «Отцах и детях» дядюшка Аркадия Кирсанова имел в молодости страстную роковую любовь. От нее остался портрет на стене. Дядюшка, блестящий перспективный офицер, ушел в отставку, похоронил себя в деревне, сидит под портретом и гордо чахнет. (Хотя на самом деле влюблен в простую земную женщину, жену брата. Но это уже другой виток, который гениально наметил Тургенев.)

Моя сослуживица, Оля Большая, однажды разоткровенничалась и рассказала историю своей семейной жизни. Вышла замуж по большой любви за парня, служившего в той роте, что мавзолей охраняет. А у парня была девушка где-то на родине под Смоленском, первая любовь и прочее. Оля двоих детей родила, а муж все какой-то наполовину. Оля его в спину толкает — учись, карьеру делай! А он огрызается и ни шагу вперед. Работаю охранником на проходной министерской, и не тронь меня! В ходе семейных баталий однажды выяснилось: муж Олю не любит, а сохнет по той своей смоленской первой любви. Появилась у Оли соперница, как теперь говорят, виртуальная. Чудный идеал, рядом с которым Оля — проза жизни.

Лет пять Оля терпела упреки, против которых нет оправданий. А потом поступили сведения, что первая любовь с мужем развелась и готова Олиного мужа принять (про его выкрутасы в виде пьяных обвинений жене вся родня к тому времени знала).

Оля собрала мужу вещички и помахала ручкой: поезжай, прощай! Будь счастлив, но не забывай про алименты! Через полгода муж вернулся. Реальная жизнь с идеалом и чужими детьми оказалась далеко не сахаром. И Оля, в сравнении с идеалом, при близком рассмотрении сильно выигрывала.

Большая, великая любовь — это смерч, пожар, стихия. Она до углей выжигает человеческую душу.

Но давайте посмотрим с другой стороны. Пожары и прочие бедствия — это то, на что можно легко списать большие убытки. Сколько на складе было товаров? Пиши что хочешь, пожар покроет.

Романтически по десятку лет влюбленные в идеалы мужики вдруг оказываются освобожденными от многих ответственностей. Сидит на диване под портретом — и не тронь, у него была трагическая любовь. Руками не двигает, мозгами не шевелит, денег элементарно не зарабатывает, а право на это имеет! Индульгенцию может предъявить! Душещипательная история в багаже имеется. И обязательно наличествует какой-нибудь фетиш: портрет, фото, засушенный цветочек, ленточка с волос (у Игоря — мои письма). Фетиш — это их справка об инвалидности. Только редкая сволочь может на такого бедолагу окрыситься. Он любил! Он страдал!

Он почти калека, подайте, люди, копеечку, проявите сострадание! Поклонитесь перламутровой раковине, в которой он держит жемчужину своей любви!

Я рассуждаю цинично и жестко. Но ведь мне и не семнадцать лет! Я многое повидала. На моих глазах вспыхивали бурные страсти и через некоторое время тихо, скорбно гасли. Создавались и распадались семьи. Пошлые измены соседствовали с фанатичной верностью, эгоизм соревновался с честолюбием, мужская глупость множилась на женскую вздорность, то и другое делилось на здравый смысл, нежность превращалась в терпеливость, а доброта вырождалась в благотворительность. Мой личный опыт невелик, но я сменила столько мест работы (и везде были люди, а значит, и страсти), не говоря уж о прочитанных романах! И с полным основанием могу заявить: в произведении на тему «он ждал ее тридцать лет и таки дождался» пойдет речь о том, как герои с трудом терпели друг друга.

Чтение не из увлекательных!

Меня бесят упреки Игоря. Ему не в радость мое присутствие. Я постоянно совершаю поступки, разрушающие его холостяцкое, железобетонно устоявшееся бытие. Забываю выключить свет в ванной.

Вытерев пыль, путаю салфеточки на подоконнике — какая под вазу с цветами, какая под деревянную скульптуру. Я не закручиваю снизу тюбик зубной пасты! Не кладу четко по секциям вымытые ложки и вилки! Кошмар! Приборы вперемешку! Я стелю в мусорное ведро не рваные, а целые пакеты! На щетке остались мои волосы! На диване раскрытая чужая книга, положенная мною страницами вниз! В холодильнике быстро нарастает снежная шуба, потому что я слишком часто его открываю. В стиральной машине может испортиться нагревательный элемент, потому что я постоянно стираю…

Игорь не повышает голоса, не кипятится, говорит ровно и доброжелательно, называет меня Кирочкой. Он, безусловно, горд собой: пригрел несчастную женщину. Правильно горд. Но если бы «несчастной женщине» было куда податься, она бы умчалась, только пятки сверкали!

По вечерам Игорь смотрит телевизор. Отужинает, выпьет обязательные эн-грамм и садится на диван смотреть телевизор. Каждый день по четыре-пять часов! Ни театра, ни прогулок, ни книг — только телевизор! У нас в семье его называли «ящиком» и включали изредка — новости посмотреть или особо выдающийся фильм. Много телевизора на меня действует как рвотное средство.

Но Игорь обижается, когда я ухожу с книгой на кухню вечером.

— Разве ты не посидишь со мной, Кирочка?

— Да, конечно!

Закрываю книгу, сажусь в кресло, смотрю на экран, чувствую себя несчастнейшим из созданий.

— Кирочка, какой подарок мне сделать на рождение ребенка? — спрашивает Игорь во время рекламной паузы. — Кроватку или коляску?

— Кроватку, — с готовностью отвечаю я и без стеснения перечисляю: — Кроме коляски, еще нужно пеленки, распашонки, ползунки, одеяла, бутылочки для кормления. Не говоря уже об игрушках и памперсах.

— Памперсы — это от лености, — перебивает Игорь. — Мы с тобой без памперсов выросли, не жалуемся.

«А если спросить наших матерей? — думаю я. — Они вкалывали не хуже шахтеров в забое. И где наши с тобой мамы? В могиле!» Но вслух лицемерно соглашаюсь:

— Правильно. Лучше сразу к горшку приучать.

— О! — восклицает он. — У нас есть горшок! Еще мой! В кладовке, мама сохранила.

Видела я тот горшок! Когда-то белый, с отбившейся эмалью и множественными ржавыми пятнами. Мне хочется убить Игоря. Но в следующий момент я умиляюсь его благородству.

— Кирочка! Какая фамилия будет у ребенка? Тебе не кажется, что надо ускорить процесс твоего развода, чтобы мы расписались и ребенок носил нашу с тобой фамилию?

Мое умиление не получает развития, потому что во время следующей рекламной паузы Игорь принимается склонять Сергея:

— Всегда удивлялся, как ты могла выбрать такое ничтожество? Ведь он же пустоцвет! Мотылек, бабочка! Порхает, сотрясает воздух знаниями, полученными из открытых источников. Что он сделал? Что реально создал? Где его ученики? Между тем я тебе писал, на вечере встречи в нашей школе ребята подсчитали: я вывел на дорогу жизни более десяти тысяч человек!

— И куда они ушли? — вырывается у меня.

Игорь не понимает сарказма, отвечает серьезно:

— Если тебе интересна статистика, то могу ее предоставить. По примеру американских колледжей я составил альбомы выпускных классов, в которых прослеживается дальнейший путь наших учеников. Реклама кончилась, давай смотреть продолжение. Тебе нравится сериал?

— Безумно!

Наше общение с Игорем происходит исключительно в рекламных паузах. Если моя речь затягивается, наползает на телевизионное действо, Игорь начинает нервничать: гладит лысину и бросает на экран нетерпеливые взгляды. Я замолкаю, иногда на полуслове, не доведя мысль до конца, чего Игорь не замечает.

Он пуританин, каких поискать. Не поверил мне, что слово «похерить» вполне литературное, есть во всех словарях, обозначает — ликвидировать, разрушить. Слова «гомосексуалист», «оргазм», «секс» — под запретом, как матерные выражения.