— Что такое? — полусонно спросил Жан-Поль, поднимаясь на ноги.

— Освобождение, — ответил Луис, вставляя ключ в замок и рывком открывая дверь.

Элеонора двинулась к выходу из своего отсека.

— Луис, вы не можете этого сделать. Я не могу позволить… чтобы из-за меня…

— Слишком поздно, крошка, — сказал он, легко пожав плечами. — Дело сделано.

— Вы не понимаете…

Он широко распахнул дверь.

— Я все понимаю лучше, чем вы, дорогая. Это единственный путь.

Может, он прав? В тот момент она не могла собраться с мыслями и все обдумать, но и не могла подвергать их опасности своими колебаниями. Приняв решение, Элеонора переступила через порог и дала быстро увести себя за Жан-Полем. Она отвела глаза от охранников, связанных друг с другом, как цыплята на рынке, и шагнула к черному проему двери.

Ночной воздух был свеж, пропитан запахом разогретого лошадиного пота. Когда-то, еще девочкой, она брала уроки верховой езды и, шагнув к лошади с громоздким мужским седлом, помолилась, чтобы вспомнить все те уроки.

Луис подсадил ее и вручил поводья. Шестеро, не считая Луиса и ее брата, вскочили на лошадей. Элеонора подобрала юбки, пытаясь устроиться поудобнее. Крики, донесшиеся издалека, ударили по нервам, и она чуть не выпала из седла. Посмотрев вдоль улицы, Элеонора увидела офицера, бегущего к ним и на ходу пытающегося вытащить из-за пояса револьвер.

Мужчина рядом с ней вскинул ружье и выстрелил. Офицер спрятался за угол здания перед караулкой и под защитой стены принялся стрелять в них.

Мужчина выругался, свалившись с седла, и торопливо отполз в сторону, опасаясь удара копыт. Луис, успевший вставить ногу в стремя, проверил седло, затем вскочил на лошадь и, пришпорив ее, хлестнул лошадь Элеоноры. Низко склонившись к лошадиным шеям, они помчались по улице, стремясь как можно скорее уйти от стрелка с его револьвером. Через несколько сот ярдов им это удалось. Как только тюрьма пропала из вида, они свернули с главной улицы в переулок, провожаемые настороженными взглядами из-за приоткрытых дверей.

К югу от Гранады были Ривас, транзитная линия и армии Уокера и Мора. Когда они выехали за город, Луис взял курс на север. Там лежали Гондурас, не отмеченные на карте леса и джунгли за озером Манагуа, провинции древних индейских племен кукра и тоакас, манящие высоты гор Нуэво-Сеговии.

Время от времени Элеонора, вспоминая, как близко раздавались выстрелы, смотрела на Луиса. Но не видела ничего, кроме темного прямого силуэта в седле.

Преследователи, неорганизованные и, похоже, не очень-то настойчивые, вскоре отстали, но несмотря на это никарагуанец из группы Луиса вел их по узким тропкам, которые с трудом можно было назвать дорогами. Они проезжали мимо безмолвных полей сахарного тростника и пшеницы, мимо гасиенд, заколоченных и безлюдных, окруженных банановыми и хлебными деревьями и зарослями авокадо. Лес становился все гуще, иногда он походил на джунгли, время от времени встречались дубы и сосны. Всадники продолжали свой путь без остановки, хотя уже занималась заря. Элеоноре казалось, что ее пульс бьется в такт топоту лошадиных копыт.

Серый от тумана день застал их в небольшой рощице. Подняв руку, Луис подал знак остановиться. Они достаточно далеко отъехали от дороги и спешились. Когда все собрались в тесную группу под деревьями, Элеонора обратила внимание на какой-то громоздкий тюк, привязанный к одной из лошадей. В темноте она решила, что это провизия. А теперь, когда тюк отвязали и опустили на землю, увидела женщину с кляпом во рту и со связанными руками. Волосы ее спутались, лицо побагровело, но Элеонора сразу узнала Хуаниту, скорее разъяренную, чем испуганную.

Жан-Поль, помогая Элеоноре спуститься с седла, вдруг отпустил руку и сдавленно вскрикнул, отчего она едва не упала.

С немым вопросом в глазах Элеонора взглянула на Луиса. В этот момент он ногой коснулся земли и, покачнувшись, ухватился за седло, чтобы удержаться. Шляпа с широкими полями сползла на спину, но держалась на завязанных тесемках и все равно закрывала лицо. Кровь, уже почерневшая и залившая сапог, струйками сбегала поверх голенища и собиралась в мягких складках бриджей.

Другие члены группы — три никарагуанца, а также высокий иссушенный солнцем блондин, с волосами песочного цвета, со шрамом на лице от удара саблей и гортанным голосом, напоминавший ей солдата из Великих долин Соединенных Штатов, суетились вокруг Хуаниты. Элеонора подошла к Луису.

Когда она дотронулась до него, он повернул голову и улыбнулся, хотя в глазах стояла боль.

— Все во имя героического спасения, — произнес Луис и упал без сознания.

Она положила его на лошадиную попону под деревом. Блондин дал понять, что сам позаботится о Луисе. Элеонора не протестовала, но не согласилась уйти. Пока с Луиса снимали бриджи и вытирали кровь, она стояла в стороне, но когда пруссак попросил нож, чтобы заняться раной, она больше не могла сдерживаться, вынырнула у него из-под руки и упала на колени рядом с человеком, который так рисковал, спасая ее.

Пуля пробила мускулистое бедро под углом и застряла в паху. Похоже, рана была глубокая, но не очень опасная. И раз он все еще жив, значит ни одна из главных артерий не задета. Но Луис потерял слишком много крови во время долгой скачки, и потеряет еще больше, пока удастся извлечь пулю. Нож в данном случае не слишком подходящий инструмент, многое отдала бы она сейчас за хирургические щипцы доктора Джоунса. Ей пришлось ввести в рану второй нож, прежде чем удалось извлечь кусок металла из тазовой кости. Житель долин протянул ей дешевое виски для дезинфекции раны. Конечно, это не карболка, но тоже сгодится. Элеонора обработала рану, потом разорвала на полоски свой фартук и перевязала ее.

Луис пришел в сознание через час, задолго до того, как солнце высушило влагу. Он сел, опершись о ствол дерева, и тревожно огляделся, затем откинул угол одеяла, закрывавшего нижнюю часть тела и посмотрел на Элеонору, примостившуюся рядом.

Она насторожилась из-за внезапно наступившей тишины. Мужчины окружавшие маленький, почти бездымный костер, на котором уже стоял потемневший кофейник, в напряженном ожидании сгрудились на поляне, усыпанной листьями. Тишину нарушал только шелест листьев хлопчатого дерева. Элеонора вдруг подумала, хотя и без всяких оснований, что если Луису будет слишком плохо, эти люди могут оставить его здесь на волю случая и уехать. О том, что будет с ней, она старалась не думать.

Поднявшись, Элеонора налила дымящийся кофе в голубую чашку, добавила немного виски и несколько кусочков мексиканского сахара и протянула Луису.

Он поблагодарил ее, прибавив несколько милых слов так тихо, что это показалось скорее нежностью, чем слабостью. Рука, взявшая чашку, была крепкой, и, не пролив ни капли, он поднес ее к губам. Облегченно вздохнув, Элеонора расслабилась и, не обращая внимания на насмешку в уголках его губ, продолжала сидеть рядом.

— А мои бриджи? — спросил он, допив кофе. Сардоническая интонация в его голосе, как показалось Элеоноре, была скорее рассчитана на мужчин за ее спиной. Она протянула ему одежду, почувствовала, что краснеет, и рассердилась на себя. Чтобы скрыть замешательство, Элеонора отвернулась и пошла к привязанным лошадям. Жан-Поль подсадил ее в седло, Луис сел на свою лошадь, и они тронулись в путь.

Из еды в седельных сумках у них были расплющенные маисовые лепешки с завернутыми в них кусками жирной свинины, кукуруза, толченная с мясом и красным перцем, фрукты. Тяжелую пищу скрашивал десерт из апельсинов, растущих на деревьях вдоль дороги.

На кратком привале Луис сел, прижавшись спиной к дереву, вытянул ногу. Элеонора устроилась поблизости на бревне, очищая апельсин длинным охотничьим ножом и пытаясь отогнать мух, слетевшихся на запах. Нахмурившись, она наблюдала за братом. Ей не нравилась его молчаливость и задумчивость. Жан-Поль налил в чашку воды из фляга, притороченной к седлу, и пошел туда, где сидела Хуанита со связанными руками. Один из никарагуанцев шагнул ему навстречу и вырвал чашку из рук. Жан-Поль попробовал возмущаться, но это не помогло. Солдат вылил воду женщине на ноги, замочив ей лодыжки, и со смехом вернул чашку Жан-Полю, но глаза его при этом оставались холодными. Жан-Поль отошел в сторону, сел и уставился в пространство, не притронувшись ни к еде, ни к питью.

Элеонора посмотрела на Луиса. В его глазах, прежде чем он отвел взгляд, отразилась такая же непреклонность.

Она дочистила апельсин, разрезала его и протянула одну половину Луису. Воткнув нож в бревно, Элеонора тихо спросила:

— Кто эти люди?

— Мои друзья. Из моего полка.

— А как их зовут?

— Американца — Джаспер Куитмен, по прозвищу Слим. Человека со шрамом

— Курт. Его фамилию я не в силах произнести. Другие — Санчес, Молина и Гонзалес. Эти трое, я думаю, были знакомы с Хуанитой раньше.

— Однако я не понимаю причины, по которой они здесь…

— Вы хотите сказать, что не можете надеяться на этих людей? — спросил он, улыбнувшись. — Да, они здесь ради меня. И у них на то собственные причины. И я их не расспрашивал, когда они вызвались добровольно. Их судьба не должна вас волновать.

— Поскольку вы догадались, что меня беспокоит, сказанное вами — правда или лишь то, что, по вашему мнению, я хотела бы услышать?

— Не тревожьтесь из-за этих людей. Санчес, Молина и Гонзалес приверженцы демократии, а не Уокера и фалангистов. И поэтому они не видят ничего плохого в том, чтобы спасти пару невинных душ от расстрела, если я попросил их об этом. Что же касается других, иностранцев, опасность им нужна, как воздух. А слово «измена» для них пустой звук. В первую очередь они преданы самим себе, и уж потом всему остальному, включая и красную звезду Уильяма Уокера, но только до того момента, пока им это выгодно. Они считают, что эта звезда уже на закате, и их уход был делом времени.

— Вы действительно думаете, что она на закате? Он сощурился.