Лидия Джойс - Порочные намерения

Он растянул рот в улыбке:

— Перемирие и союз — разные вещи.

Она повернулась к нему спиной, словно отмахиваясь от него, сняла с себя полотенце и принялась вытираться с бодрым и беспечным видом, которому Томас не поверил ни на минуту. Слишком напряжено было ее тело, слишком явно она сознавала его присутствие, и это вызвало у него совершенно примитивную реакцию.

— Что вам нужно, Варкур? — спросила она.

— Многое, — протяжно ответил он, глядя на ее нежное гибкое тело. Ее движения стали нервными — он заметил легкую дрожь, пробежавшую по ее телу, и напрягся в ответ. Когда при движении руки стало видно ее грудь сбоку, он заметил затвердевший сосок.

— Меня не интересуют любовные игры, — сказала она равнодушно.

— Я был бы настоящим идиотом, если бы поверил в это хотя бы на секунду. — И он сложил руки на груди и прислонился к стене рядом с дверью. — Но я пришел не для того, чтобы предаваться любовным играм. Я пришел, чтобы вы могли сообщить мне о ваших успехах.

— Это можно было бы обсудить на моей квартире. — Она натянула сорочку на еще влажное тело и повернулась, быстрым взглядом отметив его позу.

— За ней следят, — сказал он.

— Вы?

— Все. — Он пожал плечами.

Она фыркнула и надела корсет, застегнув крючки быстрыми порывистыми движениями. Томас смотрел на нее, и каждое ее движение запечатлевалось в его голове.

— Можете застегнуться до самой шеи, но это все равно не остановит меня, если я захочу.

Эсмеральда застыла на месте, держа руки на шнурках, которыми можно затянуть корсет двумя рывками.

— Мы же договорились, — сказала она. Голос ее был ровный, но выражение лица напряженное. — У вас больше нет надобности терроризировать меня.

Он задумчиво рассматривал ее.

— Быть может, дело не в том, есть ли у меня надобность. Быть может, мне этого хочется.

— Ха! — Эсмеральда потянула за тесемки, и тем самым застегнула пряжки, стянувшие шнуровку у нее на спине. — Можете твердить себе это сколько вам угодно. Пожалуй, вы даже поверите в это. Но потребности бывают разные.

— Действительно, это так, — легко согласился он. Он шагнул к ней, прижал ее к одежде, висевшей на стене между двумя ваннами. — А разве у вас нет такой потребности? Разве вы не чувствуете то же, что и я?

Эсмеральда вздернула подбородок. Пульс бился у нее в горле. Томас коснулся ее лица, провел пальцем по щеке. Она слегка отпрянула, а потом напряглась, словно овладев собой.

Томас скривил губы.

— По-моему, это намек на то, что настал момент, когда la belle dame sans merci[1] должна пустить в ход ухищрения и опутать нестойкого рыцаря своими сетями. Вы не собираетесь сказать мне, что вы умираете по моим прикосновениям? Что вам они снились? Что вы грезите о них?

— Конечно, нет. — Ее слова упали, как капли прозрачной воды, холодные и чистые. — Совершенно наоборот. Я скажу вам, что это вы умираете от желания прикоснуться ко мне.

Он было отпрянул. Потом, чтобы скрыть свое движение, он обхватил ее голову сзади. Томас протянул к ней губы, твердо решив взять то, чего ему хотелось. Она напряглась в его руках, как будто приготовилась к нападению, и он, даже не осознав это, изменил свою стратегию.

Он встретил ее непокорные губы прикосновением, которое было таким легким, что застало ее врасплох. Она слегка пошатнулась, быстро втянула воздух сквозь сжатые зубы, и это вызвало эротическую реакцию во всем его теле.

Он чувствовал сквозь одежду жар ее тела, все еще влажного после ванны, ощущал солоноватый вкус ее губ. Ее дыхание было горячим и неровным, и он, воспользовавшись недостатком ее уверенности, пустил в ход все свои умения. Она прижалась к нему, тело ее уже не было напряженным, она уже не сопротивлялась, и он почувствовал, что она теряет контроль над собой…

Он отодвинулся, и она покачнулась, глаза ее открылись, смущение в них мгновенно сменилось обычной ясностью. Он мысленно стряхнул с себя чары ее мягкого, податливого тела, заставив себя улыбнуться.

— Вы очень плохо изображаете хладнокровную шлюху.

— Или я очень хорошая актриса, — возразила она слегка дрожащим голосом. — Скажите, чего вы хотите от меня. Я не собираюсь весь день перебрасываться с вами словами. Вечером у меня назначена встреча.

— В зоологическом саду, — сказал Варкур. Его мать щебетала об этом все утро.

— Так и есть. — Она прищурилась, в глазах ее четко читалось раздумье. — Зачем вы пришли сюда? Чтобы не оставлять меня в покое?

— Я хочу услышать ваш отчет о вчерашнем вечернем сеансе. — Он все еще прижимал ее к стене, не давая ей уйти и вынуждая держать подбородок кверху, чтобы она видела его. Он немилосердно пользовался своим положением.

Лицо у нее застыло и стало твердым.

— Я заставила вашу матушку плакать, — едко сказала она. — Я надеюсь, что это можно считать удовлетворительным результатом, поскольку это все, о чем я могу вам доложить. Быть может, если я надавлю на нее достаточно сильно, я смогу заставить ее броситься в Темзу.

— Я уже знаю о том, что она плакала, — сказал он, стараясь, чтобы лицо его ничего не выражало. Эту особу не касаются противоречивые чувства, которые вызвала у него его слишком хрупкая мать. После всех ее побегов от реальности, после всех ее подозрений и равнодушной любви он ничего не был ей должен. И все же она была его больным местом, и он мучился из-за ее слез, хотя и знал, что заставит ее плакать гораздо больше, если это будет единственный способ вытянуть из нее ее тайны.

Но Эсмеральда — откуда такая горечь? Она эксплуатирует слабоумных старух. Почему же слезы одной из них так сильно ее обжигают?

Она сжала губы.

— Вы слышали об этом сеансе от ваших шпионов, полагаю? Если они все вам рассказывают, зачем вам нужна я?

— Мне нужно, чтобы вы проанализировали то, что произошло, — бросил он. — Ведь именно таким образом вы манипулируете людьми, да? Вы читаете их реакции; вы вытягиваете из них их тайны и слабости.

Эсмеральда заметно сглотнула.

— Анализировать там особенно нечего, — тихо сказала она. — Я сказала: «Он вас прощает», и она расплакалась.

— Но что это означает? — В голосе его прозвучало отчаяние.

Она пожала плечами:

— Это может означать что угодно. Это может означать, что она в конце концов так оглушила свои мозги опиумом, что уже сходит с ума. Это может просто означать, что она чувствует отчаянную вину перед вашим братом, о чем, как мне кажется, у меня нет надобности сообщать вам. Или, — добавила она ледяным голосом, — это может означать, что она непосредственно и напрямую виновата в его смерти. Конечно, у нее есть тайны. Другое дело — пойдут ли они вам на пользу.

Почему она пытается его обескуражить? Нет ли у нее какого-то другого потайного плана, который заставляет ее уклониться от выполнения их договора? Или она действительно испытывает угрызения совести?

— Во что вы верите? — мягко спросил он, пробежав пальцем по ее щеке и подбородку.

Она вздрогнула, глаза ее стали туманными от нахлынувших мыслей. Губы ее раздвинулись, и она медленно заморгала, зачарованно глядя на него. Но вот она заговорила — заговорила с убедительностью обреченного человека:

— Я верю, что она знает больше о смерти своего старшего сына, чем кто-либо может предположить.

Грудь Томаса сжалась, губы сами собой растянулись то ли в улыбку, то ли в гримасу — даже он не смог бы сказать этого. Он порывисто отошел от Эсмеральды и повернулся к ней спиной, потом стал пробираться в густых парах к двери, подальше от нее и от ее глаз, которые видят слишком много.

Существуют вещи, видеть которые ей ни к чему.

Эм вздохнула, прислонившись головой к стене. Потом медленно отодвинулась, снова сняла корсет и сорочку и бросила все на скамью.

Ей необходимо было направить лорда Варкура вперед, к смятению и паранойе, и все же ей пришлось преодолеть свое желание успокоить его — или, напротив, сказать ему, что он может убираться ко всем чертям вместе со своей правдой, поскольку она не собирается принимать никакого участия в пытках старой женщины.

Сокрушительные рыдания леди Гамильтон все еще звучали у нее в ушах. Эм никогда не причиняла боли этой женщине. Манипулировала ею — это да. Наживалась на ее одержимости умершим сыном, предлагая утешения, не имевшие никакой реальной сути, — и это так. Но леди Гамильтон всегда уходила после этих сеансов, немного повеселев. Эм, конечно, никогда не доводила эту женщину до слез. Она думала об этой новой задаче, и по коже у нее бежали мурашки, и она была готова сделать почти все, лишь бы не давить больше на старуху.

Почти все. Но не отказаться от собственного будущего.

Она снова легла в ванну. Кожу покалывало там, где ее сильно натерли, но Эм схватила губку и принялась тереть себя, опять и опять царапая покрасневшую кожу, как будто можно было смыть воспоминание о старых слабых плечах, трясущихся от рыданий.

Эм следовало бы радоваться. Теперь она завладела лордом Варкуром, его телом и душой. Но она вспомнила глупую детскую историю об обезьяне, которая заехала на спине крокодила на середину быстрой реки. Ехать было безопасно — до последнего момента…

Эм заглушила эти мысли, заглушила ненависть к самой себе, грозившую взорвать ее изнутри. Она не могла повернуть назад или отступить — речь шла о ее собственной жизни. Угрызения совести — это для тех, кто знает, откуда появится их обед через два месяца. Они не для мошенницы, которая уже почти стала шлюхой и балансирует на краю гибели. Все скоро кончится, и у нее будет Линкрофт, и она сможет забыть обо всем этом как об омерзительном сне.

Она закрыла глаза и попыталась изгнать из головы темные глаза лорда Варкура, полные боли и надежды. Да, и это тоже нужно будет забыть. Иначе она никогда не обретет покоя.