— Как тебе будет угодно, — ответила она, пошевельнувшись.

Вместо ответа он скользнул руками ей под ягодицы и приподнял вверх, очень неспешно входя в теплую, влажную глубину ее тела. Он двигался так мучительно медленно, останавливаясь, выходя почти целиком, так, что у Аурелии останавливалось дыхание от этой сладкой муки, потом снова неторопливо входя в нее. Казалось, он может продолжать так вечно.

Они занимались любовью всего лишь в четвертый раз, но Аурелия уже поняла, что Гревилл Фолконер обладает экстраординарной силой, когда дело доходило до удовольствий спальни. Он мог снова и снова доводить ее до экстаза, но сам удерживал себя от финального рывка, когда чувствовал, что у Аурелии осталось сил всего на один; последний взрыв.

Он провел руками по ее бедрам и закинул ноги Аурелии себе на плечи. Потом сел, придерживая ее за лодыжки, и глубоко, до самого основания вонзился в нее — глубже, чем она могла себе представить.

Аурелия смотрела ему прямо в глаза. Теперь он двигался быстро, в глазах сверкали серые искры. Она выгнулась, приподняв бедра, пытаясь вобрать его в себя еще глубже, сжимая внутри мышцы, внезапно твердо решив, что сама будет контролировать этот финал. Гревилл достигнет пика по ее воле. И когда он, приглушенно закричав, запрокинул назад голову, она еще раз сильно сжала внутренние мышцы, чувствуя, как он дрожит и пульсирует внутри. И тут, как обычно, Гревилл вышел из нее за миг до того, как достиг пика, и тяжело упал на Аурелию, приникая к ее бедру.

Аурелия провела рукой по его вспотевшей спине, чувствуя тепло, нежность и ликование — наконец-то ей удалось сломать железное самообладание любовника.

Гревилл оторвал голову от ее груди и перекатился на перину.

— Порочная женщина, — вот и все, что он произнес, прежде чем закрыл глаза и как будто уснул.

Аурелия никогда точно не знала, когда он спит по-настоящему, а когда, то ли дремлет, то ли бодрствует. Она повернула на подушке голову и посмотрела на Гревилла. Казалось, он крепко спит, но тут рука его шевельнулась и легла ей на живот, а глаза открылись.

— Порочная женщина, — снова пробормотал он. Аурелия улыбнулась и тоже закрыла глаза, чувствуя, как ее охватывает сон. Небо за окном начинало сереть, но у них есть еще полчаса до рассвета.

Увы, полчаса закончились очень быстро. Гревилл сел, откинул одеяло, встал с постели, потянулся и полностью проснулся. Повернувшись к постели, он склонился над Аурелией и ласково провел рукой по ее бедру.

— Доброе утро, — пробормотал он, целуя ее в ушко.

— Доброе, — буркнула она в подушку.

— Боюсь, тебе придется встать и запереть за мной боковую дверь, — прошептал он. — Поспеши. Похоже, мы здорово задержались.

Глава 14

Саймон поднял глаза, когда Гревилл вошел в его кабинет в военном министерстве.

— Доброе утро, Гревилл. — Он приподнялся на стуле и протянул через стол руку. — Я слышал, ты очень занят.

— Дело быстро продвигается… — Гревилл пожал протянутую руку. — Я снял дом на Саут-Одли-стрит. О помолвке объявлено, так что леди Фарнем теперь станет моими глазами и ушами. — Он небрежно сел на подлокотник скрипучего деревянного кресла, стоявшего напротив стола.

Саймон пристально посмотрел на него:

— Прости за прямоту, Гревилл, но у леди Фарнем нет никакого опыта в нашем деле. Ты уверен, что она сможет…

— Абсолютно уверен, — резко перебил его Гревилл. — Ты и сам знаешь, Саймон, что в нашем деле берешь себе партнера, когда его находишь. Я не стал бы вербовать Аурелию, если бы хоть на мгновение засомневался в ее пригодности. Она прекрасно показала себя во время обучения, а поскольку ее работа будет связана с тем, чем она занимается всю свою сознательную жизнь — развлечения, светское общение… — Он опять пожал плечами. — Не вижу никаких причин для тревоги.

Саймон посмотрел на свой заваленный бумагами стол. Он полностью доверял Гревиллу Фолконеру; он бы с радостью доверил ему собственную жизнь, но сейчас никак не мог отделаться от смутного беспокойства.

— Я обсуждал вопрос о пенсии для леди Фарнем со своим руководством, — произнес Саймон. — Все они согласны, что ее услуги — и служба ее покойного мужа — должны быть достойно вознаграждены, но это будет не пенсия, а разовая денежная сумма. Была одобрена сумма в две тысячи гиней. Надеюсь, леди Фарнем сочтет ее удовлетворительной.

Этого может не хватить, чтобы снять дом, подобный тому, что на Саут-Одли-стрит, подумал Гревилл, однако, если деньги аккуратно вложить и прибавить к ним те, что у нее есть сейчас, она, безусловно, сможет вести более независимую жизнь.

— Я уверен, что леди Фарнем будет довольна, — сказал он. — Кроме того, есть еще невыплаченное жалованье ее мужа и его премии.

— Да. Все это ей тоже выплатят единоразово в той форме, в какой она предпочтет. Банковский перевод или наличные… А теперь к делу. — Покончив с этим вопросом, Саймон открыл ящик стола и вытащил из него лист бумаги. — В Дувре были замечены два испанских джентльмена, сходивших с судна. Насколько я понял, делали они это совершенно открыто — провели добрых десять минут, разгуливая по причалу и демонстрируя себя любому заинтересованному наблюдателю.

Гревилл кивнул.

— То есть сделали все, чтобы их прибытие не осталось незамеченным.

— Вот именно, — согласился с ним Саймон. — Значит, они или вполне законные эмигранты, или очень хотят сойти за таковых, что вполне совпадает с данными нашей разведки о том, что испанцы стремятся проникнуть в высшие слои общества. В общем, за ними пристально наблюдают. Вероятно, возникнет необходимость с ними познакомиться. Вчера вечером они прибыли в Лондон и поселились на Адамс-роу.

— Удобно, — пробормотал Гревилл, просматривая информацию, изложенную на протянутом Саймоном листе бумаги. — Номер четырнадцать. Думаю, я сумею устроить случайную встречу во время утренней прогулки. — Он положил бумагу на стол. — Дон Антонио Васкес? Нам что-нибудь известно о нем? Саймон покачал головой:

— Пока нет. Имя незнакомое, но оно может быть вымышленным. Я послал нашему человеку в Мадриде указания раскопать хоть что-нибудь. Если нам повезет, через неделю или около того мы будем что-то знать. А пока предлагаю соблюдать осторожность. Как я уже сказал, он может быть человеком совершенно невинным — просто следует в изгнание за своим низложенным королем. Обычный аристократ, бежавший от Бонапарта. С тех пор как Наполеон посадил на европейские троны своих родственников, таких на континенте очень много.

— Я с ним познакомлюсь, — решил Гревилл, вставая. — Вероятно, этот самый сеньор Мигель Альвада что-то вроде оруженосца?

— Вероятно. — Саймон тоже встал, упершись ладонями в стол. — Тебе следует начать с графини Лессингем. Она является центром испанских изгнанников в Лондоне… предлагает им поддержку, помогает с жильем, вводит в нужные круги, все в таком роде. Ее дом — это первое место, куда приходит любой новый эмигрант. Если она еще не знакома с доном Антонио, скоро познакомится.

Гревилл кивнул.

— Насколько я помню, ее имя было Бернардина-и-Алькада.

— Совершенно верно. Пять лет назад вышла замуж за Лессингема.

— Этим я тоже займусь… — Гревилл пожал Саймону руку.

Вот и первое задание для Аурелии — поближе познакомиться с графиней.

Он сел в коляску, которая ждала его во дворе министерства, и поехал обратно — на Саут-Одли-стрит. Около дома он отдал вожжи груму, распорядившись отвести коляску в конюшню, и зашел внутрь. Человек, который через полчаса вышел из боковой двери, ничем не походил на полковника, сэра Гревилла Фолконера.

Мужчина в грубой домотканой куртке, испачканных кожаных брюках, с лицом, скрытым под шерстяной шапкой, низко натянутой на лоб, шел по улице в сторону Гросвенор-сквер, держась, тени, словно боялся дневного света. Немного не дойдя до площади, он повернул направо, на Адамс-роу.

Эта была улица, похожая на все прочие в этой части Мейфэра. Элегантные высокие дома, белые ступени, сверкающие железные черные перила. Мужчина прошел по улице, до конца, то и дело оглядываясь, словно кого-то искал. По улице прогуливались несколько человек, но все они шарахались от него вплоть до того, что при его приближении переходили на другую сторону. Все в этом человеке словно говорило о какой-то гнусной задумке.

Тени становились все длиннее, прохладный ветерок колыхал ветви деревьев, уже начавших покрываться бледно-зеленой листвой ранней весны. Около номера четырнадцать Гревилл замедлил шаг и вроде бы мельком глянул на дом. На самом деле он успел заметить все. Потом неторопливо пересек дорогу и оперся о перила дома чуть дальше по улице так, чтобы хорошо видеть номер четырнадцать. Он вытащил из заднего кармана глиняную трубку, набил ее вонючим табаком, высек искру, ударив кремнем о железные перила, и зажег трубку. Наблюдая за домом, он задумчиво попыхивал трубкой, окружив себя облаком ядовитого дыма. Гревилл выглядел как любой рабочий, честно заслуживший в конце дня трубочку и отдых.

Через полчаса его усилия были вознаграждены. Дверь отворилась, и на пороге появился мужчина, одетый просто безукоризненно — в желтовато-коричневый сюртук и кремовые панталоны. Начищенные ботфорты сверкали в предвечернем свете. Оливковый цвет лица и аккуратная бородка клинышком выдавали в нем испанца. Держа под мышкой трость, он натягивал перчатки, стоя на верхней ступеньке дома и глядя то в одну, то в другую сторону улицы. Если он и заметил неряшливого рабочего на противоположной стороне, то никак не показал этого. Мужчина вытащил трость и, помахивая ею, направился вдоль по улице.

Гревилл не двинулся с места, продолжая внимательно наблюдать. Он точно знал, что уже видел этого человека раньше, причем при весьма неприятных обстоятельствах, но никак не мог уловить ускользающее воспоминание, тем более что это было скорее ощущение, чем что-то конкретное. Что-то связанное с осанкой этого человека, с его походкой, с посадкой головы. Где же он видел дона Антонио Васкеса раньше?