— Но почему? — В ее лице отразилось смущение, она молча ждала ответа.

— Я думаю, ты сама догадываешься, Элеонора. Но если ты хочешь, чтобы я сказал, я скажу. Я не хочу, чтобы твое имя было замешано в этом.

Сверкнувшая за окном молния показалась необыкновенно яркой. В тишине они снова услышали угрожающий грохот приближающейся грозы. Элеонора тяжело вздохнула:

— Грант, я…

Она не была уверена, что выразит словами то, что чувствует. Но он и не дал ей такой возможности.

— О, я знаю. У тебя были основания вернуться ко мне после Гондураса. По причинам, не зависящим от того, что ты чувствовала и хотела. Но это не имеет значения. Ты пришла, и ты останешься тут, несмотря ни на что. Я так хочу. Ты в моей крови, в моих мыслях, твой аромат, твоя сладость со мной. Ты мне необходима, как пища и вода. Я не могу заснуть, если тебя нет рядом, я не могу работать, если не знаю, что ты ждешь моего возвращения. Смирись, если я запру тебя на ключ на всю жизнь. Ты никогда не покинешь меня. Я не хочу, чтобы хы уходила.

Лицо его сделалось мрачным, будто то, что он говорил, не приносило ему радости, и, когда он склонился над ней, ей показалось, что в его голубых глазах она видит боль от отвращения к себе.

Поцелуй Гранта был жадным, словно он ставил клеймо на ее губах. Его охватил порыв страсти, и этот порыв увлек ее за собой.

За окном поднялся сильный ветер. Освободившаяся от чувства вины, Элеонора отдала ему себя, подчинившись его жажде, отвечая его страсти своей собственной восторженностью экстаза, растворяя себя в нем. С горьким наслаждением, глубоко внутри она ощущала невозможность насытить эту страсть. Ее печаль нуждалась в ласке, а он давал ей только ярость. Элеонора нуждалась в его любви, а он не давал ей ничего, кроме своего желания. В глубине души она хотела стать его женой, а он делал ее только своей собственностью. Этого было слишком мало для нее.

Серое небо от дождя стало черным, хотя ночь только началась. Дождь лил на черепицу крыш потоками и, как серебряные слезы печали, смывал пыль и грязь, как обиды и возмущение смываются участливым сожалением. Элеонора не могла найти облегчения в слезах, накопившихся в ней. Грант не должен идти на компромисс между своими чувствами и обязанностями. Он не сможет ради нее предать своего начальника. И она не имеет права просить его любить ее. Она привыкла к его любви. Она использовала его любовь к себе, чтобы получить сведения, как самая распутная девка. Более того, она не может сидеть на привязи против своего желания. Больше такое не повторится. Никогда. Если бы Грант попросил ее остаться с той нежностью, на которую способен, она бы не сопротивлялась. Но он не сделал так, и поэтому гордость и отвращение к плену в любой форме, удвоенные уверенностью в том, что если она не убежит, то обнаружит себя, признавшись в собственной любви, вынуждали ее бежать.

Грант, лежавший рядом, пошевелился и привлек ее к себе. Он поцеловал ее в плечо, убрал волосы с лица. Элеонора плотно сжала веки, чтобы не дать вылиться слезам, и лежала тихо, вдыхая волнующий запах его тела.. Даже находясь так близко от него, она не была с ним рядом. Собрав все свое мужество, Элеонора решила расстаться с Грантом навсегда и отдаться на волю судьбе.


Весла всплескивали, погружаясь в воду, и этот звук разносился над гладью озера, потревоженной только следами от весел. Элеоноре, сидевшей на корме маленького суденышка, немногим большего, чем каноэ, очень хотелось сказать гребцам, чтобы они работали чуть тише. Ночь была темной, и вряд ли их могли обнаружить, поскольку вся Гранада была занята церемонией инаугурации. Но Элеонора не хотела испытывать судьбу. Нет, она не думала, что солдаты, выстроившиеся на пристани и охранявшие последние два дня кассу, где продавались билеты на суда, курсирующие по озеру, были выставлены специально, чтобы следить за ней. Но попадись она в сети, расставленные для Невилла Кроуфорда, ничего, кроме неприятностей для них обоих — для начальника военной полиции Гранта Фаррелла и для нее, — это не принесло бы.

После случившегося так странно покидать Никарагуа в компании с Невиллом Кроуфордом. Элеонора приняла это с фатальной покорностью. Она могла бы отказаться и от предложения бежать, и от этой лодки. Но у нее не было никого, кроме Мейзи, к кому она могла бы обратиться, и никакой возможности убежать по-другому, так же быстро и незаметно.

Дорогая Мейзи, она даже не удивилась, увидев Элеонору на пороге ранним утром. Она все выслушала, поразилась скудности пожитков Элеоноры, собранных для путешествия по океану, и сразу кинулась искать для нее подходящую одежду. Элеонора противилась, говорила, что ей неважно, как она выглядит, но Мейзи не слушала. Видя, с какой искренностью подруга желает ей помочь, и слушая, как она обвиняет военных в жадности, Элеонора не осмелилась сказать про платья, оставшиеся в шкафу в особняке. Она не могла заставить себя взять их, даже понимая, что Гранту они совершенно не нужны, а ей бы очень пригодились. Все из-за болезненной гордости, но эта гордость была ее единственной поддержкой, и Элеонора не собиралась от нее отказываться.

Отнесясь к ее поведению прошлой ночью как к молчаливому согласию, он даже не попытался запереть ее. Кстати, она бы не возражала преодолеть это препятствие для осуществления своего плана. Но Грант поцеловал ее, повернулся и ушел, как всегда. Вцепившись в подоконник, она наблюдала, как он исчезает из виду, затем сразу стала собираться. Но это было еще не все. Обнаружив, что ее нет дома, Грант явился к Мейзи и начал стучать в дверь с такой яростью, что актриса затрепетала. К тому времени Элеоноры уже не было в ее доме. Мейзи нашла ей место у никарагуанки, матери ребенка, которому помогли медицинские сестры из Гваделупы во время тифа.

Мейзи сказала Гранту, что не видела Элеонору. Она высказала ему свое возмущение по поводу того, как он обходился с ее подругой, а затем с радостным злорадством сообщила, что Элеонора уехала из Гранады верхом в сторону транзитной линии на Калифорнию. Актерский опыт Мейзи помог, Грант поверил ей и поспешно удалился, даже не поблагодарив за сообщение.

Мейзи с видом человека, отдавшего должное дьяволу, рассказала Элеоноре, что Грант даже не упомянул имени Невилла. Она созналась, что почти ожидала, что полковник потребует выдать Элеонору как подозреваемую в соучастии на покушение. Но или слишком озабоченный ее исчезновением, или поверив россказням Мейзи, или потому, что его просили не втягивать Мейзи и Джона в дело о заговоре, он не задавал вопросов о Невилле. Мейзи хорошо укрыла Невилла и, хотя не разделяла его намерений и взглядов, в память о давней дружбе не могла сдать его властям: ведь ему грозил расстрел. Именно Мейзи настояла, чтобы Элеонора села и написала записку Дону Эстебану де Ларедо. Она возбудилась от хорошей новости как ребенок и, называя Элеонору при каждой возможности графиней, никак не разделяла ее нежелания поторопиться получить наследство. Поискав бумагу и перо, Мейзи вручила их Элеоноре с угрозой, что, если та не сможет, она напишет сама. Поморщившись при виде ярко-зеленых чернил, Элеонора смирилась и поспешно написала письмо, скрепив его зеленой печатью и отправив по адресу Дона Эстебана, который ей дали, прежде чем она передумала.

Ответ принес посыльный в ливрее. Это был банковский документ, по которому ей выдавался небольшой аванс в счет наследства. При виде бумаги у Элеоноры широко раскрылись глаза. К тому же ей вручили расшитый гарусом кошелек с деньгами. Их оказалось столько, что с лихвой хватило бы на полгода безбедной жизни.

Элеонору одолевали недобрые предчувствия перед путешествием, хотя деньги ее немного успокоили. Когда они с Мейзи стояли возле озера, Элеонора попыталась заставить подругу взять часть денег, чтобы расплатиться за платье для путешествия. Но та отказалась наотрез, со смехом толкнула ее в лодку и воскликнула:

— С богом! — В устах Мейзи это прозвучало очень комично.

Когда лодка отплыла на расстояние, безопасное для выстрела, гребцы отпустили весла и начали поднимать паруса из тонкой, хлопающей на ветру ткани. Ветер надул паруса, и они поплыли быстрее. Огни Гранады казались отсюда полукругом упавших звезд. Кроме тихого говора мужчин, плеска воды о борт лодки и скрипа уключин, ничего не было слышно. Вдруг один из мужчин воскликнул, указывая в сторону города. Обернувшись, Элеонора увидела взметнувшийся в небо огненный шар, который начал падать, рассыпаясь оранжевыми искрами. За ним последовали еще и еще, расцвеченные голубым, красным, зеленым. Мириады золотых тлеющих угольков светились в ночи, вспыхивая и тут же исчезая. Все это походило на волшебство. Пиротехника была заказана Ниньей Марией для церемонии возведения Уильяма Уокера на пост президента Никарагуа. Интересно, там ли она сейчас, или кто-то другой организовал празднество? Но теперь Элеоноре уже было это неважно, дело сделано, инаугурация закончена. Маленький генерал победил с триумфом. Его дело завершилось успехом. Теперь пришло время праздновать победу, возвращаясь в Дом правительства, есть, пить, танцевать. Время для фалангистов радоваться, смеяться, поздравляя друг друга от избытка чувств.

Но для нее это уже не имело значения. Элеонора рассталась с прежней жизнью. Она решительно повернулась спиной к огням, смотря вперед. Странно, какая черная ночь и как неподвижна поверхность озера, только туманные очертания возвышающихся пиков вулканического острова Ометепе проглядывали в темноте.


Под июльским солнцем в Новом Орлеане было так же жарко, как в той стране, откуда приехала Элеонора. Воздух казался еще неподвижнее, чем в Гранаде. Блеск крыш слепил глаза, плакаты в черных рамках на каждом углу сообщали о жертвах желтой лихорадки. Зато здесь не было солдат в красных рубашках, маршей, команд, грохота повозок с амуницией. На улицах не слышалась испанская речь, а владельцы магазинов, уличные торговцы, хозяева и их слуги приветливо улыбались.

Элеонора распрощалась с бывшим майором Кроуфордом на пристани. Она честно призналась себе, что он скрасил ей путешествие. Когда они плыли по озеру к Сан-Карлосу, майор держался сдержанно, не нарушая ее скорби о брате, боясь вызвать яростное презрение, которого он заслуживал. В Сан-Карлосе их лодка встала у берега. Трапа не было. Видя, что Элеонора не знает, как ей сойти на берег — прыгнуть через полосу воды или ступить в грязь, он поднял ее на руки и вынес на берег, отпустив, как только она коснулась земли. Когда Элеонора тихо поблагодарила его, Кроуфорд отвернулся, но лед был сломан.