Это был лорд Эджингтон, как всегда, сдержанный и безупречно одетый.

Томас насторожился и отступил в сторону.

— Входите, Эджингтон. Я не ждал посетителей так рано. — Он и не старался скрыть раздражение.

Эджингтон вальяжно вошел, снял пальто, шляпу и перчатки.

— Варкур. — Он окинул Томаса с ног до головы взглядом. — Куда вы подевали эту девчонку?

— Понятия не имею, о ком вы говорите, — ответил Томас, складывая руки на груди.

В ответ Эджингтон только фыркнул. Бросив на консольный столик верхнюю одежду, он прошелся по комнате и распахнул дверь в спальню Томаса. Никого там не обнаружив, он направился к двери, ведущей в комнату камердинера, распахнул ее, бросил взгляд на женщину, лежавшую на кровати, и снова закрыл дверь.

— Развяжите ее, пожалуйста, Варкур, и велите ей одеться, — сказал он, возвращаясь в гостиную, где и расположился перед камином. — Скоро придет констебль, и чем более прилично вы будете выглядеть, тем лучше для вас.

— Кто вызвал констебля, черт побери? — осведомился Томас.

— Откуда мне знать? — возразил Эджингтон, подняв бровь. — Гиффорд? Колин Редклифф? Половина гостей на обеде знала, что вы погнались за этой спиритичкой, едва леди Гамильтон упала в обморок, а когда вы привезли ее сюда… — Он покачал головой. — Вы, должно быть, спятили, дружище, пустившись с таким пылом в дебаты по поводу законопроекта о реформах. Это весьма оживило сезон, которому пора уже заканчиваться.

Томас не стал спрашивать, откуда Эджингтон узнал, что он привез Эсмеральду к себе на квартиру. У него в голове мелькнула очень хорошая мысль.

Он хмыкнул, повернулся спиной к посетителю, взял женскую одежду с дивана, после чего вошел в комнату своего камердинера. Закрыл за собой дверь. Эсмеральда лежала нагая, как он ее оставил, свернувшись калачиком и зарывшись лицом в матрас.

— Это я, — сказал он, кладя одежду на стул и шагнув к ней.

Она повернулась и посмотрела на него.

— Прошу прощения за вторжение Эджингтона, — чопорно проговорил Томас, чувствуя, что должен что-то сказать. — Кажется, от этого человека ничего нельзя сохранить в тайне.

— Я слышала, что он пришел, — сказала Эсмеральда. И она спрятала лицо, словно нагота ее ничего не значила.

Томас сжал губы. Он был уверен, что было время, когда природная скромность была ей присуща в полной мере. Обращался ли с ней тот домовладелец-насильник так, что ей уже стало все равно, кто видит тело, распростертое перед ним сейчас? Или это произошло как-то постепенно? Он вынул из кармана нож и принялся осторожно разрезать узы вокруг ее бледных рук.

Большая часть девушек, которых он знал, выбрали бы стезю добродетели — не от избытка душевной тонкости, а просто потому, что столь гнусное предложение потрясло бы их до глубины души. Им бы и в голову не пришло, что такое предложение можно принять, даже если бы потом им пришлось горько пожалеть о своей неприступности. Но что-то ворвалось в порядочную, защищенную жизнь, в которой, без сомнения, выросла Эсмеральда. И если ее кто-то сломал, то он, Томас, раздавил эти обломки в пыль…

Он оборвал ход своих мыслей.

— Я слышала ваш разговор, — продолжала Эсмеральда.

— Значит, мне не придется его пересказывать. Почему вы не позвали на помощь, когда я только впустил его? Вас остановила скромность?

Она наклонила голову.

— Я подумала, что это ваш сообщник — кто бы это ни был.

Томас остановился — первый узел подался под ножом, высвободив запястье. Она развязала один узел и тотчас же принялась развязывать пальцами второй.

— И потому что вам не хотелось, чтобы кто-то видел ваше лицо, — предположил он. — Почему это так важно для вас?

— Это важно, — сдержанно сказала она, и он заметил, что она договорила его фразу не до конца. Не для нее важно — важно в некоем абсолютном смысле.

— Вы не хотите, чтобы кто-то узнал, кто вы такая, — не унимался он.

Второе запястье было свободно, и она улыбнулась во весь рот.

— Тройное ура вашсиятельству! — Она заговорила с нелепым простонародным акцентом. — Он раскрыл настоящую тайну, во как!

Эсмеральда села, потирая запястья. Томас пропустил ее слова мимо ушей.

— Ваше платье, — сказал он, вставая и кивая головой в сторону кучи ее одежды.

— Я удивлена, что вы не сожгли его, чтобы я ни в кое случае не могла сбежать. — Она натянула на себя рваны остатки сорочки. — Я могу одеться без посторонней помощи. Ступайте займитесь бароном. Мало мне неприятностей от вас, так еще будут от констебля.

Томас сомневался.

Она взяла в руки корсет, и ее улыбка стала почти жестокой.

— Я отдам жизнь за ту игру, в которую играю. Небольшое удовлетворение при виде того, как вас посадят в тюремную карету, пустяки по сравнению с этим.

Томас коротко кивнул ей и вышел, закрыв за собой дверь.

Эджингтон сидел на диване, вертя в ладонях свою трость и глядя, как поворачивается при этом бронзовый орел на набалдашнике. Когда Томас вошел в гостиную, барон посмотрел на него.

. — Я не знаю, чем вы с ней занимались здесь, но мне это не нравится, — сказал он решительно.

Томас пристально смотрел на него, прислонившись к камину. Эджингтон никогда не был его другом, даже в детстве, хотя теперь они по меньшей мере номинально были политическими союзниками.

— Это личное дело. Она пытается втянуть мою мать во что-то серьезное.

— Ныне все становится предметом публичного интереса с замечательной быстротой, особенно когда речь идет о вещах, достаточно пошлых, — возразил Эджингтон.

Томас фыркнул:

— А кто все это начал?

Эджингтон пропустил его слова мимо ушей.

— Я не вижу связи между вашей матерью и тем, что видел здесь, и я не сомневаюсь, что любой другой непредвзятый наблюдатель не увидит этой связи, не говоря уже о тех, кто желает вам зла. — Эджинггон сжал руки, и трость тут же перестала вращаться. — Как это было? Вы усадили ее в свою карету, привезли ее на свою квартиру, связали и сделали с ней то, что хотели?

По тону Эджингтона ничего нельзя было понять, но у Томаса появилось ощущение, что его ответ может навлечь на него большую опасность.

— Клянусь вам, что я ее не изнасиловал, — сказал он напряженным голосом.

— А веревки — это тоже ее идея, не так ли? — с глубоким сарказмом спросил Эджингтон. — Ну да не важно. Вам достаточно знать, что моя жена принимает некоторое участие в благополучии Эсмеральды.

— Ее зовут не Эсмеральда, и вам это известно, — возразил Томас.

— Тем не менее, — спокойно сказал Эджингтон.

— Я не видел, чтобы леди Эджингтон хотя бы разговаривала с этой женщиной. Почему ее интересует ее благополучие? — спросил Томас.

— Моя жена не верит в существование спиритов. Но она верит в существование отчаявшихся — и неосторожных — молодых женщин. Достаточно будет сказать, что баронесса придумала, как сделать так, чтобы девушке ничего не грозило. Кажется, она уверена, что вреда от Эсмеральды нет никакого. Во всяком случае, почти никакого, — поправился барон. — Этого достаточно, чтобы я принял ее интересы близко к сердцу.

Под этими словами подразумевалось недвусмысленное предостережение.

— Понятно. А что, если — ведь и такое может быть — она угрожала леди Эджингтон, а не взывала к ее жалости?

Эджингтон улыбнулся сбивающей с толку улыбкой, — он был мастер на улыбки, в которых в одинаковых долях содержались многообещающий шарм и безжизненный лед.

— Это, дорогой мой, было бы совершенно другим делом.

В дверь опять постучали.

— Думаю, это констебль, — легко сказал Эджингтон. — Я попытаюсь задержать его на какое-то время, чтобы вы по крайней мере успели надеть штаны. Заявления о невиновности звучат гораздо правдоподобнее, когда человек полностью одет.

С этими словами Эджингтон подошел к двери, предоставив Томасу уйти в спальню прежде, чем тот услышал, как поднимается засов и как барон сухо приветствует кого-то, судя по грубому голосу отвечающего — констебля.

Томас начал было надевать свежую рубашку и брюки, а потом, подумав, как должна выглядеть Мерри в своем грязном платье, надел вчерашнюю одежду. Будет труднее допустить безобидность их занятий, если он будет одет в свежее платье, а она — в лохмотья, в которые превратилась ее одежда прошлой ночью.

Он задержался перед зеркалом, чтобы причесаться. Причесываясь, он услышал, как открылась дверь в соседнюю спальню, и услышал спокойный голос Мерри:

— Доброе утро, полисмен.

Констебль произнес что-то нечленораздельное, и она ответила:

— По дороге со мной произошел несчастный случай, и лорд Варкур был так любезен, что спас меня. Взамен за его услугу он попросил меня предсказать ему будущее — я, знаете ли, спиритка, — и я с радостью сделала это. Боюсь, что мы отчасти утратили ощущение времени. Только когда пришел лорд Эджингтон, мы поняли, что уже утро.

Томас понял, что ему следует говорить, и вышел из спальни. Эсмеральда стояла, выпрямившись, ее рваная вуаль падала ей на грудь и скрывала лицо и то, что оставалось от прически. Верхнее платье было измято и в пятнах, но она выглядела такой же леди, как и его мать. Полицейский офицер сник перед этой ледяной величественностью.

— Могу ли я быть вам полезен, констебль? — спросил Томас с преувеличенной любезностью.

Полицейский стоял у двери, раскачивая руку, которой держал шляпу.

— Не знаю, так ли, сэр. Эта вот леди говорит правду?

— Я думаю, что она совершенно ясно изложила главные пункты, — сказал Томас, стараясь, чтобы его не втянули в прямую ложь.

— Тогда ладно. — Полицейский откашлялся. — Ладно, — повторил он. — Леди выглядит вполне. Хотите ли вы, мисс, написать заявление по поводу этого несчастного случая?

— Нет, вряд ли. Я совсем не рассмотрела тех мерзавцев, что напали на меня, так что вряд ли от этого будет толк, и все это будет очень обременительно.