Послышался крик боли, тот, о кого он ударился, растянулся на земле. Эсмеральда. Томас шагнул к ней. Она лежала, тяжело дыша. Он не решился наклониться и поднять ее. Напротив, Томас поставил ногу ей на поясницу, чтобы лишить ее возможности двигаться. Если она решит, что он — жестокое животное, тем лучше.

— Даже и не пытайтесь убежать от меня, — сказал он, стараясь, чтобы она не поняла по его голосу, с какой жадностью он вбирает воздух в легкие. — Я выслежу вас и заставлю заплатить с процентами за ваш вызов.

Он убрал ногу и протянул руку и тут же отпрянул, потому что она мгновенно перевернулась на спину и запустила обломком какой-то доски ему в голову. Выругавшись, Томас выбил из ее руки это импровизированное оружие, потом рывком поднял ее на ноги с такой силой, что она закричала. Он притянул ее к себе, не оставив никакой возможности для сопротивления.

— И еще я не советую вам прятаться по углам в надежде размозжить мне голову, — прошипел он ей в ухо. — Я ударю всякого, кто нападет на меня.

Она дышала испуганно, отрывисто. Он чувствовал это дыхание своей грудью. Ее лица не было видно, вуаль скрывала его. Почему она так действует на него? Почему — даже теперь, когда он насытил свою похоть, — он хочет ее сильнее, чем прежде.

Глупо. Он крепко взял ее за плечи, его возмущение самим собой удвоилось, когда он понял, что вымещает это возмущение на ней.

— Вы так и не ответили на мой вопрос. А он очень прост. Я снова задаю его: откуда у вас это ожерелье?

— У меня было видение, — упорствовала она.

— Нет, Мерри. Такой ответ я не принимаю. — Он повернулся и пошел по проулку, волоча ее за собой.

— Куда вы меня ведете? — В ее голосе слышался страх.

— Куда хочу, — ответил он, — пока вы не дадите мне ответ, который мне нужен.

— Я не знаю, чего вы еще хотите!

— Меня устроила бы правда. — Он нашел пролом между двумя домами, и они оказались на улице, где был вход в цыганскую таверну, а в нескольких шагах от нее стоял экипаж Гамильтона.

— Это моя карета, — сказал он. — Садитесь.

Женщина сидела напротив него в темной карете, и он ощущал ее напряжение. Он толкнул ее на сиденье, где обычно сидит прислуга, но она не возражала. Ее бешеное сопротивление перешло в смирение.

Смирение, в которое он не верил ни секунды.

— Снимите вуаль, — приказал он.

— Нет. — Ответ был быстрый и недвусмысленный.

— Я уже видел ваше лицо.

— Тогда вы должны забыть его. Вы видели лицо мертвой женщины. — Горечь, прозвучавшая в ее словах, заставила его замолчать, подумать в первый раз, что перед ним не просто чье-то орудие, одетое так, чтобы играть роль, для которой оно не подходит, но человек со своей отдельной жизнью, с мечтами и воспоминаниями. И сожалениями…

— Как ваше настоящее имя? — спросил он.

Она молчала очень долго, и он решил, что она никогда не ответит.

— Это не имеет значения, — сказала она в конце концов. Голос ее изменился, она больше не пользовалась грубыми вызывающими словами, голос звучал теперь мягко, податливо, и ему показалось, что он, Варкур, — ее последняя и единственная надежда. Ему казалось, что ее глаза под вуалью блестят, и он ругал себя за то, что невольно поддался на ее уловки. — Мне нравится имя Мерри. Оно ничуть не хуже любого другого имени.

— И Эсмеральды?

В ее голосе прозвучал сарказм.

— Оно даже лучше, если я, как вы сказали, славна английская девушка. — Она погрузилась в молчание, потом прошептала так тихо, что он едва услышал ее: Господи, помоги мне.

И тут они подъехали к его квартире на Пиккадилли. Кучер открыл дверцу, Томас вышел, с холодной иронической улыбкой подал ей руку. Она понимала, что это ловушка — могла ли она не понять этого? — но приняла его руку с изяществом дамы, привычной к подобной любезности. «Откуда она, — подумал Томас, — какая извилистая дорога привела ее сюда, к моему порогу?»

Он приказал швейцару идти на кухню, после чего провел свою спутницу вверх по лестнице и открыл дверь в свою квартиру.

— Мой камердинер отправился в Линкольншир навестить свою больную мать, — сказал он. — Удобно для нас, не так ли?

— Для вас — конечно, — ответила она холодно и четко. — Никто не расскажет, что вы похитили меня. А ведь за такие дела вешают, знаете ли. Я полагаю, что вы сделали нас в каком-то смысле равными. Каждый из нас может теперь шантажировать другого.

Ее угрозы оставили его равнодушным. Он понимал их несерьезность. В конце концов, она не могла осуществить свои угрозы, пока выдает себя за другого человека и носит эту маску. Нет, его интересует только ожерелье. Ее присутствие в его квартире вызовет самое большее скандал, а он пережил куда более неприятные вещи.

Томас шагнул к ней, и она не шевельнулась, держась совершенно, неестественно неподвижно. Он протянул руку и схватился за край ее вуали. Она не делала попыток остановить его. Он поднял вуаль медленно, открывая ее широкоскулое лицо, сверкающее жемчужным блеском. Ее глаза, казалось, смотрят прямо сквозь него, они были такого светло-зеленого цвета, что казались голубыми. У него возникло ощущение, что если феи существуют, то они должны быть именно такими, как она. Он тихонько выбранился:

— Такой женщине, как вы, не следует прятать свое лицо.

— Возможно, такой женщине, как я, важнее прятать его, — возразила она, и ее голос, гортанный и земной, составил странный контраст с неземным лицом.

Он протянул руку:

— Дайте мне ваш плащ.

— Зачем вы привезли меня сюда? — спросила она, не двигаясь.

— Потому что это доставляет мне удовольствие. А теперь дайте мне ваш плащ.

— Вам должно доставить удовольствие, если вы станете очередным герцогом Норфолком, но этого не произойдет, — возразила она. — Зачем вы привезли меня сюда?

— Потому что вы не сказали мне то, что я хочу узнать. — Он рывком развязал завязки ее плаща и подхватил плащ прежде, чем тот упал на пол.

Она не протестовала.

— Вы же не можете держать меня здесь вечно.

— Но возможно, я смогу держать вас достаточно долго. — Он кивком указал на маленький круглый стол, за которым ел, когда бывал дома. — Сядьте, и я велю принести нам скромный обед. — Он помолчал. — Я не буду повторять свое предложение, а вам не понравятся последствия вашего неповиновения.

Она обратила на него свои светлые глаза, потом медленно подошла к столу и села.

— Вы только что отобедали, — сказала она голосом холодного наблюдателя.

— Я мало ем на званых вечерах. — Он потянул за шнур звонка, вызывая лакея с обедом.

— Тот, кто ест, тот не наблюдает, — сказала она. — Вы — наблюдатель. Я получила о вас много сведений.

— Получили? От духов? Простите, если я не поверю вам и скорее поверю, что вы наблюдали за мной все то время, пока я наблюдал за другими, — сказал он. — Вы тоже мало едите, а вам, должно быть, не часто удается поесть таких вещей при вашем образе жизни.

— Я редко испытываю чувство голода, — сказала она с крайней любезностью. — Я питаюсь светом и воздухом.

— Для такой диеты вы сделаны из довольно крепкого материала.

Она не возразила, а только заметила:

— Вы привыкли наблюдать. Вам не нравится, что существует еще один наблюдатель. — Хотя ее лицо ничего не выражало, он почувствовал ее интерес к разговору.

Томас старался скрыть свои мысли. Почему ему хотелось сказать ей, что она права? Должно быть, источник этого желания тот же, что бывает у человека, стоящего на краю пропасти и вознамерившегося спрыгнуть с края утеса. Он подошел к ее стулу. Ей пришлось вытянуть шею, чтобы видеть его.

— Мне не нравятся игры, — сказал он, наклоняясь к ней. — Я не люблю, когда кто-то ставит новую пешку на доску, особенно если я не вижу, какого она цвета.

Ее лицо приняло резкое выражение.

— Вы живете ради игр. Вы — мастер-игрок. Вы просто не любите тех игр, в которых не можете выиграть. — Она покачала головой, и ее мягкие волосы заблестели в газовом свете. — Не бойтесь, сэр. Игра, в которую играю я, не относится к тем, в которых вы можете проиграть.

Ему слишком сильно хотелось верить ей. Почему-то ему казалось, что она говорит правду, но он отогнан эти мысли.

— Мне нужны не только ваши слова. Мне нужны имена.

Она опустила ресницы.

— А их я не могу сообщить вам. Единственное имя, которое я могу вам назвать, — это мое собственное, и оно слишком ценно для меня, чтобы я могла открыть его так опрометчиво. — Прозвучало это с сожалением.

Послышался стук в дверь. Не сводя глаз с женщины, которая ответила на его взгляд иронической улыбкой, он открыл дверь и увидел за ней прислугу.

— Спасибо, Пег, — сказал он и взял поднос. Горничная смотрела через его плечо с удивлением и интересом.

— Не стоит благодарности, сэр, — сказала Пег и торопливо ушла, бросив напоследок еще один удивленный взгляд.

Томас закрыл и запер дверь. Когда он повернулся, то увидел, что женщина поднимает вуаль.

— Вы действительно не хотите, чтобы вас кто-либо видел?

— Так будет лучше. — Ее светлые глаза смотрели на него, не мигая. — Ваше настороженное отношение ко мне совершенно очаровательно, но у меня было достаточно времени, чтобы ударить вас по голове кочергой, пока вы разговаривали с горничной. Если бы я хотела это сделать.

— Она вскрикнула бы и предупредила меня.

Томас поставил поднос на стол и обошел вокруг Эсмеральды, чувствуя удовлетворение от мелкой дрожи, пробежавшей по ее телу. Если бы только он мог не обращать внимания на свою реакцию… Он уселся напротив нее.

Она посмотрела на него, не двигаясь, ничего не говоря, и спустя мгновение он поднял крышку с подноса.

— Телячьи котлеты, палтус по-нормандски и сладкий крем. Превосходно, скажу я вам.