Лидия Джойс - Порочные намерения

Но у него не только не хватило духа предстать перед своим отцом с нежелательной женой, он еще и не устоял перед требованиями вступить в брак по выбору своих родителей. Свою первую жену он держал в неведении далеко от фамильного поместья, и, когда она умерла от скарлатины через пять лет после их свадьбы, он почувствовал облегчение. Он взял их маленькую дочку в свой дом, где жила его семья, чтобы вырастить ее вместе со своими другими детьми, и вскоре после этого унаследовал титул барона. Но даже тогда он не признал Эм, потому что этим лишил бы наследства своего единственного ребенка мужского пола и унизил бы свою мнимую баронессу.

И так Эм стала жертвой старого барона.

Прежде чем войти в зал, она глотнула свежего воздуха, чтобы успокоиться. Нужно было притворяться, будто ничего не случилось. Если Варкур захочет покончить с ее игрой, она не сможет помешать ему.

Едва она вошла в зал, как к ней подошел лорд Гиффорд.

— Птичка воротилась домой, — проговорил он. — На сей раз, мадам Эсмеральда, я не приму вашего отказа. Это весьма дурная манера — отказать одному, чтобы принять приглашение другого на тот же танец, а мне не нравится, когда из меня делают дурака.

— Уверяю вас, лорд Гиффорд, вы последний, из кого мне хотелось бы сделать дурака, — сказала Эм — откуда только взялась у нее твердость. С чувством беспомощности она приняла предложенную ей руку и позволила ему обнять себя и увлечь в вихре вальса.

Пока они танцевали, она односложно отвечала на его фальшиво-дружелюбную болтовню. Руки у него были сильные, шаг уверенный — во всяком случае, танцором он был гораздо лучшим, чем Варкур, и при этом был необычайно хорош собой. Но Эм чувствовала только легкую настороженность. Она почувствовала, как что-то — то ли смех, то ли всхлипывание — поднялось к горлу, и сглотнула. Внезапная сдержанность ее тела казались ей чуть ли не очередной изменой. Если она может быть такой сильной сейчас, почему же она так слабеет в присутствии Варкура? Слабеет и непростительно, неоспоримо глупеет…

Музыка кончилась, и лорд Гиффорд проводил ее обратно. Он не очень вразумительно извинился, что покидает ее, а она поймала себя на том, что смотрит поверх его плеча на леди Гамильтон, которая, чувствуя поддержку от своих друзей, пребывала в почти нормальном состоянии.

Пока Эм смотрела на нее, лорд Гамильтон прошел мимо, и леди Гамильтон… поблекла, замкнулась в себе. Он кивнул жене, движение это было исполнено бесконечного достоинства и грусти, но не остановился.

Если бы Эм не провела многие часы, изучая это нежно постаревшее лицо, она не заметила бы вспышки в глубине глаз леди Гамильтон. Но она ее заметила — и узнала. За страхом, который мог увидеть всякий, скрывалось что-то еще — ярость и мучительная смесь ненависти и любви. Увидев это, Эм ахнула, прижав руку к животу, потому что ей вдруг стало тошно.

Она все поняла, увязав увиденное с тем, что леди Гамильтон рассказала ей накануне, и новая картина получилась ужасающей. Графиня выехала верхом в тот день, когда пропал ее сын, и вдали увидела кого-то — своего собственного мужа, — который делал что-то страшное. Она бросилась вперед и обнаружила тело сына. И в панике помчалась назад, в дом, а вернувшись туда, скрыла то, что видела, и от своего преступного мужа, и от ни в чем не виноватого второго сына, оставив Варкура лицом к лицу с недостойными подозрениями, которые, правда, никогда не были произнесены вслух, сначала на расследовании, а потом светскими сплетниками.

Эм пошатнулась. Варкур — он ведь заслужил узнать об этом. Но она не может сказать ему, не могла сказать ему даже до того, как запятнала себя ложью, потому что знала — ей никогда не поверят. От иронии происходящего во рту у нее появилась горечь. Его родной отец. И она лгала Варкуру. Она изменила чему-то гораздо большему, чем ей представлялось…

— Мадам Эсмеральда, могу ли я пригласить вас на танец? — Незнакомец в черном протягивал затянутую в перчатку руку.

Эм молча кивнула, мысли метались в ее голове, и она позволила увлечь себя танцевать. Ночь поблекла в головокружительном чередовании мужчин и танцев, ее ноги едва касались пола…

Кто-то сунул бокал вина в ее несопротивляющиеся руки, и она прищурилась.

— Пейте, но осторожно, — услышала она знакомый голос.

Эм посмотрела на каменное лицо Варкура! Только напряжение во взгляде выдавало его чувства. Она покорно поднесла бокал к губам под вуалью, сделала два глотка, прежде чем здравый смысл приказал ей остановиться.

— С опиумом? — через силу спросила она.

Нечто похожее на улыбку пробежало по его лицу.

— Нет, Мерри, без опиума. Я вот уже два часа смотрю, как вы танцуете, и у вас во рту еще не было ни крошки.

— Неужели так долго? — Она попыталась подсчитать танцы, партнеров.

— Вы сегодня произвели прямо-таки фурор — и заставили многих маменек повесить носы, потому что привлекли к себе внимание многих достойных джентльменов.

— Боже мой, — сказала она, не подумав, потому что более не свойственного Эсмеральде ответа и придумать было нельзя.

— А теперь идите, — приказал он. — Я велел подать для вас кеб прямо к дверям. Уходите с бала, пока он в самом разгаре и мужчины гоняются за вами. Вскоре они обратят внимание на кого-то другого, начнут соперничать не из-за вас, и все будет испорчено.

Она смущенно схватила его за руку:

— Почему вы помогаете мне?

Она ощутила его искаженное самодовольство, хотя это чувство лишь промелькнуло на его лице.

— Назовем это слабостью. Назовем это глупостью. Этим я хочу сказать, что да, мы заключили сделку, и хотя бы на данный момент я намерен выполнить свою часть.

Эм покачала головой.

— Благодарю вас, — сказала она.

Когда он отступил в сторону, убрав руку, она склонила голову в знак признательности и ушла, неся свою вину осторожно, точно рану.

Стоя в полумраке под лестницей, Томас смотрел, как расходятся последние гости, по очереди пожимая руки лорду и леди Гамильтон и выражая благодарность за вечер. Даже Мэри и Элизабет поднялись наверх за полчаса до того, как доиграли последний танец и оставшиеся гости удалились в восточную гостиную ради беседы и прекрасных вин графа.

Как только лакей закрыл дверь за последним гостем, отец Томаса повернулся и, не сказав ни слова, медленно и тяжело поднялся по лестнице. С каждым годом дом, который был выстроен как воплощение его «я», казался все менее похожим на замок и все больше походил на мавзолей.

Мать Томаса мгновение неподвижно смотрела на огромную резную дверь. В молодости она была сокрушительно хороша собой, с яркими светло-рыжими волосами, которые были совсем не в моде, но придавали ее привлекательности необыкновенный оттенок. Первые белые нити в этих волосах появились после смерти Гарри, а теперь в них остались лишь полосы меди и золота. Страх и забота, избороздившие ее лицо морщинами, становились отчетливее всякий раз, когда ее ярко-синие глаза обращались на сына, но по мере того как укреплялось ее пристрастие к бутылочкам с опиумом, это происходило все реже и реже.

Наконец леди Гамильтон со вздохом повернулась к лестнице. Томас вышел из полумрака, и рука ее метнулась к ожерелью семьи Олтуэйт, украшавшее ее шею.

— Боже мой, Томас, — сказала она. — Вы меня испугали.

Томас с неприязнью смотрел, как по телу ее волнами пробежала судорога. Было время, когда его присутствие не вызывало у нее такой реакции — до смерти Гарри.

А может быть, и после.

— Я тоже хочу простить вас, — сказал он, вытолкнув эти слова прежде, чем успел передумать.

Лицо ее застыло, потом преодолело потрясение и совершенно растаяло.

— О Томас, — тихо проговорила она. — Томас.

Он посмотрел на лакеев, стоявших с вышколенной неподвижностью по обеим сторонам двери.

— Пойдемте наверх, мадам. Поговорим в вашей гостиной.

— Конечно, — сказала она и сделала неуверенный шаг вперед, чтобы опереться на его руку.

Он заговорил, только когда она отослала из комнаты свою камеристку Валетт. Та бросила на Томаса встревоженный недоверчивый взгляд, но ушла, не сказав ни слова.

— Томас, — тихо проговорила леди Гамильтон и остановилась. Глаза ее были полны боли. Она пошла нетвердой походкой, утратив всю свою грацию, к шкафчику с винами, оформленному в виде секретера, но Томас проворно стал между ней и ее целью:

— Нет, матушка. Никакого опиума. Поговорите со мной.

Какое-то время она растерянно стояла, покачивающаяся старая женщина посредине комнаты, до такой степени забитой редкими вещицами и странными предметами обстановки, что для нее и Томаса почти не было места. Потом она вздохнула и опустилась в ближайшее кресло, рассеянно сбросив подушки с сиденья.

— Томас, я понимаю, что мы не часто с вами… разговаривали, — сказала она.

Язвительный ответ вертелся у него на языке, но он проглотил его и ответил с усилием:

— Да, матушка, не часто.

— Боюсь, вы считаете меня равнодушной, — продолжала она, то устремляя глаза на его лицо, то отводя их в сторону, словно боялась прочесть его мысли.

— К Гарри вы никогда не были равнодушны, — сказал он. — И к Мэри, и к Элизабет. — Быть может, именно поэтому он все еще не мог расстаться с Эммелиной. Она тоже была вторым ребенком из четверых, у нее тоже был старший брат и две младшие сестры. Положение, в котором он оказался, требовало от него ответа за грехи брата. У Эммелины же вообще не было никакого положения. Конечно, эти сравнения глупы, и они ни о чем не говорят, но он мог вытянуть из них некоторое подобие логики, что было гораздо безопаснее. А вот настоящей причины, по которой он не мог с ней расстаться, он опасался.

— Гарри был… — с трудом проговорила леди Гамильтон. — Гарри был особенным. Мне казалось, что если я буду больше любить его, больше давать ему, все будет хорошо. Быть может, я совершила ошибку. Быть может, если бы я приказала нянькам быть с ним построже…