Но ее ждало полное разочарование, ибо, удивленно посмотрев на нее, герцог сказал:

— Разумеется. Ты ведь не думаешь, что я оставил бы ее в Индии? Ну и парочка вы с Эверсом. Оба задаете глупые вопросы.

Мэгги с трудом верилось, что он мог стать таким бесчувственным. Как он изменился! Конечно, пять лет Джереми провел, сражаясь, убивая людей, разрушая… Но все-таки… Невозможно, чтобы человек был настолько жестоким, холодным… безразличным…

Хотя пять лет — большой срок. Ей ли этого не знать!

— Тогда поспеши. Нельзя заставлять ждать драгоценность вроде Звезды Джайпура.

Джереми недоуменно взглянул на нее, однако встал, расправил плечи.

— Полагаю, что так. Надеюсь, я увижу тебя за завтраком?

— Да, вряд ли нам удастся избегать друг друга, — ответила Мэгги, причем ее слова прозвучали скорее жалобно, чем саркастически, как она намеревалась.

Джереми решил не уточнять, что она имеет в виду. Мэгги явно чем-то расстроена, хотя непонятно чем. Если у кого-то и есть повод расстраиваться, так у него. Ведь это его бросили!

— Тогда доброго тебе сна, Фидо. — Он беспечно потрепал собачку по головке.

К удивлению Мэгги, ее маленький песик зарычал, и она упрекнула своего любимца:

— Джерри, прекрати! Как не стыдно!

Она не обратила бы внимания на свою оплошность, если бы герцог не вздрогнул.

— Господи, — прохрипел он. Никогда в жизни не чувствовал он себя так глупо. — Мэгги, ты назвала собаку моим именем?

Ее лицо сделалось пунцовым. Но все равно он бы узнал об этом.

— Джерри очень хорошее имя! — возмущенно ответила она.

— Ладно. Доброго тебе утра, Мэгги.

Повернувшись на негнущихся ногах, словно заводная игрушка, герцог не оглядываясь вышел.

Глава 13

Ну и пусть. Не так ужасно все и было. Она вела себя с достойной сдержанностью, не упала в обморок, не наделала других глупостей, не сказала ничего такого, что могло бы навести Джереми на мысль, будто она питает к нему какие-то чувства.

За исключением собаки.

Но с этим она справится. Увидит его за завтраком и придумает какое-нибудь объяснение.

В сущности, это просто глупость! Приехав в Париж, Мэгги впервые в жизни почувствовала себя одинокой. До отчаяния. Мадам Бонэр, хоть и была знаменитой художницей, получившей медаль из рук королевы Виктории, оказалась дамой весьма пугающей. Она носила брюки и жилетки, курила тонкие сигары. Мэгги, пораженная ее видом, радовалась, что ни родителям, ни сестре Анне не пришло в голову встретиться с мадам Бонэр, они бы наверняка не разрешили ей поступить в ее школу.

Другие девушки тоже не улучшали ситуацию. Лишь немногие обладали настоящим талантом, и еще меньшее их число испытывало желание как-то его развить. Остальные, казалось, посещали занятия только потому, что родители просто не знали, куда их пристроить. Не слишком молодые, бедные и непривлекательные внешне, чтобы рассчитывать на замужество, они были отправлены к мадам Бонэр в надежде, что там научатся зарабатывать себе на жизнь художественным ремеслом или хотя бы не будут сидеть дома безвылазно всю неделю.

Поэтому в школе верховодили несколько девушек, обладавших настоящим талантом. Они задавали тон критике, главенствовали в классе, им доставались похвалы, им почти не делали замечаний. Их предводительницей была привлекательная богатая француженка по имени Беранж Жаккар, ровесница Мэгги, но в остальном полная ее противоположность: блондинка, а не брюнетка, миниатюрная, а не статная, жестокая, а не мягкосердечная. Кроме возраста, одинаковым у обеих девушек были социальное положение и талант. Беранж, превосходная рисовальщица, умела передать любой предмет с поразительной точностью, и ее работа могла бы сойти за дагерротип. Мэгги о таком могла только мечтать.

По всем этим причинам она чувствовала себя бесконечно несчастной и совершенно одинокой, если не считать Хилл, в чужой стране. Она тосковала по семье, к тому же частенько становилась мишенью для насмешек одноклассников. Ее высмеивали за акцент и английские привычки, она даже не была лучшей художницей в классе.

Однажды Мэгги рано пришла и сидела за мольбертом в ожидании, когда помощница мадам Бонэр установит предметы натюрморта, который им предстояло рисовать. Она задумалась, не следует ли ей просто собрать вещи и вернуться в Англию, но тут появилась мадам Бонэр. Окинув пронзительным взглядом учеников, чтобы удостовериться, все ли сосредоточили внимание на ней, мадам посадила на подставку крохотную белую зверюшку.

— Из помета сучки моей племянницы, — сказала она хриплым голосом, закуривая привычную сигару.

Мэгги взглянула на подвижный комочек меха среди фруктов-овощей натюрморта и… влюбилась по уши.

— Мадам, вы же не думаете, что мы станем рисовать это! — засмеялась Беранж Жаккар.

Мадам Бонэр выпустила тонкую струйку голубоватого дыма.

— Почему бы нет?

— Но… потому что оно движется!

— Разумеется. А чего вы хотите, мадемуазель Жаккар? Чтобы я его убила? — Мэгги ахнула. — Не бойтесь, мадемуазель Герберт, — слегка улыбнулась мадам Бонэр. — Мы, французы, любим животных не меньше англичан. Итак, девочки, пора за работу.

Мэгги понуканий не требовалось. Хотя щенок не сидел на месте, даже принялся ходить по подставке, рискуя свалиться на пол и жалобно повизгивая от невозможности спуститься, ей удалось нарисовать это создание во всей его прелести. Вышел очаровательный портрет. Настолько очаровательный, что в конце занятия мадам Бонэр посмотрела на него и молча сняла с мольберта.

Прислонив его к оконному стеклу, чтобы все могли видеть, она направилась к Беранж, взяла ее холст, поставила рядом с картиной Мэгги, и та сделала поразительное открытие.

Ее картина оказалась лучше картины Беранж. Намного лучше!

Разумеется, она не была идеальной: виноград слишком зеленый, фон требовал доработки, персики не в нужной перспективе. Хотя мадам Бонэр не преминула это подчеркнуть, суть заключалась в другом. Главное, перед ними был портрет собаки. Причем мадемуазель Герберт передала не только внешние детали, а уловила характер животного, его душу. Посмотрев на картину, объяснила мадам Бонэр, можно понять, что изображенный щенок — чуть глуповатое, крайне возбудимое и очень добродушное создание. Песик, непохожий на других щенков, со своими предпочтениями, достоинствами и недостатками, своим индивидуальным собачьим характером.

Перейдя к картине Беранж, мадам ткнула в аккуратно нарисованное животное и заявила, что оно может быть любой собакой. Нет индивидуальности, глаза стеклянные, ничего не выражают. Щенок выполнен равнодушно. Такое полотно незнакомый человек купит, повесит над камином и будет рад владеть им, потому что это красивая картинка. Но любой, кто знает щенка, предпочтет работу Мэгги. В мире портретной живописи, где публика заказывает художнику запечатлеть члена семьи, будь то человек или животное, от него требуют передать личность персоны или домашнего любимца, а не просто его внешний вид.

И потому, заключила мадам Бонэр, мадемуазель Герберт станет великой портретисткой, а мадемуазель Жаккар — всего лишь средней.

Если бы щенок не двигался, возмутилась Беранж, ей бы удалось написать его лучше, на что мадам ответила:

— К сожалению, не многие заказывают портреты покойников.

После чего без лишних слов подхватила щенка и, посадив его на колени к Мэгги, покинула комнату. Только спустя четыре года, когда Мэгги уже стала звездой школы и у них с мадам Бонэр установились доверительные отношения, девушка спросила у знаменитой художницы, как та догадалась, что ей безумно хотелось этого щенка.

— Моя дорогая, любой, посмотрев на твою картину, мог понять, что ты уже полюбила его. Я лишь отдала тебе то существо, которому ты подарила свое сердце.

Ответ поразил Мэгги грустной иронией, ибо она с первого же момента стала называть щенка Джерри. Не то чтобы Джереми Ролингз чем-то напоминал ей пушистую белую собачку, просто, живя вдали от дома, она постоянно думала о нем, тревожилась. Индия так далеко, семья вообще не получала от него известий. Только связи лорда Эдварда в кавалерии позволяли ему быть в курсе дел племянника, а поскольку Мэгги находилась во Франции, то до нее доходила лишь малая часть этих сведений. Мать с отцом тщательно избегали упоминаний о герцоге Ролингзе, считая этот предмет для нее запретным.

Ей оставалось просто догадываться об опасностях, которым Джереми непременно подвергался в далекой стране. Вроде экзотических иноземных принцесс с драгоценностями в пупке, хорошеньких жен офицеров или даже случайно встреченных юных индусских крестьянок, несущих кувшины с водой на голове. Едва мысли об этом одолевали ее, Мэгги, всегда засыпавшая необычайно легко, лишалась сна и на следующее утро приходила в студию раздраженная, с красными глазами.

Она понимала, что ведет себя глупо и не должна ревновать, поскольку отвергла его предложение, тем самым лишив себя права на какие-либо собственнические чувства по отношению к нему.

К тому же нелепо было предполагать, что Джереми оставался ей верен. Нелепо и нереально! Герцог Ролингз — мужчина во всех смыслах этого слова, воплощение мужского начала. И как всякий мужчина, имел… потребности, которые удовлетворялись другими, раз она от своего права отказалась.

Значит, с ее стороны наивно полагать, что он не… видится с кем-то или не занимается с кем-то любовью… Возможно, он сделал кому-то предложение и получил согласие. Неудивительно, если он вернется из Индии в сопровождении молодой покорной жены, которая станет прекрасной герцогиней, с увлечением посвятив себя тому, что должно интересовать истинную герцогиню: нарядам, украшениям, драгоценностям, разговорам о том, кто на ком женился, у кого с кем любовная связь. Мэгги способна принести своему жениху только любовь, знание искусства, глубокое знакомство с привычками бишон-фризов.

Иногда, правда, не часто, Мэгги решалась пофантазировать, как все могло обернуться, прими она предлржение Джереми. Если бы отправилась с ним в Гретна-Грин, отбросив всякую осторожность, и позволила ему в ту ночь заняться с ней любовью.